Читать книгу Два билета на Париж. Воспоминания о будущем - Александр Александрович Околеснов - Страница 13

Жили мы в квартире 67 впятером. Я, мать, баба Дарья, сестры Эмма и Севиль, которая, повзрослев, не захотела жить с отцом в поселке Маштаги, и мать ее забрала.

Ни в нашем дворе, ни в Старом парке не знали, что я провалился на экзаменах. Мать всем говорила, что я учусь в мореходке, а мое возвращение я объяснил как «отпуск с последующим прохождением практики на Каспийском море». Пришлось подстраивать свою дальнейшую жизнь под это вранье.

Устроился я в «Каспнефтефлот» учеником матроса на самое большое в Европе крановое судно «Кёр-Оглы». После получения звания матроса второй категории мне выдали форменное обмундирование. Под этой формой я пытался скрыть все свои ленинградские неудачи. Но морской волк из меня явно не получался. Капитан судна не раз мне говорил: «Околёснов, моряк из тебя никогда не получится», хотя вождение судна мне доверял. Я и сам знал это, но оттягивал то время, когда все тайное наконец станет явным. Из-за этого вранья я перестал ходить в Старый парк.

С возвращением в Баку жизнь моя приобрела какую-то стройность и порядок. Не нужно было думать о хлебе насущном, о тепле. Мать и накормит, и обогреет. Все как будто бы получалось. Со временем я начал понимать: многим, оказывается, все равно, учусь я в Арктическом училище в Ленинграде или хожу по Каспию на судне моряком.

Через год после моего возвращения к нам в гости приехала Оля с подругой. Гордая и красивая. Сердце екнуло от неожиданности. Нагрянули щемящие душу воспоминания. Общалась она, в основном, с моей матерью. Я же ходил по комнате угрюмый, с чувством собственной вины и оскорбленного самолюбия.

Оля побыла у нас всего три дня, и так же, как появилась, неожиданно уехала.

Я сделал еще одну попытку поступить в училище. Из моего письма Оля знала, что я должен был приехать в Ленинград. Встретила меня тетя Катя и рассказала, что Оля устроилась на работу на завод, что она уехала с сослуживцами на все лето на сельхоз работы.

Экзамены я, конечно, опять завалил. И опять по русскому. Но, взяв у тети Кати адрес, помчался разыскивать деревню на Юго-западе Ленинградской области, где работала Ольга.

С пересадкой доехал на электричке до Ораниенбаума, оттуда поездом до Усть-Луги. Затем пешком ночью мимо пограничной заставы до центральной усадьбы колхоза. Но на заставе меня сцапали пограничники. Выслушав мою душевную исповедь, сержант улыбнулся и предложил заночевать в сторожке.

Утром, перейдя вброд две речки, я добрался до нужной деревни.

На сельхоз работы завод отправлял, в основном, молодежь. Нашел старшего, который показал на группу девушек, занимающихся прополкой моркови.

Я подошел к Ольге и поздоровался. Она не подняла головы. Дергала невозмутимо сорняки, как будто меня рядом и не было. Постояв немного, я вернулся ошарашенный под навес, где стояли бидоны с молоком. Целый год я ждал этой встречи, и вот такой «теплый» прием.

Подошел старший группы. Предложил влиться в их дружную компанию, поработать. Возить утром и вечером молоко на молокозавод.

Десять дней я исправно трудился. За все это время мы так и не подошли друг к другу, не сказали друг другу ни слова. С тем я и уехал.

Только потом я понял, что она просто стеснялась меня и наших чувств. Мы никогда не бывали с ней на людях. Все прятались от кого-то, хотя всем все было давно известно. Мы, два маленьких грешника, которые обманывали и себя, и своих близких, и тех, кто нас окружал, были наказаны тем, что не один год искали потом друг друга, но так и не смогли найти.

А мне хватило потом воспоминаний не на один год. Было и стыдно, и больно, и обидно. По сей день в моем мозгу крутятся картины питерской жизни. С какой страстью, позабыв все на свете, недосыпая, голодным я летел к ней, первой в своей жизни женщине. Сколько сил я потратил ради того, чтобы никогда с ней не разлучаться.

В этом же году, когда приезжала Оля, и у моей матери тоже все пошло наперекосяк. Подралась с соседкой, надев ей кастрюлю на голову, да так сильно, что кастрюлю потом снимали хирурги.

Следователь, который вел дело, предложил матери: либо она уедет из города, либо ее посадят в тюрьму. Мать собиралась недолго. Загрузив контейнер домашними вещами, забрав с собой сестру Севиль и слепую бабу Дарью, уехала жить в Казахстан в Карагандинскую область. Сестра Эмма и я ехать с матерью отказались.

Ни я, ни сестра не переживали по этому поводу. Почему-то были уверены: проживем, не пропадем, хотя мне было в ту пору девятнадцать, а Эмме – пятнадцать. Я уже сам зарабатывал себе на жизнь, работая на заводе холодильников. Работал по вечерам, а днем учился в техникуме, в который поступил без особых проблем. Вскоре и Эмма устроилась на работу на бисквитную фабрику.

К Эмме приходило много подруг, но самой близкой из всех была Вера Анисимова. Романтичная, не по годам сложившаяся девушка. Она была небольшого роста, а ее высокая грудь выходила за рамки ее возраста. Ей было всего пятнадцать лет. Иногда, засидевшись, она оставалась ночевать у нас. Спала она вместе с Эммой в ее комнате. У Веры не было ни отца, ни матери. Жила она с бабушкой и сестрой. Во дворе ее все жалели и со снисхождением относились к ее романтичной натуре. Я тоже жалел и, понимая ее возраст, старался ее не замечать.

Жителей нашего двора уже в то время заметно поубавилось. Многие получили новые квартиры в новых микрорайонах и переехали жить туда. Из ребят моего поколения и чуть младше остались Сашка Бабайчик (Бабаев), Люба Тришкина, Светка Армянка (Григорян), Женька Чичкова (Прибок), да брат с сестрой – Шурик и Вера Анисимовы. Все мы были разные. У каждого был свой круг общения, но, похоже, объединяло нас уже время – жизнь, прожитая в старом дворе. Те игры, в которые мы когда-то вместе играли, та школа, в которую когда-то вместе ходили.

В основном мы держались втроем: Сашка Бабайчик – этакий щеголеватый франт, похожий на французского актера Алена Делона, Люба Тришкина и я. Люба была влюблена в Сашку. Некоторое время они даже встречались. Но на большее, как говорил Бабайчик, у него духу не хватало. Люба к нам заходила часто. Мы подолгу болтали. Она была и строгой и грустной одновременно. Перелистывая страницы книги, которую брала из моей библиотеки, смотрела куда-то сквозь нее. Наши отношения давно сложились как дружеские, но мне всегда казалось, что она хотела поговорить со мной о чем-то важном, но не решалась. Осенью она неожиданно для всех вышла замуж за военного из Красноярска и уехала жить к нему.

Бабайчик был «битломаном». Первый магнитофон в нашем дворе появился у него. Он километрами записывал пленки и перезаписывал песни ансамбля «Битлз». Смастерил несколько электрогитар, каждую из которых приносил мне на пробу.

Не хочу кривить душой, но гитары его мне не нравились. Об этом я ему, конечно, никогда не говорил. Его заветной мечтой было создание вокально-инструментального ансамбля. Он мог часами мечтательно говорить об этом, а я, слушая его, со своими мечтами уносился совсем в другом направлении.

Любимым времяпрепровождением у нас с Бабайчиком был поход в кино. Выход в город – важное мероприятие. Мы наглаживали брюки клеш, начищали башмаки. До центра города от нас недалеко, полчаса автобусом. Несмотря на то, что остановка была под носом, мы отправлялись на станцию метро, мимо Старого парка к заводу «Бакэлектромаш». Метро «Улдуз» в переводе с азербайджанского – звезда. Обычно мы ехали до станции «26 бакинских комиссаров». В этом районе сразу три кинотеатра: «Низами», «Ветен» и «Азербайджан».

После просмотра фильма заходили в гастроном. Покупали палочки копченой охотничьей колбасы, еще теплые французские булочки и две бутылки пива. С продуктами шли на Приморский бульвар. Там на парковой скамейке под старинным чугунным фонарем в стиле ампир и оливами мы организовывали «праздник живота», одновременно наблюдая, с каким изяществом и грациозностью проплывали мимо стайки красивых девушек. Передать словами невозможно, с каким аппетитом мы все это уплетали. Никогда, ни до, ни после, ни в какие другие времена я так вкусно не проводил время. Девчонок на такие мероприятия мы никогда не брали. Для них у нас была отдельная программа: кафе-мороженое, кино. Мы были счастливы. Мы ничем не были связаны, и у нас все было впереди.

Бакинский бульвар был любимым местом отдыха горожан. Здесь было много различных аттракционов, кафе, импровизированный летний кинотеатр, где бесплатно крутили документальные фильмы. В воскресные дни и праздники играл духовой оркестр. Живописная иллюминация придавала бульвару праздничный вид. Более всего мне нравилась его старая часть, где возвышались сосны, а огромные кусты маслин каскадом свисали над аллеями. Самая большая достопримечательность бульвара – это «Венецианские каналы» со своими островками и мостиками. Бульвар, протяженностью более километра, описывал дугу Бакинской бухты. Достаточно было прогуляться в ту и другую сторону, чтобы не заметить, как быстро пролетело время.

Возвращались мы домой последней электричкой метро. После блеска центра столичного города наш двор казался темной пещерой. Во дворе никогда не зажигали ни одной электрической лампочки. Освещался он светом квартирных окон. Часть света падала со стороны Московского проспекта.

Наш подъезд – это, собственно, коридор четырех квартир. Полы его всегда были отмыты до желтизны. Старалась соседка Анжела. Слева жили Волковы, справа – двери квартир Шуры Голубь и Анжелы. Наша была прямо. Начиналась она с маленькой кухни, в которой стоял старинный буфет. Слева на стене висел рукомойник. Были две комнаты, одну из которых мы пристроили с матерью, прорубив в нее окошко до размера двери. В большой комнате стояли круглый стол посередине и металлическая кровать в углу. На стене висела полка с книгами. В комнате-пристройке – металлическая кровать и тумбочка. Это все, что нам оставила мать. Отсутствия мебели после ее отъезда мы как-то и не замечали.