Читать книгу Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая - Александр Карповецкий - Страница 10

Спустя полчаса вновь захожу в опорный. Артамонов разговаривает по телефону.

– Хорошо, передам! В первые руки! Как всегда… На ловца и зверь бежит… – И, положив трубку, поясняет: – Это Мария Петровна, секретное доверенное лицо Черникова, хочет с тобой познакомиться, живёт в сорок восьмом доме, квартиру не знаю, сказала, через пару минут перезвонит… тему беседы с «деэлами» запомнил?

«Такая секретная, что каждая собака о ней знает…»

– Информатора, кажется, знать должен лишь участковый?

– Петровна частенько названивала «Анискину», бывало, попадала на меня или дядь Юру. Шила в мешке не утаишь…

«Ну, и секреты, а правонарушители что, идиоты?..»

– Запиши её адрес, и как позвонит – мигом до неё, вдруг там опять вор к соседям фомку налаживает или уже вещи из подъезда выносят. У тебя нет рации… Как что, звони в дежурную часть и в опорный… Вот телефоны…

Артамонов суёт мне в руку небольшой листочек бумаги, едва успеваю прочесть, вновь звонок, Артамонов поднимает трубку и, узнав кого-то, передаёт трубку мне.

Слышу приглушенный женский голос:

– …Семён Александрович… вы наш новый участковый, вместо Черникова. Я Марья Петровна… вы заглянули бы ко мне!

Отвечаю, что готов прямо сейчас. «И вновь дом шесть на восемь!» – отмечаю про себя.

– Третий подъезд, этаж первый, удобный… да, сорок восемь. Вчера вы тут были с дядь Юрой, и два раза… я увижу вас в окно и открою дверь.

Взяв блокнот, ухожу на встречу с доверенным лицом бывшего участкового, теперь и мне надо найти с ней общий язык.

Дверь в квартиру оказалась уже чуть приоткрыта. Переступив порог, слышу:

– Я здесь, на кухне… завариваю чай… захлопните дверь сами, пожалуйста, и проходите!..

Затем она выходит в полутёмный коридорчик, с копной дымчатых волос, мы здороваемся и меня любезно сопровождают на кухню.

И вот я сижу за небольшим кухонным столом шестиметровой кухоньки. Но из окна, как на ладони, просматриваются все входящие и выходящие из подъездов, и территория двора. Марья Петровна наливает в кружки чай.

– Вам покрепче?

– Да, если можно.

– А то, может, вы голодный, не стесняйтесь, у меня рассольник, ещё свежий.

От рассольника отказываюсь, кружку придвигаю поближе к себе. Разговор между нами должен быть обстоятельным и непринуждённым.

– Вы на моём наблюдательном пункте! – говорит хозяйка.

– Да уж понял, диспозиция что надо.

– А?

– Обзор хороший.

– Это да! Я много лет оказывала помощь Черникову, как порядочному человеку и добросовестному офицеру. Когда ни просигнализирую – он стрелой – в наш дурдом.

– А вам соседи нравятся?

– Да, хорошие все, слава Богу.

Небольшими глоточками я пью крепкий душистый чай с добавлением мяты. Хозяйка тоже делая глоточки, изучающе посматривает на меня, а затем продолжает:

– Дядь Юра неплохой участковый, а Черников намного лучше. «Если надо, составлю досье на каждого!» – будто слышу завершение её мысли. Так и обо мне, наверное, уже складывает своё компетентное мнение – для вышестоящего начальства, возможно, Жуковского. – Согласитесь, Семён Александрович, всё познаётся в сравнении. И потом во всём важна точность. Вот вы думаете меня зовут Марией Петровной, а я – Марья, это про меня говорят – Иван да Марья. И мужа моего звали Иваном, за имя выбирала… Я и нашего участкового «Анискина», ну, Черникова-то, тоже сама выбрала. А он, наверно, думал, что обвёл меня и пользовал, как какую дурёху.

– Вас, гляжу, не проведёшь!

– А вы и не старайтесь. – Помолчав, продолжила. – Что это такое, скажите на милость?! Я его так уважила, а как ушёл на пенсию, оставил агента без всякого прикрытия, даже спасибо не сказал, а если бы мне кто отомстил, а?

– Вот что, Марья Петровна, это Черников и сказал мне, чтобы я побывал сегодня у вас, просил передать искреннюю любовь. Жалел, что медалей для вас не придумали. Да, ему пришлось уйти по-английски, но – тсс! – через выполнение одного задания… Даже дядь Юра не в курсе.

– Но всё-таки! Если бы вы только знали, сколько мы с ним выпили на этой кухне чая, что там ваш пуд соли!

Отодвинув от себя чашку, она тянется к подоконнику за пачкой «Беломорканала». Достаю из кителя спички, подношу к папироске огонька. Она благодарит:

– Не стесняйтесь, тоже курите, я видела, как вы дымили своей «примой».

Курить хочется, но сначала – работа.

– Думаю, если сами не позвоните, то позвоню я. С меня не убавится, но всё выскажу… Вот я… не люблю невоспитанных и неблагодарных, алкоголиков и тунеядцев, и если милиция с ними борется, то я на стороне врага моих врагов. Это моё кредо!

– Ого!

– Да, мы, работники тайного фронта, знаем себе цену. Медалей для нас, тут Черников прав, не придумано, потому, что их носить нельзя, но каждый из нас знает: на его груди нет свободного места…

– Согласен.

– А теперь расскажите о себе: где росли, кто ваши родители, кто друзья, какое образование, что с семейным положением и главное, – преданы ли вы профессии?

«Не много ли вопросов задаёт мне Марья Петровна?» – подумалось мне.

– Так-так… историко-археографический?.. то есть, ну, да, конечно, историко-архивный… ведь и я учитель истории. И вы променяли науку на погоны и петлички?!

– Наш начальник милиции…

– Да, да – Жуковский…

– Вчера сказал мне, что лет, эдак, через восемь я смогу получить ведомственное жильё…

Тут я спохватываюсь, более крупными глотками стараюсь допить чай, чтобы поблагодарить и откланяться. Вдруг вижу, что хозяйка растерянно и виновато смотрит на меня.

– В самом деле, это стимул… И вы – молодец!.. Разучились наши мужики работать, а у нас тут, в дурдоме, не расслабишься… Хотя, конечно, нет у нас ни Соловьева, ни Карамзина, а вот всякой шпаны хватает.

– И ни Чехова с Гоголем тоже, это точно!

– Вы любите литературу?

– Да, и в историки-то судьба занесла случайно…

– Помните, – мечтательно повела она глазами, – Антона Палыча? – рука сделала изящный взмах. – Пока мы молоды, сильны и бодры, не уставайте и не уступайте делать добро! И вы не уступили, заняли место участкового!.. Надеюсь, вас наградят!

– А, может, открыть какой-нибудь исторический закон, а? – пытаюсь пошутить и сменить тему.

– Ах! Всю сознательную жизнь я следую этому принципу – без устали делать добро! Отдыхать будем потом… на том свете. Как старшая по подъезду, я помогу вам избавить наш некогда образцовый дом от алкоголиков, пьяниц и любителей водки! «Да уж, выдаёт чуть не по Чехову!» – думаю я. – «Или по Гоголю».

– Марья Петровна, у меня к вам предложение.

– Да, разумеется…

– Назовём наши встречи три «Д» – день добрых дел, по Чехову.

– Вы даже не представляете, как я рада! Мы с Черниковым тоже обсуждали самые злободневные темы и ни дня не потратили впустую!.. Как невыносимо хочется закурить. Вы на меня сильно действуете!..

– То, что я терплю? Пожалуй, всё же, надо закурить, может обоим полегчает?

– Ах, вы такой весёлый!

Нащупываю в кармане «приму», закуриваю, поделившись огоньком с хозяйкой. Она затянулась и сквозь выдыхаемый дым поведала о себе:

– …Немцы подошли к Москве и нас повезли рыть окопы. Я познакомилась с молодым человеком и полюбила его. Мы с ним расписались, но уже через месяц он ушёл на фронт, а вскоре Ивана убили. Кто-то сунул мне «Беломор», и вот, я всё никак не остановлюсь… Я знаю, как можно с детства заразить людей вредными привычками!.. Эти Полевы, с которыми вы вчера имели удовольствие познакомиться… у них сын подросток, так ради таких, как он, надо лишать алкашей их родительских прав! Я знаю, отдел опеки определит Володю в интернат, там он разовьёт свой талант.

Когда перешли с Марьей Петровной к другим фамилиям, я включил в голове магнитофон… Хозяйка разлила в две тарелки рассольник, достала сметану, чёрный хлеб.

Она сама не заметила, как облегчила мою участь участкового на год вперёд. По дому «шесть на восемь» я теперь имел все козыри: где, с кем и как работать, включая и заботу с подростками, и кто был постарше, многие из которых были когда-то учениками моей хозяйки.

– Семён Александрович, позвольте полюбопытствовать: какой период отечественной истории для вас самый интересный? – спрашивает меня за обедом бывшая учительница истории Марья Петровна. – Мой любимый период – первая половина девятнадцатого века, освободитель Европы Александр Первый. О, реформы Сперанского, просвещённые декабристы!

– Мой век – восемнадцатый! Правление Екатерины Великой! Век просвещённого российского абсолютизма! Но вы, конечно, помните переписку Екатерины с Вольтером, Дидро, Даламбером? Великие вольнодумцы! Чтобы читать их в подлиннике, я самостоятельно изучал французский язык. Жё тадор, Марья Петровна, означает – я вас обожаю.

– Вы это к чему, лейтенант?.. Кушайте, я ещё подолью!..

– Эж монке ду тё, – что значит, – мне не хватило времени, чтобы осилить французский, – говорил я, обдувая наполненную перловкой и мелко порезанными солёными огурцами мельхиоровую ложку. – Согласитесь со мной: нам всем на всё про всё не хватает только времени.

– Не знаю, не знаю, вам что, на восемь лет сокращают срок выдачи ордера, и он у вас в руках? Я заварю вам чая…

– Заваривайте. Впервые я попробовал чай – не поверите – в армии! Вырос-то в деревне, на коровьем молоке.

– Молоко коровье – хорошее здоровье. Пей, участковый, чай и по своей деревне не скучай! У нас с вами совершенно близкие позиции во всём!

– Совершенно с вами согласен. В другой раз я обязательно принесу с собой угощение!

– Пустяки, у меня большая пенсия.

– Жаль, что для вас нет не только медалей, но и премий.

Тут мне показалось, что она тайно вздохнула.

Далее за чаепитием я вновь завожу речь о «золотом» веке Екатерины Второй:

– Всего-то через десять дней, как воссела на российский престол, завязывает переписку с Европой!.. Да-да, всех троих философов она приглашает, поочередно, погостить, но Даламберу делает предложение обосноваться в России насовсем! И она готова выплачивать философу, если не изменяет память, десять тысяч рублей пенсиона в год!..

– Вы намекаете, что пенсия моя не так уж и велика? Но бесплатный сыр только в мышеловке. Вы забываете, что с пенсией она предоставила Даламберу условие – продолжать составление знаменитой «Энциклопедии»!

– Да, но и с правом публикации в Петербурге! Это было воистину наградой!

– Вы полагаете, он не был её осведомителем? Слишком много сыра!

– А зачем она попросила философа обучать математике великого князя Павла Петровича? – продолжаю я.

– Да, но он ответил отказом, – парировала учительница истории.

– Да, но зато Дидро аналогичное предложение – посетить Россию – было сделано, и великий француз два года гостил в Петербурге!

– Не совсем, по просьбе Екатерины он редактировал уставы воспитательных учреждений, и, кажется, занимался составлением проекта народного образования.

– Вы восхитительны, Марья Петровна! Будь я Дидро, я бы восхвалял вас, как Екатерину! Помните, по возвращении на родину философ не переставал восхищаться ею! «Что за государыня! Что за необыкновенная женщина! Это душа Брута в образе Клеопатры!»

– Не мудрено, что узнав о его нужде в деньгах, она выкупила у него библиотеку за пятнадцать тысяч франков, но оставила библиотеку у него же дома, притом назначив его же хранителем книг с приличным жалованием.

– Вот почему я жалею, что о вас государство не заботится.

– Ну, перестаньте же… Главное, просвещение оставляет след. Кто, как не Вольтер сформировал её разум и убеждения? «Опыт о правах и духе народов»… это произвело на неё глубокое впечатление… не государи и войны, а законы, искусства, нравы и обычаи составляют содержание Истории.

Восхитительно! Был бы я Вольтером, я бы воскликнул, как он о Екатерине: «О, звезда Севера! Северная Семирамида! Благодетельница всех народов!» Кажется так.

– Всё это очень подозрительно… ваши познания, – говорит Марья Петровна. – Скажите честно, к какой операции вы меня готовите. Вы не участковый, вы тайный агент КГБ, участковые не цитируют Дидро и Вольтера!

Тут мне пришлось рассказать, что в своё время, а тому уже пятый год, на историческом кружке я выступил с докладом: «Наказ» для Уложенной комиссии, и влияние на Екатерину Вторую французских просветителей восемнадцатого века». Первоисточником в той научной работе стала переписка Екатерины с этими вот тремя просветителями, да ещё со всезнайкой-корреспондентом европейского света Гриммом, который организовал в Париже газету «Корреспондент», издававшуюся в рукописном виде и всего в пятнадцати экземплярах.

– Вы, может, уже знаете о моих стенгазетах? – вдруг спрашивает хозяйка.

– О каких стенгазетах?

– Вы узнали, что я сделала несколько стенгазет на наших жильцов, собираюсь их вывесить во всех подъездах, и вот вы должны сделать мне какое-то важное предложение, но не делаете. Может, там, – она показала пальцем в потолок, – решили организовать их выпуск по всей Москве?

– От вас ничего не скрыть, Марья Петровна. Только не по всей Москве, а в масштабах Орехово-Борисово. Так вы согласны?

– А чего мне отказываться. Я и в школе никому спуску не давала, стенгазеты наши занимали первые места! Но для чего такое длинное предисловие?

– А для того, что и название мы можем взять, как у Екатерины, – нашёлся я. – «Прожект»!

– Может, всё-таки, лучше, как есть, – «Прожектор»? А то придётся стирать две последние буквы. А вторая моя стенгазета «Наказ!» Это ничего, что разные названия?

– Хорошо, пусть так, – согласился я, усмехнувшись екатерининскому проекту, или «прожекту» государственного устройства России. Её «Наказ» стал руководством для депутатов всех сословий по разработке нового свода законов «Уложения»; а «Наказ» адресовался депутатам…

– Постойте, Марья Петровна, у вас, стало быть, есть и третья газета?

– А то вы не знаете?! «Уложение на лопатки бездельников!»

– Да, да, конечно… Первая газета у нас для одного подъезда – «Прожектор», для второго – «Наказ депутатам навести порядок!», а третья, стало быть, «Уложение на лопатки бездельников!»

– Да, и тунеядцев!

– Перейдём к следующим подъездам. Газеты должны получить названия и для них…

Ещё через минут десять, вздыхая, учительница истории средней школы сказала:

– А всё-таки жаль, что члены «Уложенной комиссии» и ближайшее окружение императрицы, оказались не готовы воспринять взгляды и принципы Монтескье по замене деспотического произвола в России законностью и правом… Ведь, основной мыслью императрицы было желание содействовать счастью и благосостоянию народа.

– Итак, «Народ и его право» – вот как мы назовём четвёртую газету, – подхватил я.

– Я абсолютно того же мнения. Мы все имеем право спокойно спать по ночам, а не слушать тех, кто распивает спиртные напитки! А у нас что?.. Когда же власти возьмутся за порядок всерьёз и по-настоящему?

– Увы, этого не добилась даже сама Екатерина, не добился и ваш любимый Александр, её внук!

– Но сама по себе мысль просвещения прекрасна, не правда ли? Не будем судить власть! Возьмём дело в свои руки! Никто из фараонов, императоров и королей не нёс образцовой ответственности! А кто из русских царей сделал всё для счастья и благоденствия народа?! Благие цели остались только целями на бумаге, а она стерпит всё, включая восхищение уроками французских просветителей российской императрицей.

– Вы не на меня ли намекаете, Марья Петровна? А я только что пел вам дифирамбы, как те же… не важно.

– Хотели, чтобы и я вами восхищалась? Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку? Не надо было нападать на моего Александра!

Но у двери Марья Петровна расчувствовалась:

– Я так рада! Мой штаб, лейтенант, – отныне и навсегда, – открыт для вас в любое время суток.

– Это зависит от обстоятельств.

– Да, мы не можем никого силком заставить пить и дебоширить, чтобы появился повод их всех арестовать!

– Вот именно. А оформление газет – завершите!

Марья Петровна открывает входную дверь, выглядывает и озирается.

– Никого! Можете идти!..

Я прикладываю палец к губам и выхожу во двор. Прихожу в опорный пункт уже во второй половине дня. Капитан Артамонов что-то печатает на машинке. Мой наставник, дядь Юра, не отрывается от чтения бумаг, но встречает меня:

– Явился – не запылился! Повстречался, значит, с агентом?

– Уже сработались!

– На столе у тебя ключ от опорного, видишь, возьми.

– Денег стоит?

Старший участковый отрывается от чтения:

– Хочешь вернуть деньгами? Тогда гони пятёрку. Не за ключ – на прописку в нашем опорном. Жена не обидится?

– Да нет, конечно. А когда?

– А как самого приспичит, хотя бы и сегодня. Тебе ещё идти к Божкову – изучать административный паспорт участка.

– И всё?

– Или мало?

– Эх! И опять ты, Сеня, придёшь домой за полночь! Привыкай, такова теперь твоя селяви.