Читать книгу 23:11 - А. Я. Миров - Страница 5

Суббота проворно перерезала горло расслабленной пятнице. Кровь, напитавшись свободой, немедленно сошла с ума и ринулась царапать чёрно-белую плёнку неба. Под вялое бормотание деревьев и возмущённый щебет птиц раненая сменила статус на покойная. Напавшая самодовольно заняла свято место и, ничтоже сумняшеся, приступила к ликвидации компрометирующих следов. Небосвод неохотно поддавался очищению: густо хмурился и пару раз пробурчал, что намерен перейти к рыданиям. Однако всё обошлось. Умытая до последнего облачка синь обречённо предстала перед новым днём, смирившись с неподсудностью победителей.

Коварство первого выходного так и осталось за плотным куском ткани, вынужденным терпеть погоняло Штора. Обидно, наверное, но ни мне, ни Агате даже в голову не пришло обеспокоиться благополучием дня предыдущего. Так бывает: когда рот сильно занят словами, мозг, игнорируя любые багажи, линяет отдыхать. Агатины часы ещё как-то пытались на что-то такое намекнуть, но мы беззастенчиво придавались болтовне, не думая о преступности времени.

Не могу сказать, что я узнала о своей соседке более того, что мне и так было известно. Но я точно уверена, что мы сблизились. Какое-то приятно навязчивое ощущение родства кружило под чешуйчатым потолком. Хотя Агата и говорила много, будто сама жизнь заставила её переквалифицироваться в тамаду, личного во всей этой куче фраз и эмоций было меньше, чем толка от найденной в номере сбежавших клиентов норковой горжетке. Во-первых, то, что этот облёванный кусок меха называется горжетка, открыла для меня Нина Степановна. Во-вторых, даже в очищенном виде сей клад мне жизнь не облегчил: это тебе и не щедрые чаевые, на которые я откровенно рассчитывала, это мне и носить некуда да и не с чем. Однако, прикольно. Вот если совсем не кривить душой. И, вроде ж, никогда оно мне ненужно было…. А вдруг пригодится?

Не замечала, что у неё такое живое лицо. Ранее, если бы я соизволила размышлять об этом, то непременно пришла бы к выводу, что одним прекрасным днём некто пшикнул параличом ей в анфас. И неведомо зелье навеки вечные разлучило способность двигаться и её черты лица – настолько тонкие, словно у небесного скульптора никак не получилось высечь нужное с первого раза, потому он всё строгал и строгал.… Кстати, а скульпторы вообще строгают?

В общем, тем вечером случилось чудо: мимика Агаты, словно взрастивший в себе совесть риелтор, покинула мир недвижимости, и бросилась если не в пляс, то по крайней мере бодро притоптывала. А я улыбалась. Мне было тепло и уютно. Словно под волосатым следом, только вместо следа её душа. Пусть и открыла она мне её разве что из вежливости: не всю и не до конца. А, может, оно так и надо? Не сразу же мало знакомым гостям в своей спальне стелить. Приличия-то все соблюдены, всем комфортно: я улыбаюсь и слушаю, она – говорит и говорит.

О себе. Постоянно о себе. Это какое-то искусство: столько времени раздеваться и при этом в итоге остаться одетой. Разные мелочи, типа коллекции школьных позоров и сборника первых настоящих любовей не в счёт. Это только кажется, что прошлые маркеры детства тире юности – самое что ни на есть настоящее зеркало человека. Возможно, глупого человека. Потому как любой другой, у кого в черепушке помимо жидкости ещё кой-чего потвёрже имеется, обязательно сделает всё, чтобы по тому самому вчера его не смогли узнать сегодня.

Вероятно, что где-то на грешной Земле существуют людишки с идеальным детством, но то скорее единственно в их воображении. Ибо так уж сложилось, что все мы обречены однажды покинуть радужную несознанку младенчества, дабы двинуться в путь по малоприятному и малосознательному дальше. Это, кстати, Агата мне сообщила. Так сказать, бросила в меня меховой горжеткой, а что уж мне с ней делать, на тот момент я ещё не решила.

– Зачем тебе такие? – от нечего больше говорить я кивнула на её запястье, украшенное потёртым ремнём и огромным циферблатом.

– А какие должны быть? – она совсем не прятала иронию в улыбке.

– Ну…

Мне сильно желалось сказать «как у всех», и я гордо промолчала: то, как у всех – это совершенно не её случай, что стало понятно ещё тогда, в наш первый разговор, когда я исходилась соплями, а простая горничная Агата, как ни странно это было мне признавать, мудростью.

– Так что тебя интересует больше: почему они такие старые или почему мужские?

– И то, и другое, —я живо обрадовалась сформулированному за меня вопросу.

– И можно без хлеба, – весело подхватила Агата. -Это мой подарок, – она погладила стекло по царапине.

– От кого?

– От прошлого.

– ?

– От прошлого времени. Они, —горничная глубоко вздохнула, словно насильно глотала нежелание рассказывать, – Напоминают мне, что настоящее слишком хрупкое для того, чтобы засовывать его в будущее.

– ….

– Не понимаешь? Оно сломается. Жизнь нельзя разбивать на время: замучаешься собирать осколки. Ты либо здесь – ешь, пьёшь, существуешь, либо витаешь в облаках —не ешь, а пихаешь что-то в рот, не пьёшь, а чем-то заливаешь горло, не существуешь, но думаешь, что будешь существовать когда-то там, когда твоя так называемая мечта сбудется. Люди ошибочно полагают, что счастье – это большая куча условий: я буду счастлива, если…. И далее список необходимого, которое на данный момент отсутствует, но непременно должно появиться. Поэтому им не когда есть, некогда пить, некогда жить – некогда наслаждаться. Сегодняшний день отдаётся в жертву эфемерному завтра, которое не факт, что наступит при таком-то отношении. Без сегодня нет потом, а многим ошибочно кажется, что именно потом и есть цель сегодня.

– Подожди, – я едва не задохнулась от недоумения, – Но как же жить сегодня, не думая про потом? Ты что, никогда ничего не планируешь? У тебя совсем нет целей?

Нет, я, безусловно, смирилась с тем, что моя соседка не от мира сего, но чтоб вот так – есть, пить без какого-либо ориентира на завтра, пусть даже нарисованного пунктирной линией, это вне моего понимания. Уж на что я считаю школу исчадием ада, где черти в очках и с указками учат уму разуму прыщавых демонов со спермотоксикозом. Но приходится и им отдавать должное, ведь целеустремлённость и необходимость закладывать вектор на будущее я усвоила благодаря именно этому образовательному омуту. Пускай черпала со дна, изрядно перепачкавшись посторонней сутью так, что по сию пору не отмывается, но тем не менее. А Агата? Ей что, сразу повезло родиться в восемнадцать? С побочкой в виде этих странностей в голове?

– Почему это у меня нет целей? —равнодушно поинтересовалась она. —Я бы даже сказала, у меня этих «целей» поболее, чем ты можешь себе представить. Просто качество у них выше, к чему ты, как я вижу, не привыкла.

– ?

– Пойми ты…

Повисла пауза, в которой, я уверена, Агата мысленно обратилась ко мне при помощи слова «дура», либо иной его вариации, но с обязательным сохранением смысла.

– То, что ты рисуешь себе на завтра и, ещё лучше, на послезавтра – это так же абстрактно, как идеи коммунизма в мировом масштабе. Ты рьяно стелешь себе все прелести будущего, кособоко расположившись на пустоте настоящего. Это такой обманный приём мозга: тебе искренне верится, что умишко занят нужными вещами: вот он планирует, а вот он целеустремляет. Поэтому ты в полном расслабе начинаешь заниматься всем, что к твоим же представлениям о счастливом, придуманном будущем не имеет никакого отношения. При этом голова твоя само собой забита мыслями о потом, и значит то, что есть ты походя жрёшь, не жуя. Ведь тебе важно только то, что когда-то там будет. Мои же цели находятся здесь, – она указала пальцем на хронически больной метеоризмом линолеум. – Я не задаюсь вопросами, что мне сделать завтра, чтобы то-то и то-то. Я думаю, что мне делать сейчас. Ибо я никогда не смогу использовать«после», потому что его просто не существует. Но я могу распоряжаться «теперь». И именно в него я вкладываюсь. А ещё у меня есть «тогда», – Агата дотронулась до часов, и по кончикам её пальцев пробежала нервозность, -Которое не даёт мне захлебнуться призрачным завтра: погрязнуть в его планах и этих всех ваших «эх, заживу». Я уже живу! И мне тупо некогда. Нет времени планировать будущее. Мне слишком много надо сделать сейчас. И это как раз и есть то, что ты называешь целями. Только иного качества. А ты как стокилограммовая бабища, которая в душе топ-модель. Завтра! – она артистично возвела руки к себорейному потолку, – Завтра я точно сяду на диету. Завтра я обязательно начну новую жизнь….

– Но погоди…

Сваленная в башку информация никак не желала укладываться, скорее весь организм серьёзно настроился на то, чтобы вытолкнуть непонятное обратно. Мол, ты, пожалуйста, иди, откуда пришло, нам чужого не надо. И пока я тщательно отбирала своё среди всей этой кучи«презентованного»…

– Нет, у меня, конечно, тоже крутится, – Агата постучала указательным пальцем по вискам, – Этакое кинцо с нужным финалом и любимыми актёрами, но я-то себе в отличие от мечтателей отдаю отчёт в том, что могу до премьеры и не дожить. Ну или сценарий утратит актуальность. Либо вообще передумаю «снимать». Короче, тупик это – думать на завтра.

– Но…

– Именно! Люди поэтому и витают в своих выдуманных облаках, потому что там мягко и никто не трогает. Зарываются в пух фантазий, чтобы не царапала тревога о будущем, не расковыривала болячки прошлого, да и чтоб разочарование настоящим не добралось до мозга, который только и делает, что решает, как жить, а потом бесится от своих решений и этой самой жизни. Надо всё поменять местами, понимаешь? Думать сегодня и о сегодня.

– Но ведь завтра…

– О завтра ты будешь думать завтра, но уже как о сегодня.

– Ты хочешь купить себе дом, – выпалила я, заранее удирая от перспективы быть сбитой её аксиомами, – Как ты это сделаешь, не планируя? Расходы там, место, ремонт, ну и так далее.

– Никак, – Агата равнодушно пожала плечами.

– В смысле? – меня не покидало ощущение, что так быстро победить горничную, пусть и не первой категории, мне вряд ли бы удалось.

– Дорогуша, – она нехотя перемалывала слова в желе, – Я, конечно же, распланирую в голове, что да как, почём и где. Только действовать я начну сегодня. Не потом, усекла? Не завтра! Сегодня распланирую, сегодня и начну движение к осуществлению этого плана.

– А похудеть? – не сдавалась я.

– А без этого дома нынче не продают?

– Ну ты говорила, что я как бабища в сто килограммов. Так вот чтобы похудеть, разве не надо….

– Жрать не надо, надо двигаться.

Она устала от меня и даже не пыталась этого скрыть. А мне так не хотелось отпускать её. Из кухни. В комнату. Вообще.

– Почему мы так не болтали раньше? – вырвалось откуда-то из глубины моего скрюченного на табуретке тельца. -Вроде, живём вместе, а получается, будто в разных вселенных.

– Вселенных? – она неожиданно мягко улыбнулась.

– Мне не хватает наших разговоров, – я добровольно сдалась на милость её иронии.

– Правда? А я думала, что напугала тебя в тот раз.

– Напугала! Очень напугала! Если всё твоё лицо в язвах, а ты, не подозревая об этом, мнишь себя красавицей – страшно, когда тебе резко подсовывают зеркало.

– .

– Но нужно! Сильно нужно!

– Зачем?

– Чтобы…. Мнить себя красавицей, зная о язвах.

Она провела языком по верхней губе и широко улыбнулась. Я, очумев от собственных откровений, буквально впилась глазами ей в рот, видимо, ожидая, что оттуда вылетит птичка. А иначе зачем я замерла и забыла, как моргать?

– Хорошая девочка, – усмехнулась Агата. – Неожиданно хорошая, – её лицо покрылось глубоким сосредоточением.

– Почему неожиданно? Ты же так хорошо понимаешь людей?!

– Людей да, – вздохнула горничная, – Баб совсем не чувствую.