Читать книгу Персона нон грата - Александр Брейтман - Страница 30

Мало сменить учительское перо на мастерок штукатура-маляра, нужно ещё суметь удержать его в слабых интеллигентских руках. Штукатур-маляр или даже плиточник-мозаичник с дипломом филолога в кармане, конечно, дело вкуса. А вкус как счёт в банке: либо он есть, либо его нет. Хотя, как утверждают сведущие люди, и то и другое – дело наживное. И я оставил на неопределённое время сомнительную, что ни говори, интеллигентскую среду (будь то даже и учительская кафедра) ради смычки и суровой выучки в рядах передового класса. Чтобы, как сказал поэт, «класс влиял на вас», нy и, конечно, способствовал…

Как и семь лет назад, я очутился на том же строительном участке того же управления. На сей раз – в корейской (эмигранты из КНДР) бригаде штукатуров-маляров. Там было и несколько русских. Бригадирствовал тогда Чон Ду Хван (для простоты – Николай Кван). Бригада выезжала по нарядам для выполнения штукатурно-малярных работ на те или иные объекты. Когда работы не было (не завезли, не согласовали, не учли…), бригада вскладчину посылала гонца в ближайший винно-водочный магазин… Гонцом был пьяница и шестёрка Юра, типичный продукт советского конформизма. В очередной раз, трепеща от предвкушения, Юра доставил к общему обеденному столу красное креплёное вино – бормотуху и белую водку. Закуски, включая неизменно жгучее корейское кимчи, мы приносили с собой. Пока Юра бегал, у нас с бригадиром завязался интересный разговор. Чон Ду Хван в свободное от штукатурно-малярных работ время был отчасти романтиком, отчасти – философом. Помню его риторическое вопрошание: «Что есть любовики?» И его же вариант ответа: «Любовики – это как нераспустившийся цветок! Знаешь? Какой аромат! Когда распустился, уже нет любовики». Я, не избалованный такими разговорами в рабочей бытовке, активно включился в обсуждение. В этот момент и вернулся Юра с сумкой. Надо сказать, что за́ день – за́ два до событий Юра, раздражённый моими инвективами в адрес тех, кто не согласовал и не учёл, учил меня жизни: «Студент, не суетись. Наше дело телячье – обосрался и стой». Конечно, стоять по горло в г… не совсем удобно (хотя, может быть, и тепло), но, боюсь, для многих моих соотечественников эта «мудрость» давно стала основным правилом жизни. С возвращением гонца наш диалог с бригадиром временно прервался, чтобы затем с новым градусом возобновиться. Захваченный разговором, я стоял в дверном проёме нашей бытовки-вагончика. Бригадир оставался за столом. Где в этот момент находился Юра – было совсем неинтересно. И тут я справа получаю удар кулаком в лицо. Очки летят на пол, оставив на переносице кровавый след металлического наносника. С закипающей яростью бросаюсь на обидчика и… оказываюсь в руках своих корейских товарищей. Они, дядьки почтенного возраста, просят меня, как сына, остыть и успокоиться… Разговор продолжился. Я как будто даже и забыл про Юру. Да вот он – не забыл, и через несколько минут я получаю ещё один боковой удар… Опять очки летят на пол, опять корейцы перехватывают и удерживают меня… Юра с позором изгоняется из бытовки… Но теперь уже с холодной яростью я наблюдаю за происходящим: дверной проход свободен – я выпрыгиваю из вагончика. И вот уже Юра смят и сбит с ног, а я, не думая о последствиях, бью своего обидчика ногами по лицу… Теперь спасать уже надобно Юру… Признав справедливость возмездия, бригадир мудро отправляет его домой.

Юра явился на работу лишь на следующий день, к обеду, представляя собой зрелище весьма живописное: на опухшем, с жёлто-красно-синими отёками лице почти не было видно глаз. Скромно попросил лишь об одном: поддержать предложенную им версию, что вчера после работы был избит бомжами около винно-водочного магазина… Уж больно не хотелось пролетарию и гегемону быть так наглядно отретушированным каким-то там очкариком… Просьба товарища, конечно же, была учтена. Но с того времени не только пьяница и шестёрка Юра, но и другие вдруг увидели, что интеллигенция умеет не только пиз… еть… И даже почти признали за своего. Разглядывая из «прекрасного далёка» свою трудовую биографию, вынужден признать, что по сей день так и не научился подставлять правую щёку, получив удар по левой.

Сменив строгий костюм учителя на строительную робу, я стал ближе не только к своему брату рабочему, но и, как оказалось, к куда более дальним родственникам – руководству. А что: рабочий парень с дипломом педагога. Не пьющий. В порочащих связях не замечен… Вот тут-то наш строительный парторг и раскрыл карты: пора тебе, Саша, расти. У тебя впереди жизнь. Подумай и пиши заявление в партию. Я, подумав, что партбилет в кармане – куда лучшая защита от житейских невзгод, чем учительский диплом, последовал его совету. И вот мы на парткомиссии райкома:

– А почему вы ушли из школы? Государство затратило на вас деньги, в школах не хватает учителей. Мы будем рекомендовать вас в одну из школ края (строгая реплика строгой дамы, третьего секретаря по идеологии, а значит, и по культуре и образованию).

– Но он и на стройке не пыль с пряников обметает…

Ответное замечание первого секретаря райкома (с нерайкомовской фамилией Пастернак) подвело черту под развернувшимися было прениями. Мою кандидатуру утвердили, и всё покатилось по давно накатанной колее. Мог ли я тогда предположить, что «накатанная колея» вдруг сменится бездорожьем и «партбилет в кармане» не только не убережёт меня от житейских невзгод, но, напротив, ввергнет меня в пучину житейских бурь и потрясений?

Но ведь и то верно: нам не дано предугадать…