Читать книгу Два билета на Париж. Воспоминания о будущем - Александр Александрович Околеснов - Страница 19

Месяц май в Баку – это уже лето. Вовсю светит солнце, зеленеет трава, а деревья стоят в пышном наряде. Уже отцвели яблони и груши, и на базаре идет бойкая торговля зеленью, черешней, алычой и грунтовой редиской. Вечером еще прохладно, но днем можно ходить в одной рубашке.

В понедельник, став на учет в военкомате и сдав в ЖЭК документы на прописку, я отправился в техникум восстанавливаться. На проспект Нариманова, куда мне надо было ехать, от поселка Монтина ходил «пазик». До поселка Монтина от нас одна остановка на метро. В техникум приехал около двух часов дня. Поднялся на второй этаж в кабинет черчения. Самуил Михайлович поздоровался со мной за руку.

– Ну, здравствуй, служивый. В отпуск, что ли? – держа меня за руку, спросил он.

– Нет. Комиссовали, – без грусти ответил я.

– Ерунда. До свадьбы все заживет. Восстанавливаться собираешься?

– Да. Решил с этого начать на «гражданке». Поэтому сразу к вам, – сказал я и почувствовал, как у меня покраснели уши.

– Давай зачетку.

Меньше чем за час обошли всех преподавателей. Больше тройки никто не поставил. Зато год не пропал даром. Получилось так, что, прослужив в армии, я в то же время год отучился в техникуме.

Я поблагодарил учителя и радостный помчался домой.

Учиться мне нравилось, но служба в армии спутала все мои планы. Эти дармовые «тройки» сказались на моей дальнейшей учебе. Я с трудом потом наверстывал упущенное. Но это было потом. А пока ярко светило солнце, «пазик» шустро катил по проспекту, и обретение свободы было похоже на обретение маленького счастья.

Дома, немного перекусив, стал перебирать свои вещи. Вынул палатку из рюкзака и повесил ее во дворе сушиться. Из «дембельского» чемоданчика достал армейские фотографии и пересмотрел. Пачку писем, перевязанную ниткой крест-накрест, положил на книжную полку.

Стал искать свои конспекты и учебные принадлежности, но не мог найти, в голове мелькали письма Веры. Развязав пачку, отложил ее письма отдельной стопкой. Я знал, что встреча наша неизбежна. Меня тянуло к ней. Я просто к ней привык. Надо было вернуть ей ее письма, но как это сделать, я не знал. Я хотел было уже идти к ней, но пришла Эмма и сообщила, что Вера работает на железной дороге проводницей и сейчас она в отъезде.

В среду я пришел на «Спутник». Народу собралось немного. Стояли кучками, переговариваясь. Из наших не было никого, и я в ожидании прохаживался взад и вперед. Ильгама увидел издалека. Он шел вразвалочку, не торопясь.

– Здорово, Санек, – он улыбнулся, крепко пожав мою руку. – Что, никого нет?

Я отрицательно помотал головой.

– Ну, Лариса Васильевна, обещалкина. Раз вовремя не пришла, значит, уже не придет. Ладно, мы с тобой еще в одно место сходим.

– Давай сходим, – без энтузиазма ответил я.

– Я тебя с Валюхой познакомлю. Тут недалеко. Общество «Спартак».

Мы пошли в сторону Дворца Ленина. Там свернули влево на проспект Кирова. Дойдя до кинотеатра «Низами», перешли на другую сторону улицы. Отсюда дворами вышли на Первомайскую. Здесь, недалеко от Дома моделей, собирались туристы из общества «Спартак». Небольшая группа молодых людей, среди которых была всего одна девушка, бойко вела разговор. «Наверное, это и есть та самая Валя», – подумал я.

Знакомясь, мы оценивали друг друга. Было видно, что Валя была от меня не в восторге, мягко говоря. Показалось, что она без особого энтузиазма приняла предложение Ильгама прогуляться. Мне она вначале показалась то ли ветреной, то ли легкодоступной. Но это была первая девушка в моей жизни, на которую я смотрел мужским оценивающим взглядом. С такой фигуры художники эпохи Возрождения писали шедевры. Ее изящные движения ласкали взгляд. А бездонно голубые глаза были полны таинственной открытости. Голубизна глаз, волосы цвета спелой ржи, сплетенные в толстую косу, навевали мысли о России. Вся она казалась теплой и доверчивой. Она была и женщиной, и ребенком. И страстной, и холодной, и с пугающей властной силой, от которой оторопь брала. На нее хотелось долго смотреть. Ее хотелось долго слушать. Не все в ней я разглядел в тот вечер, но того, что успел разглядеть, хватило потом на многие дни раздумий.

Когда я впервые увидел ее, у меня защемило в груди. Я понял, что это та самая, которую я себе представлял, когда писал стихи девчонкам. Только легче от этого не стало: я и представить себе не мог, что эта неприступная с виду девушка станет когда-то моей женой.

Мы гуляли в ночном парке. Она шла по краю бассейна в короткой облегающей юбке и белой кофте, стуча каблучками о мраморные плиты. Нас разделяли кусты недавно распустившихся роз. Хотелось нарвать цветов и подарить их ей, но она сама сделала это за нас. Потом мы еще долго сидели втроем на парковой скамейке и о чем-то болтали. Была среда, двадцать третьего мая тысяча девятьсот семьдесят первого года.

Около полуночи мы расставались на автобусной остановке у Сабунчинского вокзала. Она жила в поселке Кирова. С Ильгамом нам было по пути. Он жил в поселке Монтина и вышел из метро одной остановкой ранее – на станции «Нариманов».

Прохождение ВТЭК и оформление инвалидности на время отрезвили меня. Точнее сказать: вернули мне мою вечную ношу – комплекс неполноценности. Я пытался не думать о Валентине, но запретить себе встречаться со старыми друзьями – не ходить на «Спутник» – я не мог. Одно время мне показалось, что я выдумал для себя эту девушку с косичкой в своем воображении; просто той, о которой я думал, в природе быть не должно. Но тот теплый весенний вечер в парке и она в запахе цветущих роз не давали мне покоя. Ильгаму она должна была нравиться. Возможно, он имел какие-то виды на нее. Да мало ли кому она нравилась. У меня даже возникло желание увидеть своих соперников. Я пытался вообразить: кто бы мог ей нравиться? Даже подыскивал ей мысленно пару. Хватило воображения только на Толика Грузинцева – высокого русого парня. Они даже чем-то были похожи друг на друга.

С такими мыслями я бродил по комнате, когда неожиданно без стука в дверь вошла Вера.

– Эмка дома? – резко спросила она.

От неожиданности я потерял дар речи. Помотал отрицательно головой. Она исчезла внезапно, так же, как и появилась.

Вечером пришел Ильгам. Предупредил, что девятого июня у Вали Карташовой день рождения. Собираются все наши.

– Да, на нашем бульваре американцы выставку открыли. «Домашнее жилище» называется. Сходим втроем? – предложил он.

– Давай сходим, – сказал я, но кто третий, почему-то не спросил.

Условились встретиться девятого в пять вечера у входа в павильон. А после выставки – к Карташовым.

Она опаздывала. Я был уверен, что придет именно она. Было около шести, когда Валя пришла, улыбающаяся и цветущая, как майский день. В платье кирпичного цвета с жабо, приколотым к нему самодельной брошью. Она умела одеваться. Недорогие, но красивые наряды шила себе сама, а мне казалось, что она заказывала их в ателье. Такие заказы стоили определенных денег, и я поначалу думал, что она из хорошо обеспеченной семьи, а дом, в котором живет, должен быть непременно большим и красивым.

На выставке я меньше смотрел на стенды и проспекты, а больше на Валю. Вообще, она в любой ситуации вела себя раскованно, непренужденно, и в любом месте чувствовала себя комфортно, а в нашей одноликой толпе заметно выделялась. Ее заметил какой-то американец и подарил значок выставки.

С каждой минутой она мне все больше нравилась, но ее внутренняя свобода меня пугала. Я боялся влюбиться в нее по уши.

На дне рождения у Карташовой я уже откровенно ухаживал за Валей.

– Санек, смотри, какое у Вали красивое платье, – с намеком, улыбаясь, сказала именинница.

– Да, красивое, – с волнением ответил я, посмотрев на Валину грудь.

Карташова это заметила и искренне рассмеялась. Валя, поняв ситуацию, залилась краской.

После дня рождения не думать о ней я уже не мог. Лариса и Валя Карташовы заметили мои сердечные стенания. Подшучивали надо мной. Я как мог старался скрыть свои чувства, но у меня это плохо получалось. Некоторое время я внушал себе, что из этого ничего хорошего не получится. Что более чем другом стать ей не смогу потому, что в нашей компании ухаживания и амурные дела были не приняты. В конце концов, я так устал от своих бесплодных страданий и размышлений, что решил: уж лучше синица в руке, чем журавль в небе. Я написал записку Вере, в которой предлагал ей встретиться и поговорить. Записку отнесла ей Светка Армянка.

В ответ Вера прислала целое письмо. Трогательное, в котором высказала мне все свои обиды. Больше недели мы переписывались. Мои чувства к Валентине все более казались мне плодом романтических фантазий. К чему мечтания, когда Вера тут, рядом. Столько откровений в письмах и страстных поцелуев. И все это только мое и ничье более. Мне показалось, что я уже сделал выбор, и я решил познакомить Веру со своими друзьями. Решил, так сказать, вывести ее в свет.

В ближайшую среду я, Эмма и Вера отправились на «Спутник». Компания собралась небольшая: Ильгам, Седа, Валя Карташова, Валя Захарова и нас трое. Со «Спутника» отправились на бульвар в кафе «Наргиз». На веранде шумно сдвинули столики и стулья, соорудив один большой праздничный стол.

– Карташова, выходи за меня замуж, – полушутя сказал Ильгам, двигая стол в ее сторону. – Прямо тут свадьбу и сыграем.

– Ты что, Мирзоев, с ума сошел? Когда тебе будет тридцать, я уже буду годжашкой (старухой, аз), – рассмеялась она.

За столом, как всегда, больше всех говорила Валя Карташова. Подначивала Ильгама. Тот отбивался как мог. Эмма тоже шутила и смеялась. Только Вера не проронила ни слова. Было видно, что компания наша ей не нравится. Я тоже чувствовал себя неловко, скованно и больше молчал.

Нашим девчонкам Вера не понравилась. Об этом мне прямо сказала Валя Карташова.

– Я должен на ней жениться, – многозначительно сказал я ей.

После этого разговор о Вере больше никто не затевал.

В начале лета мама мне прислала письмо из Казахстана. Просила меня приехать к ней помочь по хозяйству. Паспорт я уже получил. Эмма дала денег на дорогу, и я полетел к матери самолетом. Добирался до Киевки больше суток. Была пересадка в Ташкенте и Караганде. Из Караганды летел на «кукурузнике». Его так мотало, что все пассажиры в салоне всю дорогу держали пакеты у рта. Выходил из самолета, словно прокатился на сумасшедшей карусели. Из Киевки до совхоза «Киевского» добирался на попутке. Мама встретила меня на улице. Услышав шум подъезжающей машины, она выбежала во двор.

– Я как будто знала, что это ты приехал, – на ходу проговорила она.

Расцеловались.

Она сильно похудела, поэтому ее шевелюра показалась мне огромной папахой. Жила мама в многоквартирном двухэтажном деревянном доме. Поднимались на второй этаж по шаткой лестнице. На пороге встретила нас сестра Севиль. Она сильно изменилась и повзрослела.

Квартира была прибрана по-деревенски: занавесочки с рюшечками, абажур, металлическая кровать с огромными подушками и тюлевой накидкой. Все так было непохоже на наш дом, когда мы вместе жили в Баку. Готовя ужин, мать вдохновенно рассказывала, как хорошо ей тут живется, какие тут прекрасные и отзывчивые люди.

– Есть, конечно, всякие, – продолжала она, накрывая на стол, – но больше хороших, чем плохих. И заработать здесь можно. Держат коров, свиней на мясо. В год по два раза сдают на мясокомбинат. У многих мотоциклы, машины собственные. А дома какие выстраивают! Были бы только руки мужские.

– Мне техникум надо закончить, – понимая ее намеки, ответил я.

– А девчонок сколько! Одна краше другой, – продолжала она, как будто меня не расслышав. – Это сейчас темно. А завтра в клуб сходишь, сам увидишь.

Говорили долго. Я рассказывал о службе в армии, о родном Деловом дворе. Проболтали допоздна. Спать ложились глубокой ночью.

Ее хозяйство состояло из крытого соломой сарая, в котором стояли по уши в грязи два кастрированных борова. Необходимо было прорезать в стене окно, чтобы выбрасывать вонючую жижу на улицу, да соорудить стойло для коровы, которую мать собиралась купить. Сарай был весь насквозь дырявый, а боров, который был поменьше, постоянно кашлял. Мать намеревалась его зарезать и предложила это сделать мне. Я, конечно, отказался.

С сараем я провозился больше недели. Проблемой было достать строительный материал. Гвозди мать привезла с собой еще из Баку. На пилораме выпросила старых горбылей, которые и пошли в дело.

Вторую часть моего пребывания я посвятил знакомству с местными достопримечательностями. Надо было как-то подготовиться к крупному разговору, который предстоял с матерью. Да и дел особых в ее хозяйстве вроде бы уже не было. Вечерами мать водила меня по гостям, знакомя со своими друзьями, а днем я бродил по поселку и его окрестностям.

Жили в поселке в основном сосланные сюда в годы Великой Отечественной войны немцы и чеченцы. Добротные дома. Ухоженные сады и огороды. Разбитые цветники под окнами. Глядя на все это, не верилось, что зимой в этих краях морозы за сорок. Здесь на совхозных полях корейцы все лето выращивали арбузы. Знойное лето, пыльные дороги напоминали южное Ставрополье. Невдалеке от поселка протекала извилистая речка Нура. Растительности вокруг никакой, только в пойме реки густые заросли ольхи и чернотала.

Отдыхать здесь можно, но жить в совхозе мне почему-то не хотелось. Время подходило к отъезду. Играть в футбол с местной ребятней и ходить на рыбалку уже наскучило. Да и не за этим я, собственно, сюда приехал. Самого главного я матери так и не сказал. Я собирался сделать предложение Вере, и не знал, как сообщить об этом матери.

Вначале я попросил у нее денег на обратную дорогу, а когда она мне их дала, рассказал о своем намерении жениться. Это известие не застало ее врасплох. Она уже знала об этом из письма, которое ей прислала сестра Эмма. Но все равно мать сильно расстроилась и говорила со мной на повышенных тонах.

– Ты же сама приручила ее, – с упреком говорил я. – Сколько она к нам ходила… Почти жила у нас… В Москву ее возила…

– Дружить дружите, но жениться… Я не для нее тебя вырастила. Что, мало девчонок хороших? Нашел… нищенку.

Обстановка накалялась. Я понял, что доказывать ей что-то больше бесполезно.

– Или я, или твоя Верка, – сказала она в конце нашего разговора.

На этом мы и расстались.

Дорога домой показалась мне короче. Приехал поздним вечером. Эмма еще не спала и принялась накрывать на стол. Из саквояжа я достал куклу, одетую как невеста, и поставил ее на подоконник.

– А это кому? – спросила сестра.

– Для Веры купил, в подарок, – ответил я, рассматривая куклу.

– Ты что, на ней жениться собрался? – тихо спросила она.

Я, ничего ей не сказав, пошел к рукомойнику.

– Она дома или в поездке? – спросил я.

– Дома. Вчера приходила. Спрашивала, когда ты приедешь.

За ужином рассказал, как отреагировала мать на мое желание жениться на Вере.

– А ты что на это скажешь? – спросил я у сестры.

– Я бы не хотела, чтобы ты взял ее в жены, – сказала она в раздумье.

– Вас не поймешь, – возмутился я. – То вы ее расхваливаете, то хаете.

Эмма промолчала. Больше мы на эту тему с ней не говорили.

Проснулся я поздно. Посмотрел на будильник. Было около одиннадцати. На столе стоял кофейник и лежала пачка печенья. На печенье я уже смотреть не мог. Поискал хлеба, но не нашел. Решил сходить в магазин, но вспомнил, что последние сорок копеек потратил в аэропорту на автобус. «Что-то день с самого начала не складывается», – подумал я. Посмотрел на подоконник, на котором стояла кукла, и остался недовольным своим подарком.

Зашла Светка Армянка. Как всегда, без стука.

– Ну, ты и спишь! Три раза к тебе приходила, а ты все дрыхнешь, – произнесла она нараспев.

– Слушай, у тебя хлеба нет? – без настроения спросил я.

– Есть. Хочешь, я тебе огурцов малосольных принесу? Мать уже сорок банок накрутила. Целую батарею, – сказала она низким грудным голосом.

– Тащи, только побыстрей, – обрадовался я.

Ее словно ветром сдуло. Через минут пять она влетела в дверь. Поставила на стол трехлитровую банку огурцов и полбулки серого хлеба.

Было ей пятнадцать лет. В этом возрасте в девчонках появляется женственность, но она, худая и высокая, больше напоминала озорного мальчишку.

– Ты что, с Веркой не разговариваешь? – начала она издалека.

– С чего ты взяла? – хрустя огурцом, спросил я.

– Я тебе кучу записок от нее принесла, а ты написал ей только одну.

Я знал, что Светка читает мои послания.

– Не знаешь, она дома? – спросил я, не ответив на ее вопрос.

– Она у Аллочки. Теперь они друзья, – многозначительно сказала она. – Аллочка даже подарила ей черные импортные туфли.

Эти туфли Вера надевала, когда мы ходили с ней на «Спутник». Они были на размер больше и на ее маленькой ноге казались галошами.

– Отнесешь ей записку? – я поискал бумагу и ручку.

– Давай, – с напускной ленью произнесла она.

Сложив записку вчетверо, я отдал ее Светке. Она медленно поднялась со стула и картинно пошла к двери.

Найдя старую газету, я завернул в нее куклу. Стал ждать. Светка долго не возвращалась. Наконец она появилась, сказав, что Вера дома, и ушла к себе.

В этот день мне просто хотелось ее увидеть. О том, чтобы сделать ей предложение, я не думал. Мысленно перенес это мероприятие на осень. А лучше было бы сделать это после окончания техникума. Надо было сначала устроиться хоть на какую-то работу. Подсознательно я оттягивал время, когда должен был предложить ей свои руку и сердце. Что-то удерживало меня от этого. Мне казалось, что мы еще не совсем хорошо знаем друг друга, хотя прошло четыре года со дня нашего знакомства.

Она сидела за письменным столом у окна и что-то писала, когда я вошел.

– Привет. Это тебе, – сказал я, протягивая сверток прямо с порога.

Развернув газету, она подошла и поцеловала меня в щеку. Со мной она была сдержанной в своих чувствах. Всю страсть ко мне изливала в своих письмах и записках. Иногда мне казалось, что это не она, а какая-то другая девушка пишет мне эти любовные послания, и это меня разочаровывало. Она сильно изменилась. Сделала короткую стрижку и покрасила свои черные волосы в темно русый цвет.

– Знаешь, – начала она после нашего долгого молчания, – я хочу, чтобы ты об этом узнал от меня, – она сделала длинную паузу. – Мы спали с Сашей в одной постели, когда нас застукала тетя Даша Киречучка. Но ты не думай, у нас с ним ничего не было.

Мое молодое самолюбие не оставило в голове места для размышления. Я ударил ее по лицу и, шумно раскрывая двери перед собой, ушел.

Вначале мне показалось, что с моих плеч свалился тяжелый камень. Я даже как будто бы обрадовался такому повороту событий, но задетое честолюбие горечью обожгло душу. Я не знал, что делать дальше. Придя домой, я тут же рванулся с места, чтобы вернуться и попросить у нее прощения: впервые в жизни я ударил девчонку по лицу, но, дойдя до своей двери, остановился.

На следующий день я вернул ей все ее письма и записки. Забрав свои, порвал их и сжег. А еще через день я попросил у нее прощения, и мы помирились. Но отношения наши хорошими назвать было трудно. До того замкнутая и малоразговорчивая, она стала холодной и скрытной. Письма друг другу мы уже не писали, и от моих предложений съездить в город или на «Спутник» она резко отказывалась. Но однажды сама предложила мне прокатиться с ней в поезде Баку – Ереван в качестве проводника. Ее напарница заболела, и Вера попросила меня, чтобы я ей помог.

Она хотела близости со мной, а я, дурак, сразу этого не понял. Спустя год, когда мы с Валентиной жили уже как супруги, Вера сказала мне как-то при встрече: «Об одном я только жалею, что у нас тогда ничего не получилось». После этой поездки пламя нашего костра стало потихоньку угасать, а на мое предложение выйти за меня замуж она ответила отказом.

Какой-то рок висел тогда над нами. Какие бы мы ни принимали шаги навстречу друг другу, наши отношения только ухудшались. Вырастала стена между нами, мы ее разрушали, но тут же появлялись новые преграды. Не думаю, что мы жили бы с ней счастливо, только и делали, что выясняли бы отношения друг с другом.

Своими переживаниями тогда я ни с кем не делился. Друзья мои Веру не приняли, а Эмма о ней и слышать не хотела. От всего этого я страшно устал. Устал от безденежья, от того, что нет рядом родителей. Чувство одиночества не покидало меня ни на минуту. Не радовали даже поездки на природу. С моим «волчьим» военным билетом меня никто не брал на работу, и я глубоко пожалел, что оформил инвалидность.

Валентина тогда казалась далекой маленькой звездочкой во Вселенной. Одно ее присутствие в нашем кругу было счастьем для меня. Как маленькая собачка, потерявшаяся среди городской толпы, разыскивая своих родителей, смотрит в глаза каждому прохожему, так и я смотрел на Валю. Я был унижен, подавлен и никак не мог выбраться из затяжной хандры.

Но время лечит душевные травмы. А в молодости оно несется стремительно, сменяя на лету картины жизни. Друзья, которые меня окружали, были молоды и энергичны, веселы и откровенны. Их энергия заряжала меня положительно. Их душевное состояние вселяло в меня надежду. Да и сам я прилагал определенные усилия, пытаясь повернуть свою судьбу в нужное русло. Шаг за шагом я отвоевывал у судьбы жизненное пространство, чтобы делать эту самую судьбу собственными руками.

Мои нежные чувства к Валентине крепли день ото дня. Я старался бывать везде, где намечалось ее присутствие. Наша компания приняла ее как родную. Она была не дополнением к ней, а большей ее частью. Порой наш «капитан» – Валя Карташова – ревновала ее по этому поводу. Ревновала еще и потому, что Валя Захарова могла проявить волю и характер. Она была без комплексов, умела спорить, отстаивая свои интересы. Эта напористость в ней отрезвляла меня, но делала активным. Мне нравилось, как она своим энергичным характером тормошила нашу компанию, изменяя ее качественно. В то же время она была душевным человеком. Мне казалось, в ней нет недостатков, что она сплошь состоит из достоинств.

Я не писал ей любовных записок, не говорил нежных слов: я просто всегда и везде старался быть с ней рядом, а все мои нежные чувства к ней были написаны у меня на физиономии.

Среди моих друзей всем все было ясно и понятно. Все всё понимали.

– Околеснов! Давай мы вас поженим, – шутила Валя Карташова. – В палатке вместе спали? Теперь не отвертишься, – говорила она.

На пляже в Бильгя, куда мы ездили летом, я украдкой, но с упоением смотрел на нее. Такой откровенный купальник мало кто носил в то время. Она сшила его сама. Я удивлялся: как он держится на ее теле? Казалось, одно неосторожное движение – и она предстанет обнаженной. Полоска материи еле держалась на ее упругой молодой груди, а очертание бедер говорило о том, что она уже готова взрастить в своем лоне желанного ребенка. Она предстала во всем своем откровенном великолепии: все ее зрелое тело говорило, что она уже готова и хочет стать любящей женой и хорошей матерью. Оставалось только выяснить – кто же этот счастливчик, который будет обладать всем этим совершенством? Я был счастлив только оттого, что был свидетелем, как природа готовила девушку стать женщиной.

В одну из поездок на пляж в нашей компании появился Коля – интеллигентного вида бородач из Москвы. Он был намного взрослее нас. Валя Карташова познакомилась с ним на «Спутнике». В Баку он был, как сам говорил, в длительной командировке. Карташова (рассказывала мне позже Валя Захарова) была по уши влюблена в него. Как-то после обеда Колю отправили на родник за водой. Он взял с собой за компанию Валю. Родник был недалеко. В десяти минутах ходьбы, но задержались они там на целых два часа. Собирали тутовник с дерева, которое росло рядом с родником. Карташова приревновала тогда Колю к Захаровой. Да и я тоже немало поволновался. Тогда между двумя Валентинами чуть не произошел раскол. Карташова долго потом язвила Захаровой. Вплоть до своего отъезда в Москву. Коля не был женат, и Карташова имела виды на него.

В конце лета на своем предприятии Карташова взяла две путевки на экскурсию в Красноводск. Себе и Коле. Предложила и мне с Захаровой поехать вместе с ними.

– Возьмете билет на верхнюю палубу, и вчетвером доплывем в одной каюте. Будет у вас с Валюхой свадебное путешествие, – шутила она.

В Красноводск, на противоположный берег Каспия, ходил паром. Огромный лайнер белого цвета. В его трюме в два ряда помещался целый грузовой состав. Наверное, это было единственное судно на Каспии, которое своим внушительным видом напоминало о том, что в мире, кроме Каспийского моря, есть еще бескрайние океаны и сказочные острова. Не было ни одного прохожего на бульваре, который не обратил бы внимание на то, как, подав низкий протяжный гудок, огромный белый корабль, сверкая бортовыми огнями на фоне гаснущего неба, уходит в дальнее плавание. Я не ошибся, сказав «в дальнее», потому что такому кораблю слишком уж тесно было в нашем море.

За билетом на морской вокзал мы с Захаровой отправились вместе. Пришли, когда касса была закрыта на перерыв. Приглашать ее куда-то прогуляться мне не хотелось. Хотелось просто посидеть с ней рядом и послушать ее наполненную внутренней положительной энергией речь. Она без труда находила темы для разговора, а я, будучи хорошим слушателем, смотрел на нее, «разинув варежку». Сидели в морском порту на скамейке вдвоем в огромном зале ожидания, облицованном белым мрамором. Мне казалось, что в эту поездку в наших отношениях должно было произойти что-то очень важное для нас обоих, что, возможно, сблизило бы нас. Но она, как будто читая мои мысли, внутренне сопротивлялась этому.

Паром отходил в пятницу вечером. Мы поселились в двухместной каюте вчетвером. Карташова выделила нам с Валей диван слева. Иллюминатор был открыт, и легкий ветерок доносил с моря запахи нефтяных промыслов. Тусклый свет падал с потолка. Девчонки готовили легкий ужин, когда паром проходил мимо маяка острова Наргин. Сноп света, рыская по Бакинской бухте, на мгновение залетал к нам в каюту. Было уютно и романтично.

Тон общего разговора, как всегда, задавала Валя Карташова. Она все посмеивалась над моей жиденькой бородкой, которую я отращивал, сам не зная для чего.

– Санек, ну ты прям кОзел настоящий, – она заливалась звонким смехом. – Слушай, когда ты уберешь свой позорный вид?

Я, поглядывая на густую бороду Николая, краснел и ерзал на своем сидении.

Ее Коля оказался не очень разговорчивым парнем. Мне он даже показался тихим и смирным, если не скрытным. Некоторые слова его, произносимые сквозь бороду, я не мог разобрать. Его интеллигентно-интеллектуальный вид как бы говорил: Валя Карташова тут ни при чем. Она просто работает у меня мастером. Они совсем не подходили друг другу. «Тебе бы, Валентина Васильевна, что-нибудь попроще», – думал я про себя.

Паром шел по морю, словно утюг по гладильной доске. Шум машин где-то в глубине под нами был почти не слышен. В открытый иллюминатор долетал шелест волн.

– Ты там Валюху сильно не зажимай, – не унималась Карташова, когда мы улеглись парами, каждая на своем диване.

– А для чего же ты нас вместе положила? – тоном мужчины, повидавшего жизнь, старался отшучиваться я.

– Ой, ха-ха-ха, ты на него посмотри! Валюха, блюди себя… Не давайся ему.

– Блюдю… Блюдю, – тихо отвечала она в сторону перегородки.

Почти всю ночь я не сомкнул глаз. Она лежала ко мне спиной, ни разу не шелохнувшись. Всего лишь раз я провел ладонью по ее бедру, а показалось, что по шершавому бревну. Она была в джинсах.

Мы подходили к Красноводску утром. Был полнейший штиль. Море светилось одним большим солнечным бликом. Вся каюта была залита светом. На пирсе Карташова и Коля присоединились к экскурсионной группе, и мы на время расстались. Не зная с чего начать, я предложил Валентине просто прогуляться, а дальше будет видно. Она согласилась.

Красноводск оказался тихим городишком среднеазиатского типа, лежащим на краю пустыни. Его печальная слава – расстрел двадцати шести Бакинских комиссаров. Если бы не резервуары у морского причала, можно было бы сказать, что время здесь остановилось очень давно. Узкие извилистые улицы меж одноэтажных домов с плоскими крышами – это его центр. Чем дальше от центра, тем выше дома. А где-то совсем на окраине – новый микрорайон пятиэтажек.

Мы плутали по узким улицам, разглядывая местные достопримечательности, когда неожиданно набрели на группу экскурсантов. Женщина-гид рассказывала об историческом значении этой части города. Решили примкнуть к этой группе, узнав, что она направляется в краеведческий музей.

Выйдя из музея, Валя сказала, что хочет пройтись по магазинам. Расставаясь, мы условились встретиться в пять вечера у причала.

На одном из перекрестков я купил себе два чебурека и отправился в сторону моря. Бродить по городу без Валентины мне почему-то не хотелось. Этот берег Каспия не был похож на наш. Только здесь, глядя на бледно-голубое море, можно было сказать: это действительно озеро. Даже чаек почему-то не было видно. Но, может быть, во всем была виновата погода. Так тихо у воды бывает только у горного озера. Я снял башмаки и пошел босиком по воде.

Прождал я ее более двух часов. Солнце уже клонилось к закату. Наконец увидел ее, неспешной походкой приближающуюся ко мне. В руках в сетке-авоське она несла две дыни. Пошел ей навстречу.

– Ну как прогулка? – спросил я ее еще издалека.

– Полдня рынок искала. Хотела купить четыре дыни, но передумала. Не донесла бы. Тяжелые.

– Может, искупнемся? – принимая ее ношу, предложил я. – Зря, что ли, на этот берег приплыли?

– Пошли, – после небольшой паузы сказала она.

Перешагивая через трубы, которые тянулись от резервуаров к пирсу, мы направились вдоль берега, подальше от запаха нефти. Прошли метров триста. Здесь берег был чистым. Ни волн, ни легкой ряби. Сбросили одежду на берегу, придавив ее дыней.

Мы долго шли по воде, поглядывая на свои вещи, и уже порядочно отошли от берега, но море было не выше колен. Впервые мы были одни, и я, до этого строя различные планы, не знал, как себя вести. Наконец дошли до того места, когда стало по пояс. Купаться что-то расхотелось. Окунувшись два раза, стали выходить. Мои планы относительно того, что здесь я ее должен был поцеловать, рассыпались в прах. Она как будто знала наперед, что я собирался предпринять, и каждый раз взъерошивалась, как котенок, которого старается обнюхать дворовый песик. В такие минуты она резко менялась в лице и выглядела намного старше своих лет. Боясь испортить наши отношения, я каждый раз откладывал на потом свое желание ей во всем признаться. Мне казалось, что ближе того, что есть между нами, – быть не может. Я впадал в уныние, и приходило на ум, что у нее наверняка кто-то есть, что она по ком-то сохнет и страдает.

На этом и закончилось наше «свадебное путешествие». В воскресенье рано утром наш паром подходил к Бакинскому причалу. Общественный транспорт еще не ходил, и мы решили пройтись пешком до станции метро «28-е апреля». Это место в городе – перекресток множества дорог. Трамваи, автобусы, электричка, метро здесь сходятся и затем расходятся по разным направлениям. Здесь назначают встречу влюбленные, но это также и место деловых встреч. Отсюда и «Спутник» недалеко.

Утро было облачным. Поливальные машины, ползая, словно божьи коровки, освежали городские улицы. Карташова с Колей пошли на электричку. Расставаясь с Валентиной, я пожал ее руку и пригласил к себе в гости.

В конце августа я получил свою первую пенсию. Шестнадцать рублей сорок копеек. На эти деньги в магазине можно было купить семь килограммов мяса или восемьдесят буханок хлеба. Или один раз сходить на рынок. Деньги по тем временам мизерные.

В то время я по этому поводу особо не задумывался, предлагая Вере свою руку и сердце. Видя перспективу дальнейшей семейной жизни, она поступала разумно, отказывая мне. Но мы не стали врагами. Шутили и улыбались друг другу при встрече. Она по-прежнему ходила к нам, только больше общалась с Эммой в ее комнате.

Нельзя сказать, что я не думал о своем будущем. Оставался один год учебы в техникуме. После его окончания я собирался уехать в Россию на какую-нибудь стройку. Жить в Баку я совсем не хотел. Будущее свое я видел только в России. Поэтому уговаривал себя потерпеть всего один год.

К моим шестнадцати рублям прибавлялись еще двадцать рублей стипендии. Тридцать шесть рублей – это уже кое-что, хотя не так уж и много. Была еще плодоовощная база, где можно было на погрузке и выгрузке овощей заработать наличными, что мы иногда и делали с дворовыми ребятами. Но в этом плане была острая конкуренция и переизбыток рабочей силы, говоря сегодняшним языком.

Эмма меня понимала. По крайней мере, мне так казалось. Она не упрекала меня в том, что я не могу устроиться на работу. А я никогда не брал у нее денег на карманные расходы. Жили мы дружно. Выращивали кроликов в своем дворике, который располагался за нашим окном между стеной нашего дома и каменным забором гаража стройуправления. Кроликов сами не резали, а носили на базар продавать. По пять рублей за живого ушастика. На вырученные деньги там же покупали фрукты и овощи.

Иногда нас навещал Алишка. Приезжал на своих новеньких «Жигулях». На склоне лет наконец сбылась его мечта приобрести автомобиль. На Новруз-Байрам и Пасху привозил печеное и сладости. Летом же – виноград и помидоры со своей дачи. Эмма выпрашивала у него деньги, и он всегда давал ей по десять рублей. Навестив нас, отправлялся к Аллочке. Та родила девчонку от него, оказывается. Надо было и ей выделить какой-то гостинец.

В августе у въезда на овощную базу скапливалось в очередь до сотни автомашин с помидорами и огурцами. Можно было за рубль купить у водителя ящик помидоров. В это время весь двор занимался консервированием. Закатывали банки и мы с Эммой.

В Баку на малую зарплату можно было протянуть. Весь год можно проходить в пиджаке или легком плаще. Летом в одной рубашке. Зимы практически не бывает. Проблемой было купить хорошую обувь. Одной пенсии на нее не хватало.

Наши с Эммой финансовые проблемы потихоньку как-то решались сами собой. Мы привыкли жить менее чем скромно и не роптали на судьбу. По праздникам накрывали стол. Принимая гостей, всегда находили, чем их угостить. Угощали даже шоколадом. Сашка Бабайчик таскал его с бисквитной фабрики, где он работал, по старой дружбе и нам перепадало. Ели шоколад килограммами. Таскал он его огромным куском величиной со строительный кирпич. Эмма работала там же и приносила домой то маргарин, то сливочное масло. Это напоминало воровство, но тогда каждый со своей работы что-то приносил домой. Иначе было не прожить. Зарплата у всех была мизерной, а жить достойно хотелось каждому.

Вот и на этот раз, приглашая Валентину в гости, я знал, что встретим мы ее достойно. Пришла она около одиннадцати утра в субботу. Я только собирался мыть полы и встретил ее на пороге с ведром в руке.

– Привет! А ты что, одна? – от неожиданности я не сразу пригласил ее в дом.

– Ильгам сегодня работает… Пройти-то можно?

– Конечно… Проходи, – засуетился я. – Знакомься, это моя сестра Эмма.

Пожимая руку, Эмма посмотрела в мою сторону и улыбнулась одобрительной улыбкой.

– Вы тут поболтайте пока, а я сбегаю за водой, – сказал я и помчался к крану. Водопроводный кран находился в другом конце двора у ворот. Минут через десять я был уже дома. Валя с Эммой сидели на моей кровати в конце комнаты и мирно беседовали.

– Я сейчас… Быстро… Только протру полы… Вы только ноги поднимите, – сказал я, начиная мыть полы от кровати.

– В такие дни его не заставишь, а сегодня прямо такой хозяйственный, – с улыбкой подметила Эмма.

Заканчивая мытье, я думал: с чего начать разговор? Начал со своей библиотеки, затем перешел на поделки из коряжек, которые привозил из поездок. Мне было приятно наблюдать за тем, как Валя разглядывала каждую пустяковую вещицу в нашем доме. Потом полезли через окно в прихожей в наш дворик посмотреть на кроликов. Валя и Эмма разговаривали друг с другом так, будто были знакомы целую вечность. Это меня немало удивило: Эмма с новыми людьми сходилась трудно, и я был рад, что Валентина сестре понравилась. Валентина вела себя так, будто была в нашем доме уже сто раз. Завершалась встреча чаепитием, когда неожиданно, как всегда без стука, вошла Вера.

– Саша, я тебе книгу принесла, которую брала почитать, – она с волнением положила книгу на стол и, сделав паузу, будто хотела еще что-то сказать, резко повернулась и ушла.

Я посмотрел на Валю. Она слегка покраснела. Но через минуту все встало на свои места.

– Ну что, к Карташовым на Разино поедем? – спросил я Валю.

– Да… Надо ехать… А то поздно будет, – ответила она, вставая из-за стола.

Собирались недолго. Эмма ехать с нами не захотела.

Прошли по двору сквозь строй пытливых глаз. Летними вечерами, особенно по субботам, жильцы нашего дома выползают из своих раскаленных квартир во двор. Многим было, конечно, интересно: что это за девочка с косичкой, которую привел в дом Сашка Алишкин?

В конце августа скверы и парки в Баку выглядят уныло. За лето накопившаяся на деревьях пыль окрашивала листву в мрачные тона. Выгоревшая трава превращалась в серую пыль, которую разносили по городу как напоминание о приближении осени надоедливые ветры. Только клены и тополя, спрятавшиеся меж акаций и приморских сосен, говорили своим пожаром о том, какой красочной может быть осень. Унылая пора и на юге тоже бывает унылой.

За неделю до начала занятий я стал готовиться к новому учебному году. Перебрал старые конспекты, съездил в поселок Монтина за письменными принадлежностями. Там же зашел к своему однокурснику Славе Власову. Узнал от него много интересного о группе, в которой я учился до службы в армии, о преподавателях. Теперь они за каждую курсовую работу брали мзду по семьдесят пять рублей.

– Это еще что, – продолжал Слава, – в этом году, помимо курсовой, придется еще заплатить сто пятьдесят рублей за дипломную работу.

– Ни хрена они от меня не получат, – возмущенно говорил я.

– Отчислят, и все дела. Сам я еще не решил: давать или не давать. Если мать поможет, за дипломную отдадим, но за курсовую не дам ни копейки. В прошлом году не давал и в этом не дам.

Жили они вдвоем с матерью в бывшем военном городке в одноэтажном финском домике. Имели небольшой садик, разводили кур. Отец Славы был военным и умер, когда сыну было десять лет. Из всех моих однокашников Власов был для меня наиболее интересным. В группе он был молчуном, но со мной открытым и откровенным. Он часто бывал у нас. Одно время ему нравилась моя сестра Эмма. Он даже пытался за ней ухаживать. Но сестра подшучивала над ним, а иногда без злобы смеялась.

– Деревенский он какой-то, – говорила она мне, – неинтересный.

– Может, и деревенский, – как будто уговаривал я ее, – зато хозяйственный.

Несколько раз Слава был с нами в поездках, но заядлым туристом так и не стал. Похоже, что из близких друзей, кроме меня, у него никого не было. По крайней мере, со своими друзьями меня он не знакомил.

Был я у Власова почти полдня. Выпросил у него на время конспекты за прошлый год по электротехнике и сопромату. Год я пропустил, и надо было хотя бы познакомиться с пройденным материалом. До начала занятий оставалось меньше недели.

К первому сентября я окончательно понял, что в этом году придется мне несладко. А в первые дни занятий я просто «плавал» по всем предметам. Я уже было опустил руки, но тут Слава предложил мне свою помощь. Надо откровенно признаться, что если бы не его могучее терпение, я бы, наверное, бросил техникум, но первый семестр я закончил с хорошими отметками. Троек было не так много.

С Валентиной в этот период мы виделись редко. А в ноябре она уехала к своему отцу который жил в Молдавии. Освободившееся в голове место я усиленно заполнял знаниями и к концу полугодия вошел во вкус. Единственной проблемой у меня была электротехника. Преподаватель ее, узбек по национальности, абсолютно не владел русским языком. На своих уроках он откровенно тянул волынку. Этот самый педагог и был главным сборщиком «подати». Староста нашей группы собирал с каждого студента перед каждым зачетом по двадцать пять рублей. Оплата шла по трем основным предметам: сопромату, электротехнике и теоретической механике. Двадцать пять – зачет, семьдесят пять – курсовая, сто пятьдесят – дипломная. В то время сто пятьдесят рублей платили рабочему высокой квалификации. Платить мне было нечем. Приходилось пересдавать у них по пять раз. Скрипя зубами, я переносил это унижение. В декабре наша группа ушла на преддипломную практику.

В конце декабря, как всегда в среду, я пошел на «Спутник». Стояла пасмурная, но теплая погода. Собралось непривычно для этого времени года много народу. Группировались, в основном, вокруг тех, кто этим летом участвовал в серьезных походах. Им было что рассказать.

В одной из таких групп я увидел Валентину. Она пришла раньше нас с Ильгамом и долго к нам не подходила. Я не видел ее почти два месяца, и мне показалось, что она сильно изменилась за это время. Похудела и похорошела. Ильгам о чем-то рассказывал мне, а я, смутно понимая, о чем идет речь, смотрел на нее, боясь упустить ее малейшее движение. Именно тогда я понял, что не видеть ее я больше никогда не смогу, а расставание с ней принесет мне большую муку. Наконец она быстрым шагом подошла к нам и, хлопнув Ильгама по плечу, с улыбкой произнесла:

– Привет, Мирзоев!

– Здорово, Валюха! Ну, ты такая стала! – растягивая слова от удовольствия, произнес он.

– Какая? – напрашиваясь на комплимент, спросила она.

– Классная! Ну как съездила? Ты когда приехала?

– Позавчера… Съездила нормально… Познакомилась со своей сестрой по отцу… Теперь у меня есть родственники в Молдавии. Карташова в Москву еще не уехала?

– Собирается. Говорит, теперь меня никакими силами здесь не удержишь.

Валя была одета в пальто темно синего цвета, приталенное и короткое, чуть выше колен. На ногах – сапожки. Голова покрыта шелковым платком. В этом одеянии она была похожа на стюардессу. Когда Ильгам ей об этом сказал, она заулыбалась.

– Меня наши чушки в автобусе заколебали, – сетовала она, – только и слышишь: «Девушка, а девушка! Вы с какого рейса прибыли?»

– А ты бы сказала им: из Сан-Франциско, – пошутил Ильгам.

Они еще долго болтали, а я только слушал и смотрел на нее.

– Санек! А ты что молчишь? – спросил меня Ильгам, когда вволю наговорился.

– У меня восьмого января день рождения… Приглашаю тебя… Ты придешь? – спросил я ее.

– Приду… Конечно. Все придут, и я приду, – сказала она.

Подошли Женя Францев, Валя и Лариса Карташовы, Седа. Начался беспорядочный галдеж. Поступило предложение прогуляться. Шумной толпой отправились в сторону бульвара.

На моем дне рождения мы сидели вместе. Эмма попыталась сесть рядом с Валей, но я так «культурно» отодвинул сестру, что она отлетела в сторону. Моя неуклюжая шутка Валентине не понравилась. Я уже давно никого, кроме нее, не видел вокруг себя. Она позволяла мне ухаживать за ней, и это негласное разрешение еще более подогревало мой интерес к ней. Мне захотелось увидеть Валю в ее собственном доме. Окунуться в мир ее вещей. Увидеть другую сторону ее жизни.

Несколько дней спустя над городом пронесся снежный буран. Автобусы не ходили, магазины не работали. Жизнь города на время замерла. Я уговорил Ильгама сходить в этот день в гости к Валентине.

От станции метро «28-е апреля» до поселка Кирова отправились пешком. Вереницы людей шли в ту и другую сторону. Настроение было приподнятое, и все это шествие напоминало праздничную демонстрацию.

Ее дом мы нашли сразу. Стоял он в гуще самостроек. Выстроенный на болоте у завода железобетонных конструкций, поселок Стройдеталь напоминал шанхайские трущобы. Такие постройки назывались еще «нахалстроем». Строились они в послевоенные годы из любого подручного материала. Чаще всего из того, что обычно выбрасывали на свалку.

Дом Валентины – это каменное строение, к которому была пристроена с одной стороны большая прихожая, с другой – еще одна комната, в которой обитали Валя и ее сестра Лена. Жили они вчетвером: мать Мария со своим старичком Федей и их двое. Был у них и небольшой дворик, окруженный деревянным забором, в котором рядом с сарайчиком торчал из-под земли водопроводный кран.

Их жилье показалось мне еще более убогим, чем наше. Низкие потолки в доме и запах сырости наводили на грустные размышления. В центральной комнате большое место занимала каменная печь, которая отапливалась газом. Газ и вода – единственное неоспоримое преимущество перед нашим жильем, радовали глаз, а все остальное меня страшно разочаровало: такая же бедность и унылость. Валя, увидев нас в окошко, умчалась к себе в комнату. Хозяйка дома Мария встретила нас приветливо. Накрыла стол, на который поставила огромную сковороду с яичницей. От рюмочки, которую предложил нам дядя Федя, мы с Ильгамом отказались. Но и мы пришли не с пустыми руками. Еще в городе купили большую плитку шоколада.

Из своей комнаты Валя вышла в оранжевом больничном халате с платком на голове. Несколько дней назад, когда она собиралась на молодежный вечер в кафе, мать со злости остригла ей косу. Сидела Валя за столом без настроения, чуть не плача. Я никогда не видел ее такой. Мне даже показалось, что она была недовольна нашим приходом. За разговором со временем она приободрилась. Показала нам свой альбом с фотографиями, из которого я стащил ее любимую фотокарточку. Впоследствии пропажа обнаружилась, и Валя сильно разнервничалась, а я, впервые увидев ее в гневе, страшно перепугался.

Побывав в ее доме, я почувствовал равенство положения, в котором находились мы с ней в житие-бытие. Я подумал, что для меня было бы хуже, если бы она жила в хорошем красивом доме в центре города. Этим она стояла бы дальше от меня. С другой стороны, образ девушки из хорошо обеспеченной семьи мне почему-то нравился больше. Может быть, потому, что она, умевшая подать себя и держаться в обществе красиво и независимо, заслуживала большего.

Несмотря на то, что я не только ни разу ее не поцеловал, а даже за руку не держал, я решил сделать ей предложение. Свои намерения я не скрывал и всем видом своим показывал это. И ей, и нашим друзьям были видны и понятны мои чувства к Валентине, хотя ни с кем открыто я по этому поводу не объяснялся.

Я искал удобного случая для торжественного момента. И чтобы непременно мы были одни. Вдвоем мы почти никогда не гуляли. Ее умение притягивать к себе людей постоянно мешало мне общаться с ней. Но вот однажды, в феврале, мы появились на «Спутнике» вдвоем. Я решил объясниться с ней и добиться наконец определенности в наших отношениях. Далее продолжать целомудренное ухаживание не было смысла.

Было ветрено. Моросил мелкий дождик. Я предложил ей прогуляться. Мы шли по бульвару у самого парапета. За ним волновалось крупной рябью серое море. Она что-то говорила, а я, комок пламенных чувств, словно шаровая молния, висел над землей, готовый выпалить важное и взорваться от переполнявшей меня страсти. Наша прогулка заканчивалась. Мы подошли к конечной остановке ее автобуса. И тут я произнес: «Валя! Выходи за меня замуж».

Она переменилась в лице. Испуганно и сбивчиво, жестикулируя руками, произнесла:

– Нет… Нет… Я не собираюсь замуж… До свидания… Мне надо идти, – бросила она, как отрезала, и почти бегом направилась к своему автобусу.

Я, еще не до конца поняв, что произошло, словно каменное изваяние, остался стоять посреди темного города.

Второе «нет» для меня было ударом, но не таким, из-за которого мне хотелось бы повеситься. Я переживал, но в то же время чувствовал в душе облегчение. Все встало на свои места, теперь ей все ясно и понятно. Теперь я открыт полностью. В моей голове немного прояснилось. Я даже почувствовал тягу к учебе, чем наконец и занялся.

Но через неделю, словно гром среди ясного неба, словно просвет меж облаков, появилась она в нашем доме. И прямо с порога, испугав меня не меньше, чем испугал ее тогда я, произнесла:

– Я согласна!

А у меня надолго закралось сомнение: с чего это она вначале сказала «нет», а потом – «да». Но в конце концов я понял, что слово «нет», сказанное женщиной, не всегда имеет прямой смысл.