Читать книгу Жук. Повесть - Александр Бабиков - Страница 6

– Пора, пора вставать! Спать двое суток не годится, – говорил человек с рябоватым, совершенно круглым лицом, тот самый, что клал мне на голову компрессы.

Это был наш фельдшер. С помощью него я облекся в зеленый халат, надел на ноги огромные туфли, наконец, встал и улыбнулся:

– Неужели двое суток?

– Ну-ка, попытайтесь походить, – сказал фельдшер…

Я попытался; туфли то и дело падали, но и ноги были как будто не мои, а чужие.

– Ничего, ладно! – заметил фельдшер ласковым тоном и ушел в другую комнату, приготовлять больным чай.

Я направился не совсем твердыми шагами к зеркалу напротив. Вместе с мной, но только с другой стороны, приплелся туда же мальчуган моего роста, с повязанной головой, синими пятнами на лице и запекшейся кровью на верхней губе…

– Это что за рожа? – невольно спросил я вслух, и совсем напрасно, потому что предо мною было мое собственное отражение.

Я хихикнул, но затем меня взяло серьезное раздумье. Что скажут мама и няня? Ведь тут нельзя будет сослаться на мух… Что если они решат, несмотря на все доводы дядюшки, взять меня из школы? Несколько дней назад я согласился бы на это охотно, теперь – нет! Теперь это невозможно, потому что пришлось бы порвать крепкую связь, которая образовалась между мною и школой… Теперь, когда я вынырнул на поверхность, дышал полной грудью, чувствуя в себе биение той жизни, о которой я мечтал, – теперь было поздно думать о возврате!

– Хорошо они докончили! – резюмировал я громко свои мысли, без малейшего злобного чувства против кого бы то ни было.

Затем все яснее и яснее стали припоминаться некоторые подробности схватки, и одна из них заставила меня рассмеяться, не смотря на боль в голове.

– Вот и чай готов, – объявил фельдшер, входя в комнату.

Но мне было не до чая.

– Не знаешь ли, голубчик, кого это я так свистнул вместо Жука?

Он тоже рассмеялся и покачал головою:

– Не знаю. Кто вас там, шалунов, разберет!..

– Зачем же вы повязку-то сняли? – продолжал фельдшер, поднимая с полу какой-то платок. – Надо ее оставить, пока Карл Иваныч придет…

– Кто это Карл Иваныч?

– Наш доктор…

Мне положительно было весело! Я обнял фельдшера, и если б в эту минуту попался на глаза сам Карл Иваныч, я заключил бы и его в объятия.

– Чего они так долго спят? Ведь пора! – заметил я, указывая на двух больных, лежавших в той же комнате.

– Пора-то пора, – отвечал фельдшер, – но вот этого беднягу, Солнцева, трясла всю ночь лихорадка, а тот длинный, Борисов, пришел сюда лишь для того, чтоб побольше спать… Его не добудишься!

– Не беспокойся, разбужу, кого хочешь, – отвечал я самоуверенно.

Бледное лицо Солнцева имело страдальческий вид… Недолго раздумывая, я чмокнул беднягу в лоб. Он открыл глаза.

Мы встретились в первый раз, но мне казалось, что я знал его с давних пор.

– Здравствуй, Солнцев! Будем вместе чай пить.

– Будем, – согласился он.

Одного было мало. Я подошел к Борисову, и так как он не отзывался на приглашение, то пришлось его толкать.

Не открывая глаз, он лениво привстал, потянулся за туфлей, стоявшей тут же на табуретке, и, прежде чем я сообразил, в чем дело, хватил меня по лбу.

– Этого не добудиться, – повторил в утешение мне фельдшер.

Итак, мы пили чай только вдвоем.

Я рассказал Солнцеву в кратких, но выразительных словах всю свою историю… Молодая жизнь била во мне ключом, а он слушал с грустной улыбкой. Бедный Солнцев! Ты как цветок увял, не успевши расцвесть…

– Директор идет, господа! – возразил смотритель лазарета, застегивая набегу свой форменный сюртук.

Мы поспешили стать у своих кроватей.

Почтенный Карл Иваныч следовал за начальством на строго определенном расстоянии и еще издали предложил нам высунуть языки.

Пока Карл Иваныч определял мой пульс по своему хронометру, директор внушительным тоном читал наставление о том, как надо вести себя с товарищами, чтобы избежать неприятных последствий.

О, теперь я знал это лучше его! Глядя пристально в синие очки, я занят был решением неотвязчивого вопроса: «Кого же, наконец, я так хватил вместо Жука?»

Между тем Карл Иваныч решал мою участь.

– Этот мальшик можно завтра зовсем выписывать, – молвил он.

Если бы он не отошел к другому, я бросился бы к нему на шею.

Завтра!.. Приходилось беспрестанно глядеть на стенные часы, но стрелки их, казалось, стояли неподвижно…

Сердце сильно билось, когда на другой день я подходил к своему классу.

Еще так недавно пробирался я по этому самому коридору, озираясь по сторонам, чтоб меня не зацепил кто-нибудь.

Теперь шествие мое походило на триумфальное. Спереди и сзади толпился молодой народ, и в толпе слышались лестные отзывы насчет моих синяков и верхней губы в особенности.

Громкие, радостные восклицания приветствовали мое появление в классе. Я дружески кивал головою, пожимал руки направо и налево, но не отвечал на сыпавшиеся отовсюду вопросы.

Настоятельнее других требовал ответа один из товарищей, Филиппов, которого называли для краткости Филей.

– Сенька, друг, скажи: за что ты меня так хватил, а?

– Ага! Так это был ты, Филя! – вскричал я вместо ответа.

Взрыв хохота помешал нашему оригинальному объяснению.

Филя был мой сосед по классу. Наружность его представляла полный контраст с Жуком: насколько тот был черномаз, настолько этот поражал белизною и нежным цветом. Волосы его напоминали лен и были всегда тщательно причесаны; темно-карие глаза сверкали веселостью; в фигуре и манерах проглядывала щеголеватость. Товарищи смотрели на него, как на юношу, искусившегося в светских удовольствиях. Он хорошо танцевал и бойко говорил по-французски, чем немногие могли похвастаться. Главною же, так сказать, выдающейся чертою характера Фили было непомерное любопытство. Он должен был все знать и все слышать. Его крайне тревожило, если кто-нибудь передавал на ухо другому секрет, не сообщив предварительно ему, Филе. Этой черте соответствовал как нельзя более длинный нос. Вообще этот нос не нарушал благообразия лица, но когда Филя что-либо подслушивал, то выражение его, благодаря носу, было самое комическое… Совершенно понятно, почему дружный смех был ответом на сделанный им вопрос.

– Ты у меня зуб вышиб, Сеня! – продолжал Филя. – Вот, посмотри сам…

Сказав это, он широко раскрыл рот и, схватив мой указательный палец, желал, как кажется, убедить меня наглядно в справедливости своих слов.

Хохот возобновился.

– Оставь, Филя, сам виноват! – заметил кто-то. – Зачем всюду суешь свой нос…

– Сенька молодец!! – послышались восклицания. – Хотя тебя и поколотили, а все-таки ты молодец! Филька, не приставай! Ведь не последний же зуб он у тебя выбил!..

– Да тут дело не в зубе, а я хотел бы только знать… – оправдывался Филя.

Я стоял смущенный и счастливый. Никогда никакой успех не доставлял мне такого удовольствия; никакой аттестат не мог сравниться в моих глазах с этим простым, но задушевным восклицанием: «Молодец»!

– А где же Жук? – спросил я, когда волнение несколько улеглось.

– Жук все еще в карцере, – отвечал Филя. – Совсем отощал, бедненький! Есть нечего, работы никакой… Вот только и сделал эту дудку.

При этих словах Филя что-то вытащил из кармана и издал над моим ухом пронзительный звук, от которого меня покоробило. Дудку сейчас же перехватили, и она пошла гулять по рукам.

– Меня выпустили из карцера только вчера вечером, – добавил Филя.

– И ты сидел в карцере?

– Еще бы! – весело вскричал он. – Ведь, сказать по правде, это моя работа…

Филя слегка коснулся моей губы.

Вошел учитель, и мы все рассеялись по своим местам.

Но и во время урока отощавший Жук не выходил у меня из головы… Мы с Филей тут же условились навестить Жука вечерком, когда надзор за нами ослабевал.

Никогда так долго не тянулись классы16. Немец Шильман, как бы угадывая мое нетерпение, заставлял нас в сотый раз рассказывать во всей подробности о мальчике, вздумавшем просить за обедом соли вместо говядины.

– Nicht so! nicht so17! – останавливал он рассказчика, и история начиналась снова.

Любопытный Филя, наконец, не выдержал:

– Желал бы я знать, – обратился он к учителю по-немецки, – желал бы я знать, жив ли еще этот интересный мальчик?

– Punctum18! – закричал Шильман, указывая перстом на список учеников, лежавший перед старшим по классу.

– Неужели умер? – спросил Филя с испугом.

– Noch ein Punctum19!!

Punctum ставились как за рассеянность, так и за неуместные разговоры. После трех таких отметок, провинившегося записывали на особый листок, который вручался инспектору для надлежащего взыскания. Хорошо зная это, я шепотом начал упрашивать Филю умерить любопытство, так как если бы его наказали, то мы не могли бы исполнить наш план, и бедный Жук умер бы в карцере с голоду… Филя дал мне слово больше ни о чем не расспрашивать, но взамен я должен был отдать ему мою единственную резинку20…