Читать книгу Буковый лес. Роман-предчувствие - Александр Балыбердин - Страница 8

Филипсы жили в Потсдаме, примерно в часе пути от Reich Platz, на территории Университетского городка или «кампуса», где когда-то они впервые встретились, познакомились и полюбили друг друга.

Уже без малого пятнадцать лет они были одиноки. После Великой войны, когда природные ресурсы большей частью стали непригодны или недоступны для людей, Высший Круг был вынужден принять меры по ограничению рождаемости. Империя не могла заботиться обо всех. Особенно о больных и увечных. Ей были нужны только здоровые граждане. Поэтому право иметь детей, а, точнее, право родить одного единственного ребенка получили лишь те супруги, чей генотип не содержал тяжелых наследственных болезней.

При этом с каждым годом всё громче раздавались голоса, предлагавшие вернуться к прежнему «плановому производству детей» в перинатальных центрах. Однако в обществе всё ещё были живы воспоминания о том, что, когда в начале третьего тысячелетия ведущие страны овладели этой технологией, правительства занялись созданием «супервоинов», не знавших боли и безжалостных к врагам, что вскоре привело к увеличению числа локальных конфликтов, которые со временем переросли в Великую и поистине первую по-настоящему всемирную, глобальную войну.

Кроме того, оказалось, что старый и проверенный способ «живорождения» и воспитания детей в семье не так, уж, плох – при умеренных затратах, так или иначе неизбежных, он позволял «держать в руках» миллионы отцов и матерей, постоянно находившихся под угрозой лишения родительских прав в случае малейшего проявления ими нелояльности к Империю и Порядку. Этот опыт отлично зарекомендовал себя ещё при коммунистических режимах в XX веке и теперь был весьма востребован, подтверждая мысль о том, что «всё новое – это хорошо забытое старое».

Филипсу довелось узнать об этом чуть больше других. Благодаря жене Маргарет, которая ещё с колледжа была так страстно увлечена советской школой, что посвятила ей свою докторскую диссертацию. В ней Мегги превозносила педагогику Макаренко, умеренно критиковала Сухомлинского, «на чём свет стоит» ругала «педагогику сотрудничества» и с сочувствием писала о реформах русской школы рубежа тысячелетий, которые не смогли спасти страну от катастрофы. Поскольку, как утверждала Маргарет, «авторы этих реформ так и не смогли понять, что общество, в котором права личности довлеют над интересами коллектива, обречено». Эти слова капитан помнил наизусть. Они не раз звучали в их доме. Особенно, когда в нём собирались близкие друзья, позволявшие себе не соглашаться с доводами супруги.

– Как давно это было! – думал Филипс, подходя к дому. – Лет пять или шесть назад, а, может, и раньше? Не помню, чтобы за эти годы мы говорили о чём-нибудь серьёзном. Всё больше о пустяках – покупках или том, где и как провести предстоящий отпуск? Но, чтобы поспорить о чём-то стоящем, «пофилософствовать» – как давно этого не было! Что это – возраст или, может, результат того, что «мозгоправы» доктора Айзена, действительно, не сидят без дела?

Эта мысль показалась капитану настолько дерзкой, что, перед тем, как нажать на кнопку дверного звонка, он непроизвольно оглянулся. Что, если незаметно для себя он произнёс эти слова вслух, и кто-то мог их услышать? Но рядом никого не было. Капитан пару секунд постоял на пороге, перевёл дух и только после этого позвонил. Какое-то время за дверью было тихо. Затем послышались шаги, по которым Филипс понял, что это Мегги, и она чем-то расстроена. Наконец, в прихожей зажёгся свет, раздался звук зуммера, и дверь отворилась. Предчувствие не обмануло. Мегги и, правда, была чем-то расстроена и почему-то одета не в домашнее, а в выходное платье. Как будто только что вернулась с работы или, наоборот, собиралась куда-то пойти.

– Ты чем-то расстроена, дорогая? Надеюсь, не из-за меня?

– Нет. Ничего особенного. Ужинать будешь? – Мегги улыбнулась и, опустив глаза, чуть быстрее, чем обычно, прошла на кухню. – Прости, я ничего не успела приготовить. День был тяжелый. Вернулась с работы, прилегла на пять минут и вот проспала до самого твоего прихода. Но мы сейчас что-нибудь придумаем. Где-то у нас были овощи, сыр и вино.

– Даже вино? По какому поводу праздник? – Филипс попытался оживить разговор, но ответа не последовало, а спустя несколько минут, когда он вошел на кухню, увидел, что жена сидит за столом и тихо вытирает слёзы. Поймав взгляд мужа, Мегги, словно извиняясь, развела руками.

– Прости, я думала, что смогу об этом забыть. Но, видимо, уже никогда не смогу. Сегодня нашему Рону исполнилось бы двадцать лет, и уже четырнадцать из них я ничего о нём не знаю. Не знаю, каким он стал, как и где учится, кем работает, есть ли у него девушка? Я даже не знаю, жив ли он? Целый день только об этом и думаю. Вот и сейчас – пришла с работы и снова все мысли только о нём. Прости.

Филипс подошёл к жене и, молча, обнял. Как он мог забыть, что сегодня день рождения Рона! Но даже, если бы помнил, что бы он мог изменить? Ничего! Ровным счётом ничего! Даже самое малое – остаться в этот день с Мегги или вернуться домой хотя бы на час раньше – он не мог даже такую малость. Как стыдно! И она ничем не укорила его. Нет! Уж, лучше так, чем видеть эти слёзы!

Капитан сел рядом так, чтобы Мегги могла, как котёнок, уткнуться лицом в его плечо, и легонько покачиваясь, стал напевать песню, которую когда-то слышал в своём детстве:

– Ну, будет, будет, моя радость! – успокаивал он жену. – Конечно, Рон жив, обязательно жив и, уверен, вырос таким же умным и красивым, как его мама. Посмотри на меня! Ну, вот и хорошо, родная! Поплакали и будет. Давай ужинать, и обязательно выпьем бокал вина. За Рона и за нас.

Вскоре супруги уже ужинали и вспоминали дни, когда сын был с ними, и они были счастливы.

Рон родился здоровым и сильным мальчиком. Впрочем, по-другому в Империи и быть не могло. Уже вскоре родители заметили, что сын растёт не только здоровым, но и смышленым. Он проявлял ко всему живой интерес, быстро схватывал новое, легко осваивался в любой ситуации и, когда это было необходимо, проявлял упорство и настойчивость. Как педагог, Маргарет радовалась этому, но, как всякая молодая мать, не понимала, что несколько лет, которые Империя разрешила им провести вместе, пролетят слишком быстро. К тому же она была настолько увлечена советской школой, что даже считала предстоящую разлуку необходимой, своего рода «нормой» для каждой «настоящей» матери, а Мегги очень хотела быть «настоящей».

И вот этот день настал. Когда Рону исполнилось шесть лет, тестирование показало, что ему в равной степени близки наука и военное дело. И хотя казалось, что окончательный выбор ещё впереди – его предстояло сделать, когда Рону исполнится двенадцать – прощание с сыном стало для Мегги чертой, которая навсегда разделила её жизнь на две неравные половины.

Согласно законам Империи, право родить второго ребенка предоставлялось только тем родителям, чей малыш погиб в результате несчастного случая. Империи нужны были не только здоровые, но и послушные граждане. Она хотела быть уверенной, что, когда даёт им приказ, никакие братья и сестры, дяди и тёти, шурины и девери и прочие родственники, названий которых уже давно никто не помнил, не встанут между Империей и её гражданами. Поэтому второго шанса у Филипсов не было.

Чтобы заглушить боль, Мегги с головой ушла в диссертацию, но когда та была завершена, оказалось, что боль никуда не делась, а лишь притупилась, и теперь, когда она, прибираясь дома, случайно натыкалась на вещи или рисунки Рона, эта боль вспыхивала снова, как бывает, когда разбередишь старую рану. Мегги стала сутками пропадать на работе, нагружать себя разного рода поручениями, что, конечно, изматывало, но именно этого она и хотела, лишь бы реже бывать дома и не вспоминать об утрате. Тому повезло больше – его работа никогда не заканчивалась. Поэтому, когда спустя несколько лет их отпуска случайно совпали, супруги ощутили, как стали далеки друг от друга.

Как знать, может, тот отпуск стал бы для них последним. К подобного рода расставаниям и разводам Империя относилась спокойно и даже благожелательно, поскольку ценила одиноких работников выше остальных. Но неожиданно, в первый день отпуска, во время утренней пробежки Том подвернул ногу, да так сильно, что, сначала, около недели провалялся в постели, а затем, до конца отпуска, почти не выходил из дома, во всём полагаясь на помощь жены, которую случившееся, казалось, ничуть не расстроило. Напротив, Мегги окружила мужа такой любовью и заботой, словно хотела отдать ему всё, что когда-то не смогла или не захотела отдать сыну. И семья воскресла! В доме снова зазвучали голоса учеников, коллег и повзрослевших друзей, которым также довелось пережить разлуку с детьми. Они помогли заглушить боль. Но боль не ушла совсем и в такие дни, как сегодня, снова напоминала о себе, Роне и о том, как они были счастливы втроём.

Несколько лет назад Филипс попытался навести справки и узнать, где сейчас находится Рон, и что с ним стало? Об этом могла знать супруга одного из его сослуживцев, имевшая доступ к базе Распределительного Центра. Но, когда Филипс попросил коллегу об услуге, это закончилось разговором с начальником Секретного отдела, взысканием и отсрочкой в присвоении очередного звания. В итоге, сегодня, когда большинство однокурсников Тома уже «ходили в майорах», он по-прежнему оставался «старым капитаном» и понимал, что после всего случившегося карабкаться вверх по служебной лестнице глупо.

Теперь его жизнью снова стала Мегги, а Том снова стал её жизнью. Как и много лет назад, когда они впервые встретились. Поэтому сегодня вечером, когда супруги, возможно, последний раз были вместе и завтра могли расстаться навсегда, капитану пришлось собрать все силы, чтобы не выдать себя, не взволновать Мегги перспективой потерять его также, как когда-то она потеряла сына – неожиданно, бесповоротно, навсегда.

Они так и заснули, обнявшись, а следующим утром, простившись с женой так, как будто ему предстоял самый обычный день, капитан Филипс уже спешил в Сити, в портал №7, ещё не зная, что путешествие, которое в нём начнётся, приведёт к столь неожиданному повороту в его судьбе и судьбах всей Империи, что, если бы полковник Моррон и доктор Айзен, могли об этом знать, они немедленно остановили бы поезд, на котором ехал капитан.