Читать книгу Нам больше нравится ночь - Агния Аксаковская - Страница 7

Как же она переправит записку? Подумала Таня Беляшова и беспокойно поёрзала за партой. Софья Михайловна нахмурилась – сдвинула лесные брови – и строго сказала:

– Что вас беспокоит? Да, да, вас, – подтвердила она, когда Таня изумлённо уставилась на учительницу, а затем завертела головой, пытаясь понять, к кому та обращается.

– Кажется, вы Беляшова? Так что вас так встревожило, что вы постоянно вертитесь, толкаете соседку и у меня большие сомнения, проявляете ли вы то внимание, которого заслуживает тема нашего урока?

Софья Михайловна говорила несердито, но холодно, как и все учителя гимназии, когда хотели приструнить нерадивую ученицу. Но девочки изумились другому. Тане Беляшовой редко приходилось выслушивать замечания. Во-первых, потому, что она очень хорошо училась, во-вторых, её отец был крупным дипломатом, во время войны семь лет назад отправленным в этот город у реки вместе со всем корпусом. Особое отношение к нему основывалось на неких слухах, утверждавших, что согласно высочайшему негласному распоряжению, Константин Беляшов должен был возглавить так называемое запасное правительство в случае трагической сдачи столицы.

Правда ли это и, если правда, то – насколько, никто, даже самые заядлые сплетники, не знал.

Что касается девочки, отданной Беляшовым в эту старую тихую школу, то учительницы могли без неприятного оттенка «особой услуги» оказать малышке повышенное внимание. Девочка была в высшей степени старательна, что называется, вышколена и, в сущности, лояльна. Это иностранное слово употребила на педсовете Анна Станиславовна и, хотя не все поняли, что она имеет в виду, молчаливо согласились с тем, что ребёнок ведёт себя хорошо.

Единственное, что не совсем понравилось классной руководительнице Тани, так это маленькое происшествие, когда Лидия Анатольевна подвела новенькую к первой парте первого от двери ряда и по-матерински проворковала:

– Вот, Татьяна, твоё место. А вот твоя соседка Лиличка, прошу дружить и жаловать.

Таня Беляшова скривила губы. Лидия Анатольевна, чей взгляд за десятилетия изострился, как телескоп и микроскоп разом, метнула его по направлению, в котором уставились телячьи глазки, и увидела, что они устремлены на Лилю. Причём, выражение в детских глазах читалось отнюдь не детское.

– Это очень хорошая девочка, она хорошистка с пятёрками по основным предметам. Посещает познавательные кружки. – Ещё не вполне понимая, в чём дело, продолжила классная дама. – Уверена, что вам будет интересно вместе слушать учителей.

Таня не изменила выражения лица, и нахмурившаяся Лидия Анатольевна, несколько мужеподобная, изрядного роста женщина с мировоззрением, простым и логичным, как пирамида из одинаковых консервных банок в витрине нового большого магазина, ещё раз посмотрела на Лилю. Она постаралась, вернее, заставила себя увидеть «Лиличку» глазами этого ребёнка из далёкой столицы.

Лиля Каменева тогда только оправлялась от затяжной болезни. В сущности, она с трёх месяцев своего существования, как это было известно классной даме, только и занималась тем, что болела. Болезнь имела загадочный характер и началась с несчастного случая. Это сейчас не имеет значения, но факт, что к девяти годам Лиля представляла из себя исключительно истощённое существо, которому можно было с натяжкой дать лет семь, с тусклыми волосами, следами от керосина на тощей шейке – такие следы были в годы войны у большинства детей – и отрешённым малоподвижным взглядом блёклых огромных глаз – факт этот был объективен.

Тем не менее, вступительное собеседование, неизбежное для любой соискательницы, показало, что маленькая дочь начштаба по отправке на фронт конницы, в интеллектуальном плане отвечает высоким требованиям престижного учебного учреждения.

Лидия Анатольевна, которая всегда смотрела на все явления жизни исключительно своими глазами, взглянула с усилием на свою ученицу глазами новенькой. Сердце у неё сжалось, она помолчала минуту и непререкаемым тоном сказала:

– Садись.

И тотчас отошла от первой парты.

Прошло семь лет, и, как могла заметить Лидия Анатольевна, обстановка на первой парте первого от выхода ряда переменилась. Тоненькая девочка в облаке таких густых и непослушных рыжих волос, что ей столь же негласным, как и, вероятно, дипломату Беляшову, разрешением было дано право не отращивать кос и не урезонивать гребешками свою натуру, с огненными ресницами, вечно прикрывающими ярко-зелёные глаза, – кажется, не вызывала уже усмешки на Таниных губах.

Но, так или иначе, об этом ничтожном происшествии никто никогда не узнал, кроме Лидии Анатольевны, сохранившей зацепку в своём сердце. Если пустяк всплывал в сознании, она только радовалась – отчётливо запомнилось, что Лиля ни малейшего внимания не обратила на минутную заминку однокашницы.

– Я к вам обращаюсь. – Повторила уже мягче Софья Михайловна.

Таня Беляшова медленно поднялась из-за парты. Ссутулившись, она немигающими глазами смотрела на девушку в учительской форме.

– Извините, Софья Михайловна. – Без выражения обратилась она. – Я слушала внимательно, можете проверить.

Эта последняя фраза была уже излишней. С учительницами монастыря не приходилось спорить никому. Софья Михайловна приподняла светлые, но отчётливые брови.

– Плачу и рыдаю. – Весело сказала она, и мгновенно нехороший дух обиды рассеялся.

Заулыбались самые въедливые ученицы, и сама Таня почувствовала облегчение. По кивку учительницы она заняла своё место. Лиля по-прежнему комкала в руке записку. В душе Тани шевельнулась досада – удивительно, она ни в чём не виновата, а вот Лилька, которая, действительно, не слушает про законы, сидит, как ни в чём не бывало. На мгновение страшное искушение посетило Танину душу… поднять руку… но так же мгновенно она вспыхнула от стыда и гордо вздёрнула голову. Больше она не обращала внимания на рыжую соседку.

Та как раз благонравно подняла руку. В правильной и единственно возможной конфигурации – острый локоток опирается на кончики пальцев другой руки, которая плотно покоится на парте, не сминая тетради.

– Что? – Спросила Софья Михайловна. – Хотите уже задать вопрос?

Лиля вывинтилась из-за парты, почти сходящая на нет в талии свободного коричневого платья.

– Софья Михайловна, я подвела свою одноклассницу Крепко. Взяла у неё давеча тетрадку по правоведению и забыла отдать. Можно?..

Девочки так и ахнули – те из них, кто понял, что задумала Каменева.

Софья Михайловна рассеянно отозвалась:

– Можно. Но больше так не делайте.

Лиля вышла из-за парты с общей тетрадкой и, подойдя к столу Киры, положила прямо перед ней. Кира неуловимым жестом сунула тетрадь под парту на колени. Да славятся все покровители проказ и озорства, Софья Михайловна не начала детективного расследования, не прищурилась – будьте любезны, Крепко, предъявить после урока загадочный манускрипт… Экцетера.

– Пометьте, пожалуйста, в своих тетрадях, что для законов любви и жертвы не существует исключения. Диктовать я не буду, вы уже большие и должны уметь вести конспект.

Лиля вернулась за парту и что-то небрежно накорябала в тетрадке. Таня Беляшова сидела и работала с каменным склонённым лицом – она видела, как Лилька сунула под корешок тетради бумажный комочек.

Кира, посмеиваясь, с суровыми глазами строчила в тетради. Выждав момент, когда Софья Михайловна всё же вернулась к столу, чтобы продиктовать сам текст законов, она выудила из-под корешка растрёпанной общей тетрадки преступную наживку. Мимоходом она приоткрыла тетрадь – перед ней замелькали Лилины рисунки и её собственные эпиграммы, подписанные под ними… Нюткины глупости насчёт гаданий… Это была их старая тетрадь, которую они втроём вели с тех пор, как научились писать.

Развернув комок, она прочла наклонённые влево строчки:

«Знаешь, что старухи из девятого будут делать на вечеринке? Они сговорились с третьекурсниками из военки. Пойдём вечером и посмотрим, КАК ОНИ БУДУТ УХОДИТЬ».

Софья Михайловна говорила очень хорошо и понятно. Кое-что она продиктовала, но настаивала на том, чтобы они записывали всё, что особенно поразит их воображение.

– Ведь законы эти поразительны – красивы и, главное, соответствуют симметрии нашего мира, уравновешивают все его противоречия.

«Раз в три года Жизнь избирает Жертву, дав ей знак. Это Закон Любви, ибо это символ Любви, которую Жизнь испытывает к своему творению», прямым почерком писала Кира, используя сокращения, которые расшифрует потом на полях. Для этой цели она всегда оставляла их пошире.

«… его нельзя стереть, смыть или уничтожить каким-либо иным способом. Хоть ластиком, милые, трите», записала Лиля.

Нюта, старательно отдувая со лба разлетающиеся серебряные пряди, вывела: «Закон Жертвы вступает в силу после Закона Любви…»

Кира, сначала просто восхитившаяся Лилькиной смелостью, прочитала записку без недоумения. У неё не возникло вопроса, к чему понадобилась вся эта эскапада с передачей записки, в которой не заключалось ничего срочного – такие затеи сама плоть и кровь подростка, для которого чуточку подурить даже любимого учителя, как для раба не любить самого хорошего хозяина.

– ..когда приходит страж закона, чтобы забрать жертву, ничто и никто, никогда не остановит его. Представить себе эту величественную картину мы не можем. Она тайна для всех, кроме двоих – Стража и Жертвы.

Кира пыталась представить себе величественное зрелище, но вместо этого мысли её возвращались к записке.

«…посмотрим, КАК ОНИ БУДУТ УХОДИТЬ».

Вместо Стража, которого никто никогда не увидит, кроме Жертвы, Кира видела, как гаснут освещённые окна, из-за которых слышатся смех и музыка и… а потом они выйдут, ну, те ученики военки.

Третьекурсники, им по восемнадцать, большинство из них прошли через метаморфозу, совсем взрослые… эконом, ворча, выдал большинству из них опасные бритвы. И они имеют право носить оружие – большой чёрный пистолет, похожий на ворона, затихшего в руке.

Ворон приподнял крылья, вокруг подрагивают язычки света. Это одна-единственная свечка, но она множится и в полумесяце огоньков, чёрное тело увеличивается, ворон становится гигантским.

Жар пробежал по тонким артериям на шее и у запястий, Кира на минуту забыла, где находится. Голос Софьи Михайловны доносился из дальней дали, класс виделся, как в тумане… из этого тумана выступили светлые почти прозрачные молодые глаза, и Кира вздрогнула, вспомнив случившееся в учительской.

Она принялась размышлять, что с ней происходит. Возможно, это свидетельствует о приближении события. Но так рано… не может быть…

– Эти Два Закона сопровождают человечество с момента его зарождения на речных берегах и будут сопровождать вечно. – Уже чуть устало возвысила голос Софья Михайловна. – Я повторяю, чтобы вы накрепко запомнили – Законы Любви и Жертвы отменить нельзя. Выучите это, как учите правила родного языка. Также их нельзя разделить. Поэтому в литературе вы иной раз встретите такое их наименование, как «Закон Любви-Жертвы». Пишется через дефис. Это название допустимо, но желательно использовать то, которое я вам продиктовала. Сдвоенное название связано с тем, что Жертва выражает Любовь к человечеству. Но писать без дефиса нельзя. Задавайте вопросы.

На парте у окна поднялась рука.

– А если Сторож не придёт? – Спросил нежный голос.

Кира готова была прыснуть – уж если в кои-то веки Нюта что-то поняла, так непременно ясно, что не поняла, дура белая, ничего.

Но Софья Михайловна не рассердилась.

– Страж. – Поправила она.

Вялым голосом она принялась объяснять, что исключений и с этой стороны Закон не предусмотрел. Как появляется раз в указанный срок Жертва, отмеченная Знаком, так и Страж непременно приходит за Жертвой.

– А что он с ней сделает? – Спросила ученица Тарасик.

Софья Михайловна, похоже, утратила весь свой энтузиазм – она была молода и уставала от своего голоса. Урок, который она провела очень неплохо, уже надоел ей.

– Это неправильная постановка вопроса. Так не спрашивают.

Внезапно, точно хорошая, но рассеянная ученица, Софья Михайловна, вспомнила и добросовестно добавила:

– В науке под названием философия, которая примыкает к нашей дисциплине, рассматривается также постулат о том, что Страж и Жертва это одно и то же. Да… Но философию начнёте вы изучать в будущем году… вернее, те из вас, кто отправится в дальнейшее увлекательное путешествие под названием «девятилетка».

Но голос её поблёк, и собственные речи уже не казались ей убедительными. Она вновь превратилась в девочку, которая готовится к экзамену и старается не учить лишнего, чтобы сэкономить силы.

– А где Жертва потом будет жить? – Усаживаясь во взметнувшемся чёрном лепестке платья и жадно глядя на молоденькую учительницу, как на оракула или продавца мороженого, почти перебила её Нюта.

Пожалуй, впервые за семь лет она услышала в этом скучном месте, куда приходится ходить каждый день, что-то, разбудившее её фантазию.

Софья Михайловна поморщилась. Мелькнула мысль, что изучение основных законов зря передвинули в программе… рановато. Они все слишком малы. Впрочем, менее чем через год половина девичьего воинства ощутит томление и новые чувства, а затем то одна, то другая, а то и целыми группками они начнут исчезать… оставляя на домашних диванах, на полочках среди учебников, на городских скамейках вещицы, которые встревоженные отцы и бледные со сжатыми губами матери будут навещать в течение трёх дней. А потом они возвращаются… да, они все возвращаются.

Она невольно вцепилась в край стола и усилием воли подавила подступающую дурноту.

А ведь теоретически любая из них может оказаться той, которую отметит Знак…

Не хватало, чтобы кто-то задал этот вопрос.