Читать книгу Персона нон грата - Александр Брейтман - Страница 25

Обратив взоры «во внутренность свою», вдруг обнаруживаешь, что в прихотливой памяти сохранились и образы иных, по-своему неповторимых, двуногих и прямоходящих. В этом нет ностальгии (как по Юре и Серёже или Дядьке) или печали и благодарности (как по Ю.В.), скорее холодное удивление: тоже ведь homo sapiens-ы!

Старше нас десятью годами, спортивный, с опытом армейской службы и глазами цвета небесной сини, в которых так и высвечивался его молчалинский талант умеренности и аккуратности, он был бы хорош собой, если бы не длинная, тщательно лелеемая и уложенная вкруг наподобие турецкого тюрбана затылочная прядь, под которой явственно проступала там и сям старательно скрываемая лысина, что придавало всему его облику нечто комическое. Вот вам отнюдь не полный портрет нашего бессменного, никем не избранного, но назначенного председателя студсовета Коли, уже допущенного в коридоры власти, в то время пока мы, вновь поступившие, дружно месили деревенскую грязь, обеспечивая кормовое благополучие совхозного стада в предстоящий зимне-стойловый период.

Если бы кто-то озаботился созданием музея карьеры, то лучшего экспоната, чем Коля, нельзя было бы и придумать. О скромных же успехах его на студенческом поприще сказать особенно нечего. Да он, собственно, и не учился, а был принят в службу на должность ректорского опричника, верой и правдой отрабатывая обещанный диплом. Основной задачей председателя студсовета было наведение и поддержание должного порядка в общежитии филфака, где за малым исключением селился женский контингент. Собственной персоной там проживал и сам председатель. Самым страшным преступлением, по консолидированному мнению руководства в соответствии с советским госханжеством, было проникновение посторонних лиц в женские комнаты после установленного часа. Администрация решительно и бескомпромиссно боролась с половой распущенностью в подведомственном ей учреждении.

Коля обладал феноменальным чутьём на присутствие чужих. Чужими были мужчины любого возраста, задержавшиеся хотя бы на долю секунды против установленного в «Правилах внутреннего распорядка в общежитиях ХГПИ». Коле было чем гордиться. В хорошем расположении духа он любил вдохновенно повествовать о проделанной работе.

Рассказ «опричника»: Стучу в дверь. <Коля точно рассчитывал время, когда парочки, оставшись наедине, будут готовы к совершению действий, несовместимых с моральным обликом будущих педагогов советской школы.> Не открывают. Ключа в двери нет. У меня запасной. Вставляю. Резко открываю дверь. Никого. <Кроме, конечно, «злоумышленницы», кутающейся в простыню.> Но точно знаю: должен быть. Внимательно осматриваю комнату, чувствую мужской взгляд. Резко одёргиваю штору: стоит, в трусах. В одной руке брюки, в другой – туфли…

По Колиным донесениям и представлениям девчонок лишали места в общежитии и даже отчисляли из института. Открывая левой, по его собственному выражению, ногой дверь ректорского кабинета, председатель студсовета торжествовал: сквозь рутину повседневности уже явственно проступали радужные горизонты и бескрайние перспективы…

Как и всякий подвижник, Коля многое претерпел. Однажды в общежитие, которое всё более начинало напоминать женский монастырь (где зело борзой опричник возжелал быть сразу и строгим настоятелем, и личным исповедником), нагрянули крепкие парни из СКИФа – у каждого из них к Коле был личный счёт. Суровый радетель за чистоту нравов долго бежал по гулким, знакомым до боли коридорам, но в районе вахты был изловлен. Состоялось публичное аутодафе. Народные мстители, приложив председателя щекой к радиатору отопления, отчего зализанная маскировочная прядь свесилась до самого пола, обнажая великолепный цвета топлёного молока с рыжими подпалинами череп, и пообещав в следующий раз возмездие куда более суровое, удалились. Убедившись, что последний скиф растворился в проёме входной двери, Коля, уложив ловким движением непокорную прядь, скрылся в своей комнате. Через полчаса, пробегая мимо вахты со словами: «Всё в порядке, всё в порядке», он покинул место недавнего своего ничем не заслуженного позора. Что ж, путь наверх тернист и суров.

В дальнейшем, ближе к диплому, Коля, женившись на тихой отличнице с инфака, с помощью её отца получил руководящую должность промежуточного звена в отделе народного образования Амурска.

Десять примерно лет спустя (к тому времени я работал в краевом институте усовершенствования учителей) по делам службы я оказался в Москве в Министерстве образования СССР. Каково же было моё удивление, когда, ошибившись дверью, я заглянул в какой-то кабинет: за одним из столов сидел Коля. Я вошёл. Почувствовав на себе чей-то взгляд (а мужской взгляд, как помнит читатель, Коля чувствовал даже через плотно задвинутые шторы), он поднял глаза. Что-то изобразилось на его лице: от начального неузнавания до какого-то даже испуга: Коля помнил о моём слишком, на его взгляд, свободном отношении к власть предержащим и, видимо, подумал о возможно спланированной провокации. Приблизившись, я объяснил причину своего здесь появления. Он с облегчением захохотал и, схватив за руку, потащил к столам своих коллег: вот, мол, Саша из Хабаровска приехал его навестить.

В гости он не позвал, сославшись на стеснённость проживания на московских метрах, но долго в пароксизме административного восторга рассказывал мне в министерском коридоре о своём теперешнем начальнике, к которому в кабинет директора техникумов входят на коленях. Вот он, втайне взлелеянный заветный идеал столоначальника – «на коленях!».

Уже потом пёстрая мозаика Колиной жизни сложилась в моей голове в завершённую конфигурацию: бросив жену с сыном, он отбыл в Москву для продолжения карьеры. Туда его вызвала новая жена, прописав на своих московских метрах и устроив в министерство. Неплохой получился бартер: натуральный обмен эпохи социализма.

Что сталось с Колей в лихие 90-е? Выжил ли он в суровых штормах перестройки или был сметён гигантской волной, не знающей ни правых, ни виноватых? Навряд ли теперь это кому-то интересно.

Многое ещё сохранила прихотливая память из той ещё относительно беззаботной и, может быть, поэтому кажущейся счастливой жизни… Два события 1977 года есть некое завершение студенческой лёгкости бытия и своеобразный пролог того, что случится потом, разного, но уже никогда беззаботного: совпавшие по времени окончание института и рождение сына. А поскольку в те времена окончание вуза предполагало обязательное распределение в школы края, где по всем предметам хронически не хватало учителей, то нам, молодым специалистам с младенцем на руках, было назначено место работы: восьмилетняя школа села Красивое Еврейской автономной области.