Читать книгу Падение Запада. Медленная смерть Римской империи - Адриан Голдсуорти - Страница 17

Номинально в империи появился новый правитель, но в действительности контроль оставался в руках Месы; со смертью последней в 224 году он перешел к ее дочери Мамее. С самого начала были приняты меры, дабы избежать ошибок недавнего прошлого. Черный камень в соответствии с постановлением сената был отправлен в Эмесу. Сенаторам дали возможность играть более важную роль, с тем чтобы император прислушивался к их мнению; женщинам формально запретили посещать их собрания. Тех, кто находился на периферии социальной жизни, предполагалось меньше использовать на высоких постах; назначать на посты наместников и командующих решили сенаторов. В действительности перемены носили поверхностный характер, и императорский двор, состоявший преимущественно из представителей всаднического сословия, по-прежнему сохранял огромное влияние. Александр правил тринадцать лет, и из-за десятилетий смут, которые начались после его смерти, этот период стал восприниматься лучше, нежели он был на самом деле. Император так и не смог избежать контроля со стороны бабушки и матери. Последняя прогнала жену, которую выбрала для сына, когда ей показалось, что та может влиять на податливого молодого человека. Это становилось все менее извинительным по мере взросления Александра. В течение всего его правления происходили мятежи в легионах, имели место провозглашения различных императоров, хотя никакого успеха, как и при Элагабале, они не добивались. Преторианцы в годы слабого правления Александра становились все менее дисциплинированными, и теперь едва ли возможно было взять их под контроль. Они убили префекта претория, выдающегося юриста Ульпиана. В 229 году император оказал Диону Кассию великую честь, назначив его консулом второй раз и к тому же сделав своим коллегой по этой должности. Однако он предупредил историка, чтобы тот не приезжал в Рим, поскольку не мог гарантировать его безопасность – Дион имел репутацию человека, непопулярного среди преторианцев[110].

Александр провел несколько военных кампаний, однако в целом большого успеха не добился. В 235 году его вместе с матерью убили солдаты рейнской армии, поддержавшие узурпатора. Новым императором стал другой представитель всаднического сословия, Максимин Фракиец. Говорили, что он происходил из крестьянской семьи; мнение о нем можно выразить поговоркой «из грязи в князи». Как обычно, необходимо учитывать, что речь идет о пристрастном восприятии элиты, а также о враждебной пропаганде. В действительности же родители Максимина происходили из местной аристократии, и он делал карьеру, по преимуществу занимая должности, предназначенные для людей из сословия всадников, хотя вероятно также, что он до возвышения служил центурионом или младшим офицером[111]. По-видимому, Максимин гордился своей воинской удалью и силой; картину с изображением его битвы с врагом он отправил в сенат. Его имидж сильно отличался от имиджа Элагабала, и сенаторы почувствовали, что им придется признать власть Максимина. Он добыл ее благодаря поддержке местных войск; со временем в других областях появились новые претенденты на престол. Максимин одержал несколько побед, однако погиб через три года, убитый своими людьми[112].

Эпоха Северов лучше засвидетельствована в источниках, чем последующие десятилетия, и это укрепляет ошибочное впечатление ее стабильности. В этот примечательный период казалось, будто реальная власть находится в руках четырех женщин из императорской фамилии. Юлия Домна, по-видимому, являлась наиболее способной из всех, и, несомненно, есть свидетельства ее выдающегося интеллекта. Она, да и другие, очевидно, отличались честолюбием и были преисполнены решимости удерживать власть, чего бы им это ни стоило. Кроме того, они – вероятно, за исключением Соэмии – делали, по-видимому, все, что могли, во благо империи. Но даже несмотря на это, подобные явления шли вразрез с должным функционированием принципата (или по крайней мере как его функционирование должно было выглядеть внешне). Август и его преемники представляли собой в первую очередь военных диктаторов, однако тщательно создавали видимость управления империей в соответствии с принципом concordia (согласия) – прежде всего согласия с сенатом. В целом сенату следовало играть роль совещательного органа; сенаторы также занимали все важные посты в качестве магистратов и наместников. «Плохие» императоры не следовали этим принципам или не являли сенату должного уважения, но в период до кончины Марка Аврелия «хороших императоров» было все-таки больше, чем «плохих». Когда отдельные личности – в основном они принадлежали к всадническому сословию, но кое-кто, наподобие Пертинакса, происходил из более низких слоев – вливались в класс сенаторов, это не изменяло его сущности.

Каракалла, противоречивший всем и вся, не уважал сенат, хотя все-таки писал письма, побуждая его членов проявлять усердие и поощряя свободные дискуссии. Макрин ни разу не был в Риме, не посещал сенат и, вероятно, лично почти никого не знал. Элагабал шокировал сенаторов и (в душе) презирал их; что до его двоюродного брата, то даже если он пытался выказать уважение к сенаторам, это не производило должного впечатления, так как все понимали, что он не обладал реальным весом. В течение рассматриваемого периода ряд фаворитов сделал блестящую карьеру. Многие имели низкое происхождение, хотя нам следует опять-таки делать скидку на снобизм сенаторов. Диона Кассия в особенности шокировала карьера Публия Валерия Комазона, всадника, который, будучи командиром II Парфянского легиона, поддержал претензии Элагабала на власть. Он стал сенатором, затем консулом и трижды занимал престижный пост городского префекта. Рассказывали, что он был танцором – и, как едко замечает Дион, весьма средним, то есть достаточно хорошим для Галлии, но не для Рима и его искушенной публики. (Вероятно, утверждение относительно его рода занятий не соответствовало истине, даже если его отец мог быть хозяином театральной труппы.) Еще худшим представлялся рост роли всадников, назначавшихся на ответственные посты, но не включавшихся формально в сенат. С точки зрения сенаторов, власть и влияние получали «не те люди»; относительно компетентности последних у них также существовали сомнения. В прошлом женщины из семей императоров и представители двора часто приобретали влияние, однако мудрые императоры всегда держали его в известных рамках. В общем этому принципу следовал и Септимий Север. Другие члены его фамилии (напоминая в этом Коммода) не сумели справиться с проблемой[113].

В империи никогда более не удавалось поддерживать мир в течение двадцати лет, как это было с момента поражения Клодия Альбина до смерти Каракаллы. Военные мятежи и неудавшиеся попытки переворотов периодически случались в годы правления Элагабала и Александра, но ни одна из них не закончилась успехом до 235 года. С этого момента и до падения Западной Римской империи можно насчитать лишь несколько десятилетий, когда не полыхала масштабная гражданская война. Какой разительный контраст с первыми двумя столетиями принципата[114]! В то время гражданская война считалась невероятной. Теперь же для всех поколений римлян гражданские войны и узурпации стали нормальным явлением жизни. Природа конфликтов также коренным образом изменилась; то же можно сказать и о людях, добивавшихся высшей власти. Макрин и Максимин были всадниками, Элагабал – всего лишь мальчиком, объявленным незаконным сыном императора. Все эти люди выросли вдали от Рима и считались не вполне римлянами; по крайней мере такого мнения придерживалась аристократия.

Невозможно даже представить себе, что пятьдесят лет назад кто-то из них мог бы стать императором. Как ранее утверждал Тацит, «разглашенной оказалась тайна, окутывавшая приход принцепса к власти, и выяснилось, что им реально стать не только в Риме». Теперь казалось, что на высший пост может рассчитывать куда больше людей – до тех пор, пока они будут располагать войсками, готовыми сражаться за них. В целом население с самого начала принципата демонстрировало любовь к династиям. Для многих провинциалов не имело значения, кто добился высшей власти в Риме, пока этот «кто-то» отвечал на петиции, назначал относительно честных и способных наместников и не слишком повышал налоги. Предпочтение всегда отдавалось представителям одной и той же фамилии, носившим одно и то же имя. Когда Север самостоятельно принял имя Антонин, а Элагабала и Александра объявили сыновьями Каракаллы, политические преимущества фамильных связей оказались ослаблены.

Теперь императорами становились люди, не причастные к старой сенаторской элите. Значительно более многочисленное всадническое сословие по всей империи занимало все больший и больший процент ведущих должностей в армии и администрации. Изменилось и само представление о том, что значит быть римлянином. В 212 году Каракалла издал эдикт, гарантировавший гражданство практически всему свободному населению империи. Дион злобно замечает, что ему необходимо было пополнить казну, поэтому те подати, которые должны были выплачивать граждане (в частности, налог на наследство), распространили на значительное число людей. Историки додумались до того, что Каракалла, опять-таки подражая Александру Великому, стремился интегрировать в одно целое подданных, принадлежавших к разным расам. Сохранились фрагменты папируса, содержавшего, по-видимому, копию эдикта, но уцелевший текст состоит из общих мест. Император благодарил богов за то, что те сохранили его – непонятно, от последствий «заговора Геты» или опасностей морского путешествия, – и призывал все население разделить его благодарность. В конце концов, мы не можем знать, что именно двигало импульсивным императором. В итоге повседневная жизнь большинства людей не претерпела достаточно серьезных изменений, хотя теперь они стали подчиняться другим законам. Все оставались членами своих и прежде существовавших общин, будь то город или деревня. Что неизбежно, при таком количестве новых граждан размер сборов уменьшился. Римская юридическая практика всегда имела тенденцию приберегать более тяжкие меры наказания для менее состоятельных людей, не обладавших достаточными связями. Теперь в законах систематически подчеркивалось различие между «более достойными» и «более низкими» людьми. Вместе с тем продолжали сглаживаться различия между Италией и провинциями[115].