Читать книгу Жук. Повесть - Александр Бабиков - Страница 4

– Зверь, зверь, господа! Кто хочет посмотреть на зверька?

Такие восклицания раздавались со всех сторон, когда утренние классы кончились и вся школа высыпала в обширную рекреационную залу.

Несчастное прозвище «зверь» относилось исключительно ко мне, так как других новичков пока не было.

– Как твоя фамилия?.. Как вас зовут?.. Кто ты такой?..

Вопросы эти сопровождались множеством мелких неприятностей вроде щипков, пинков и т. п.

Я попал в самый поток кипучей жизни и был настолько ошеломлен, что совсем позабыл свою фамилию…

Виною тому был отчасти дядюшка. Он, предвидевший решительно все, не предупредил меня на счет такого простого и естественного вопроса.

– Меня зовут Сеней, – отвечал я простодушно.

– Сенькой! Ха, ха, ха! Так и будем его звать, господа, – решили ученики.

– А если Сенька, то вот ему и шапка12! – сказал кто-то позади меня.

Не успел я обернуться, как на мою голову надвинулся до самых плеч бумажный колпак.

– Господа, не обижать новичка! Разойдитесь! – произнес внушительный голос.

Колпак моментально исчез, и я увидел того самого господина, который ввел меня утром в класс. Это был Зеленский, старший надзиратель.

Шалуны рассеялись. Я вздохнул свободнее и поспешил укрыться в темный уголок за колонной. Отсюда мне все было видно; но самое зрелище не утешало меня. Крики и гам, игры и забавы, неизбежно оканчивавшиеся потасовкой более или менее сложной, – после тихой домашней жизни, – наводили на меня тоску и уныние. Напрасно приводил я себе на память слова дядюшки: «Побарахтаешься – и всплывешь на поверхность»! Я чувствовал, что сижу на самом дне житейского моря, и барахтаться не было силы. Между тем, еще до поступления в школу, я мечтал о возможности встречи с добрым, ласковым товарищем; такая встреча примирила бы меня с переменой в моей жизни…

Передо мной мелькали самые разнообразные физиономии. Что-то общее, непонятное для меня, связывало их в одну веселую, беззаботную толпу. Я прислушивался к этому отрывочному говору без начала и конца, стараясь уловить его смысл.

– Ба! Вот куда спрятался наш забавный зверёк! – сказал черномазый мальчик, подходя ко мне.

По тону голосу я сейчас признал в нем того, что напялил на мою голову колпак.

– Давеча не удалось познакомиться – продолжал он, хватая меня за руки, – хочу посмотреть, какой ты породы. Идем!

Этот любопытный исследователь был выше меня ростом, широкоплеч, с порывистыми и неловкими движениями.

Выражение блестящих черных глаз – то веселое, то серьезное, – смуглое лицо, ярко-малиновые толстые губы, прядь черных волос в виде оригинального хохолка на лбу – все это, вместе взятое, и в другое время показалось бы мне очень симпатичным, но теперь, когда он тащил меня против воли на середину залы, чтобы подвергнуть тысяче неприятностей, – теперь не представляло для меня ничего привлекательного.

Двое или трое товарищей вздумали было к нам присоединиться.

– Убирайтесь прочь! – крикнул на них мой провожатый.

Не смотря на одолевавший меня страх, я не мог не заметить, что они повиновались ему безропотно.

– Ну, давай играть! – сказал он мне.

Это была игра кошки с мышью, – игра, может быть, очень забавная, но не для меня.

– Оставьте! – кричал я, кувыркаясь в воздухе, – оставьте! Не то сейчас… пожалуюсь надзирателю!…

Лишь только я произнес эти слова, как вспомнил разумный совет дядюшки, но было поздно.

– Если уж жаловаться, так надо, чтобы было за что… Вот тебе!…

При этом я почувствовал на лбу щелчок, и в глазах у меня зарябило.

– Не хочу жаловаться! – вскричал я, хватая его за руку.

– Чего же ты хочешь?

– Вот чего!

И вслед за тем я укусил моего черноволосого тирана за палец.

Совершив такой подвиг, я, конечно, ожидал за него возмездия; но тиран, отдернув руку, наклонился и взглянул мне в глаза.

– Неужели ты плачешь, Сенька!

Я быстро вынул платок и отер навернувшиеся слезы.

– На сегодня довольно, – сказал он, ласково потрепав меня по плечу, – но знай, что я до тех пор буду приставать к тебе, покамест…

– Что «покамест»? – переспросил я.

– Покамест не решу, что ты за зверь?

Он засмеялся и убежал, а я возвратился на свою «обсерваторию», чтобы подвести итог только что пережитым впечатлениям… На лбу моем будет шишка, это, несомненно, но её могло бы и не быть, если б я не преступил советов дядюшки… Вдобавок, я разнюнился, а он? – он даже не пикнул, когда я до крови укусил ему палец. Следовательно, я – баба!

Как ни грустен был этот вывод, но раз я дошел до него, кругозор мой сделался как бы шире…

Он сдержал свое обещание и каждый день мучил меня, а я и не помышлял идти жаловаться, и если плакал, то украдкой, чтоб никто не видал. Я начинал, хотя и смутно, сознавать необходимость сделаться таким, как они, как он, мой мучитель, не смотря на то, – а может быть, именно потому, что от него мне доставалось больше, чем от других… Как этого достичь?

Кроме домашнего костюма, резко отличавшего меня от других школьников, во мне было еще что-то, чего я прежде не замечал, что-то, возбуждавшее желание меня подразнить…

Между тем, дома меня считали ловким мальчиком, а его признали бы наверное неуклюжим и смешным.

В школе, начиная с директора и кончая сторожем Михеичем, все звали его Жуком, хотя по списку он числился Павлом Ильинским. Пребыванию его в школе шел уже третий год. За это время никто не был так часто наказан, как Жук; но это нисколько не мешало ему оставаться общим любимцем.

– Опять Жук! – говорил директор, сверкая очками, и прибавлял: – Уберите-ка его на денек в карцер13!

Жук уходил безропотно, а директор смотрел ему вслед и произносил:

– Какой, однако, школьник этот Жук!

Обыкновенно пасмурное лицо директора смягчалось улыбкой, и слово школьник звучало скорее похвалой, чем порицанием.

– Идем, Жучок! – шептал в то же время старый Михеич, похлопывая Жука по спине. – Идем! Я тебе свеженькой соломки подстелю…

Жуку было двенадцать лет.

В играх, требовавших проворства и силы, он считался первым из первых. Но – странное дело! – предоставленный самому себе в коридоре, он не мог сделать трех шагов, чтоб не толкнуться то об одну, то о другую стену, и на плечах Жука были всегда белые отпечатки.

Этот природный недостаток мешал нашим успехам на уроках танцев. Мосье Пиша, тот самый, что учил меня грациозным па, приходил в отчаяние при виде того, какое страшное расстройство производил Жук в наших правильных рядах и хитро придуманных фигурах.

– Il а du zèle, ce Jouk14! – шептал бедный Пиша, и затем кричал, теребя без жалости свою щегольскую прическу.

– Monsieur Jouk! vous dansez comme un jeune hippopotame, mon ami15!..

Учился Жук, благодаря способностям, хорошо. Никто никогда не видал его зубрящим по целым часам заданные уроки. Прочитав раза два урок, он оставлял книгу и выигранное таким образом время посвящал деятельности иного рода… Его ящик в классном столе представлял из себя маленькую выдвижную мастерскую, откуда появлялись особого сорта резиновые мячики, волчки, дудки, переходившие мало-помалу в собственность других товарищей.

Жук никогда не хвастался своим мастерством и лишь иногда говаривал кому-нибудь из нас:

– Видишь ли, ты купил бы эту штуку за деньги, а мне она не стоит почти ничего!

Само собою разумеется, что приведенная здесь характеристика Жука составлялась в моей голове постепенно и что за первую неделю пребывания в школе я мог усвоить себе только смутное понятие об этой личности, – понятие, во многом оказавшееся потом ошибочным…

В субботу я раньше других выскочил из школы и явился под родительский кров – с улыбкой на губах и с синяком на лбу, который тщетно старался скрыть от домашних.

Мама и няня не преминули усмотреть во мне некоторую перемену. По словам няни, я осунулся, отощал и стал на себя не похож…

– Что это у тебя на лбу, Сенечка? – спросила мама.

– Это ничего… муха укусила…

– Знаю я этих мух! – не утерпела, чтоб не вмешаться няня. – Это такие мухи, что голову откусят…

– Сенечка, расскажи-ка мне все, как было, откровенно! – упрашивала мама.

Но в первый раз за всю жизнь я не был с ней откровенен. Целуя и обнимая ее, я пытался представить вещи не такими, какими они были на самом деле, а как подсказывало мне какое-то безотчетное чувство детского самолюбия.

Перед дядюшкой, напротив того, я излил все, что только накопилось в тайнике души за эту длинную неделю: оскорбления, насмешки, сомнения, страхи, мечты… Мы говорили с глазу на глаз в его кабинете. Понятно, что дядюшка не мог слушать меня хладнокровно; он проворно семенил ножками по комнате, приостанавливался, делал «пуф!» и затем, прищурив лукавые глаза, опять бежал и снова возвращался.

– Знаешь ли, Сенька, твой Жук меня очень и очень того… заинтересовал… Хе, хе, хе!

– Знаю, дядюшка!… Но если б только он был добрее ко мне… Ах, если б он был добрее!

– Пуф!!

Дядюшка выпустил правильное колечко синего дыма и засмеялся.

– Хочешь, чтоб он был того?…

– Хочу!

– Есть одно средство, радикальное средство…

– Какое, дядюшка?

Дядюшка с минутку помучил меня и мерно покачивался на месте.

– Поколоти его!

– Кого?! – с удивлением спросил я.

– Кого? Вот чудак! Разумеется, этого Жука.

– Дядюшка, вы шутите! Он головою выше и гораздо сильнее меня.

– Э, брат! Тут дело не в голове и в силе, а в ловкости, в сноровке… Вспомни, как маленький Давид победил Голиафа…

Дядюшка знал, чем задеть меня за живое: библейский рассказ о побитии Голиафа всегда меня очень интересовал…

Но все-таки я не мог решить: шутит он или говорит серьезно?

– Вы полагаете, что я могу побить Жука?

– Хе, хе, хе! – продолжал между тем дядюшка. – Я привел сравнение с Давидом так себе, к слову: на самом же деле, хотя нападающий и имеет того… огромное преимущество, но в данном случае… пуф!…

– Что же в данном случае? – вскричал я.

– Этот Жук задаст тебе такую трепку, что… того…

– Зачем же вы мне советуете его побить?

– …что не одно, а несколько таких украшений появится на лице, – закончил свою фразу дядюшка.

– Так зачем же мне эти украшения?

– Затем, что так должно быть. Ты только не робей, начни, а он докончит. Остальное увидишь…

Сказав это, дядюшка поставил точку. На мои дальнейшие справки он отвечал тем, что пожелал мне покойной ночи, взял меня за плечи и дружески вытолкал из кабинета.

Няня ожидала меня в моей комнате, прикорнув за своим чулком.

– Ну что же, Сенечка, – спросила она, – и ему рассказал про муху-то?

Речь о какой-то мухе после серьезного разговора с дядюшкой была совершенно неуместна. Я не отвечал ей и продолжал свою думу: «Ах, если бы скорее все это кончилось!»

Старушка, по старой привычке, помогла мне раздеться и уложила меня в постель.

– Чего ты так дрожишь, Сенечка?

Лихорадочное состояние, действительно, овладело мною, и я долго не мог уснуть. Лунный свет, пробивавшийся сквозь занавеску в окне, вносил с собою мир и успокоение, но и лунный свет не в силах был разогнать сгущавшийся перед моими глазами мрак будущего… Дядюшка был, конечно, прав и говорил по собственному опыту… Ты начни, а он докончит! Дядюшка уцелел и теперь философствует… А почему я знаю, что останусь цел и увижу остальное??

– Ах, мама, мама, если бы ты только знала!..