Читать книгу Венок на могилу ветра. Роман - Алан Черчесов - Страница 16

С приходом чужака многое изменилось. Дело было не только в порохе, инструментах, скарбе и семенах, которые он с собою привез. С его приходом каждый из них ощутил, как в эту странную, непрочную, языческую жизнь вмешалась грозная небесная десница. Он дал это понять им первым днем.

Увидев поутру, как он идет, умывшись, мимо дома от берега к горе, женщина почуяла неладное. В его размеренной твердой походке, прямой посадке спины и чуть вздернутом подбородке было нечто настолько необъяснимо-нездешнее, что впервые за все эти жутко-счастливые месяцы мир вокруг показался ей мельче и ближе. Почти не шевеля руками и не пригибаясь к земле даже во время подъема, он шел по скале, направляясь к вершине, и когда терялся среди камней, можно было с точностью до удара собственного сердца рассчитать миг его появления на следующем ярусе горной гряды. «Он накличет несчастье», – снова подумала женщина, прислушиваясь к нараставшей тревоге в пустоте своего чрева.

– Отказался, – промолвил вошедший мужчина и легонько пнул ногой мешок у стены. – Я предложил ему пойти туда вместе, но он ответил, что ни к чему. Привык, мол, сам бродить по скалам. Так и сказал: бродить, словно это ему прогулка какая… Хотя нам до того и дела нет. Поняла?

Он произнес это громче, чем требовалось. Женщина вздрогнула и послушно опустила глаза. Мужчине стало неловко за прозвучавшую грубость. Чуть помолчав, он добавил:

– А насчет воска ты права. Вроде и в самом деле – будто он себе и отец, и прадед, и брат, а сестра ему – свечка у гроба… Да и взгляд у него…

«У него такой взгляд, – подумала женщина, – словно он несколько раз умирал, прежде чем сюда добраться». Вслух она ничего не сказала. Утром такое не говорят. Может быть, позже, ночью.

Весь день напролет мужчины жадно трудились, почти не отвлекаясь на разговоры. Сперва они оба, один за другим, переправились через реку, страхуясь тростниковой веревкой. За плечами у них теперь были подвязаны тесак и топор. Срубив громадную ель, они ошкурили ствол и принялись тщательно и любовно строгать. Пахло дерево восхитительно: какой-то искренней чистотой и сладким, свежим теплом. Наслаждаясь работой, они не тратились на слова. Куда лучше было думать про будущий мост или урожай, который они соберут по весне. Или о том, что он, чужак, здесь не задержится тоже. Была в нем какая-то особая неприкаянность, с которой на одном месте долго не живут. Ее лишь переносят от аула к аулу, от ущелья к ущелью, из юности в старость в напрасной попытке найти ей приют, пока где-нибудь на пустынной дороге не оступятся последним падением. Странно, но его приход сюда заставил их осознать ценность построенных стен и ощутить острее пленительную неприхотливость своего почти что дикарского бытия. Конечно, каждый из них и прежде отдавал себе отчет в том, что рано или поздно потревоженный призрак забытой тропы приведет к их огню кого-то еще. Но облик того, кто вчера к ним пожаловал, никак не вязался с теми образами, что рисовало им их воображение. Особенно воображение того, кто грезил поскорей разделаться со своим одиночеством, а на поверку повстречал одиночество, в сравнении с которым его собственное было не более чем затянувшееся ожидание.

Сумерки спустились быстро, как по льду. Едва успев обернуться до их наступления и греясь в доме у жарко натопленного очага, мужчины невольно считали, как далеко можно забраться в горы, если «бродить» по ним целый октябрьский день да еще и весь вечер в придачу. Подняв увечную пясть, друг повертел ею у себя перед носом, потом приложил к рубцу указательный палец левой руки и сказал:

– Из трех так запросто четыре не вылепишь. Гляди.

Мужчина понял и ухмыльнулся. Тем временем друг растопырил трехпалую кисть и, снова поднеся к ней указательный палец здоровой руки, быстро свернул перед ним кукиш:

– Пусть знает, на что его упрямство напорется… Не гость и не сосед – это верно. Коли так, как бы за врага в темноте не приняли.

– Брось, – мягко ответил мужчина. – Раньше времени не горячись.

А сам подумал: сейчас он войдет в дверной проем и, как ни в чем не бывало, усядется рядом. Не надо себя обманывать. Все мы знаем, что ничего с ним не станется.

Они услышали, как за стеной порвалась тьма и тут же заволновались кони. Лишь кобыла пришельца всхрапнула и радостно застучала подковой по земле. «Ну вот, – подумал мужчина, – он уже здесь».

Но был чужак не один. Еще сидя внутри, они это поняли по нахлынувшим звукам, однако, пока не убедились воочию, никто из них не поверил. Выскочив наружу, они увидели, как он идет, не торопясь, к хадзару, а у его ноги послушно трусит тень.

– Черт бы его побрал, – пробормотал ошалело друг. – Или мне все это снится, или я сам снюсь какому-то дураку.

– Нет, – возразил мужчина, – не снится. Хуже всего, что мне это не снится тоже…

– Черт бы его побрал, – повторил друг и крепко схватил за гриву своего играющего коня.

– Это даже не волк, – сказал мужчина. – Ты только погляди…

Они приблизились, и сомнений уже не осталось.

– Добрый вечер, – поздоровался чужак. – Уймите коней. По всему видать, пес спокойный. На обратном пути прибился…

Потом вежливо добавил, разбавив их молчание:

– Места здесь у вас свободные… Красиво!

Поздно ночью мужчина проснулся и, услыхав по настороженной тишине, что женщина тоже не спит, спросил:

– Как он назвал свое имя? Не помнишь?

– Такое не забывается, – ответила женщина. – Оно для него – все равно что радуга для лужи… Ацамаз6.

– Ацамаз? – повторил мужчина и, хмыкнув, надолго замолчал. Потом сказал: – Тут одной радуги будет мало. Оно для него все равно что весь свет, завернутый в горсточку праха. Коли он запоет, так весны нам лет сто не дождаться… Если и живет в нем какая песня, так – погребальная.

Они услышали злобное рычание за стеной, и женщина крепче прижалась к мужчине. Полежав так с четверть часа, плотно обхватив друг друга руками, они внушали себе, что ничто и никогда не сумеет их разлучить.

– Прошу тебя, умоляю, – вдруг жарко зашептала она ему в ухо, – сделай так, чтобы он ушел. Если не из ущелья, так хотя бы из-под этой крыши… В нем столько холода, что у меня студит нутро. Уговори его уйти, а если не послушает, гони!

Когда муж заснул, она глядела в потолок огромными глазами и думала о том, что ему не хватит духу. Она знала, что ему не хватит духу вытолкать чужака взашей. Тот ему неподвластен. Как неподвластен ни страху, ни силе, ни просьбам, ни проклятьям, ни даже упрямству судьбы, сбежавшей от него еще прежде, чем он ступил на хребет и увидел их стены. Теперь она отчетливо поняла: бесприютность его была совершенной и полной, как круглость луны. У него не было ничего, к чему он мог пусть ненадолго притулиться плечом: ни дружеской спины, ни прочных стен, ни звонкой памяти, ни слабенькой надежды, ни собственной судьбы, потому что и ей было с ним не ужиться, ведь и судьбе нужно убежище, чтобы взрасти, ей нужно какое-то русло. Для него такого русла не было, потому он и пошел к Проклятой реке. «Тогда я буду уповать на его милосердие, – решила женщина и свернулась клубком на краю их грубого ложа. – Я принесу ему в жертву свой сон и глаз не сомкну до тех пор, пока он над нами не сжалится…» Мужчина спал, уткнувшись в свой согнутый локоть, и был похож на крупного неумного ребенка. В целом доме было тепло и как-то пророчески тихо, а за его пределами шныряла вдоль реки проворная синева. Небо было низким, звездным, как перед жарким летним днем, и с любопытством вглядывалось в ночь мириадами юрких зрачков, ожидая какого-то крика. Однако внизу по-прежнему царила тишина, хрупкая, пугливая, как сердце…