Читать книгу Два билета на Париж. Воспоминания о будущем - Александр Александрович Околеснов - Страница 8

Посреди нашей комнаты мама поставила белый табурет. Водрузив меня на него, стала наряжать в школу. Школьная форма, которую она привезла из Москвы, шуршала и дыбилась, словно картон. Вдобавок ко всему она еще и кололась, и все тело мое не хотело принимать эту амуницию. Нахлобучив мне на голову форменную фуражку и всучив в руки новенький портфель, в котором лежал один-единственный букварь, мама стала меня разглядывать. Похоже, она была недовольна моим внешним видом. Форма была куплена на вырост и сидела на мне, как на колу.

Выйдя в общий коридор, постучались в квартиру Тришкиных. Мое детское сердечко екнуло, когда я услышал легкие шаги. В дверях стояла девочка-ромашка. Белый фартучек и два огромных банта в косичках светились в темном дверном проеме. Родители вручили нам первоклассницу, и мы помчались на автобусную остановку.

Заводской автобус, который стоял на площадке у административного здания КМЗ, забирал детвору нашего двора, чтобы отвезти в школу. Ждали только нас. Усевшись у окна, я уже забыл и про свою форму, и про девочку-ромашку – Любу Тришкину.

За окном мелькали деревья. Огромный самолет, прогудев над нами, шел на посадку. Остановились у железнодорожного переезда. Тяжело отстучав колесами, прошел нефтеналивной состав. На переезде нас слегка потрясло, и детская компания оживилась. Железнодорожных путей на переезде было много, и все весело гоготали, когда наш автобус переваливался с боку на бок, преодолевая очередное препятствие.

Вот и поселок Монтина. Отсюда начинался город. Здесь ходили трамваи, а высокие дома времен первых послевоенных пятилеток подчеркивали относительное благополучие горожан. Мне всегда казалось, что в этих домах живут особенные, не доступные моему детскому воображению люди. Казалось, что живут они другой, более интересной, чем наше бытие, жизнью. Что они выше нас ростом, никогда не болеют. Что это те, которых показывают в кино, про которых пишут книжки.

Автобус остановился возле металлического забора нашей школы. Старое серое каменное четырехэтажное здание вводило меня в трепет своей строгостью.

Обойдя его с левой стороны, мы очутились в просторном школьном дворе. Детвору разбили по классам, построили парами. Когда из репродуктора зазвучал Гимн Советского Союза, все смолкли. Кто-то из учителей произнес торжественную речь. Стали разводить по классам. Началась суета. Мама где-то затерялась. Я держал Любу за руку, боясь, что нас разведут по разным кабинетам. Какая-то учительница уговаривала меня отпустить руку, но я держал ее так крепко, что на глазах девчонки выступили слезы. Нас посадили втроем за одну парту. А на следующий день мы уже сидели с Любой вдвоем в другом классе.

Для меня поселок Монтина был началом большой новой жизни. Не столько школа, сколько сам поселок, его жители. Я уже чувствовал себя причастным к той жизни, которая протекала в понравившемся поселке. Мне нравилось быть участником происходивших в нем событий. И я понемногу уже стал стыдиться своего убогого жилища, своего двора.

Школа №193 была лучшей в нашем районе, и когда построили новую в поселке Двести пятом, нашу ребятню начали насильно в нее переводить. Это началось после третьего класса. Остались только я и Люба Тришкина. Мать упорно боролась с администрацией школы, не желая переводить меня в другое учебное заведение. Закончилось тем, что, не доучившись, я бросил дневную школу и пошел в вечернюю, устроившись на работу.

Из всех учителей школы №193 я больше запомнил учительницу по математике. Вызывая к доске, она шлепала меня по макушке рукой, на которой было широкое обручальное кольцо, приговаривая: «Околёснов! Учи, учи, учи». После чего, поставив мне очередную двойку, со злорадством усаживала на место. Что интересно, когда я поступал в Ленинградское арктическое училище, алгебру и геометрию я сдал на «отлично», хотя именно по этим предметам я оставался дважды на второй год.

Но не все так мрачно было в дневной. Были и любимые предметы, и любимые учителя. И одноклассники толпой за мной ходили, особенно после того, как мы вечером залезли на Кишлинский завод, где случайно наткнулись на окна женской душевой.

Дух бродяжничества зарождался во мне в то время. А дружба со школьным товарищем Володей Дудником потихоньку перерастала в страсть к путешествиям. Он был на год старше меня, намного выше ростом, атлетически сложен. Мы быстро подружились еще и потому, что жил он недалеко от нас, в соседнем дворе в Старом парке. Он знал много романтичных песен, которых я никогда раньше не слышал. Читал стихи не из школьной программы. Много лет спустя я узнал, что эти песни назывались бардовскими.

Убегая со школьных занятий, мы шли с ним смотреть, как взрывали скальный грунт во время разбивки сквера в поселке Монтина. Ходили в музеи, мотались по городским свалкам. Ездили на электричке на остров Артем, и даже однажды он затащил меня в общество «Знание» на лекцию по физике.

Наши массовые гуляния закончились тем, что нас чуть не отчислили из школы за прогулы, и они прекратились так же внезапно, как и начинались. Мы схватились за учебники, но для меня вопрос был уже решен: я остался на второй год, а он перешел в девятый. Дружба наша на этом не заканчивалась. Наоборот, она перерастала в братство, которое помогало нам в познании себя и того взрослого мира, на пороге которого мы стояли. Мы понемногу мужали.