Читать книгу Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая - Александр Карповецкий - Страница 13

– Полищук, после развода зайди к начальнику, – обращается ко мне дежурный Рокотов, протягивая в окошко «Макарова» с двумя пустыми обоймами и деревянную колодку с шестнадцатью патронами.

– Хорошо, зайду. Слушай, Алекс, ты не знаешь, по какому такому поводу меня вызывают?

Всезнающий дежурный, однако, сухо отвечает:

– Не знаю. Жуковский говорил со мной по селектору. Передаю, как сказал: «Пусть обязательно зайдёт».

– Интересно, показнить или помиловать?

– А есть за что?

– Наградить?

– Нет, намылить шею!

Повторяя расхожую фразу «Казнить нельзя помиловать», медленно направляюсь к Жуковскому.

Вызов к начальнику милиции всеми воспринимается без особого энтузиазма, обычно к руководству вызывают «на ковёр». Следую в кабинет, обдумывая, прокололся на чём-то или нет? Просрочил отказной материал? Не направил вовремя ответ заявителю? Составил за месяц недостаточно административных протоколов? Кажись, в этом плане у меня всё как на конвейере. На последнем совещании начальник хвалил. По «палкам» я занял первое место – выдал на-гора семьдесят пять штук в месяц. Быть может, кто-то из жителей накатал телегу в прокуратуру?

В канцелярии здороваюсь с секретарем Татьяной Алексеевной. Постучав в дверь, открываю кабинет и докладываю:

– Товарищ майор, старший лейтенант Полищук по вашему распоряжению прибыл!

Жуковский отрывается от чтения служебных бумаг. Ими завален весь рабочий стол. Начальник никогда не сидит без дела. Когда бы к нему не зашёл, его всегда можно застать за одним и тем же занятием. Большая ответственность ложит на руководителе милиции. Приходишь на работу – Жуковский уже в своём кабинете, работает, уходишь домой затемно, в кабинете начальника горит свет.

– Присаживайтесь, Полищук. У меня имеется к вам одно поручение, – мягко произносит шеф.

«Когда вызывают на взбучку, присаживаться не приглашают, – мелькает светлая мысль. – Исполнить поручение начальника милиции – всегда готов!»

– Слушаю вас, Виктор Иванович…

Среди многочисленных служебных бумаг на рабочем столе Жуковский отыскивает нужную. Держа её в руках, продолжает:

– Тут такое дело. Жители нашего дома написали коллективную жалобу. Да не куда-нибудь, а обратились в «цэка» партии и к двадцать шестому съезду КПСС. Жильцы жалуются на милицию, то есть, на нас.

– Чем же родная милиция не угодила Родине? Не пойму я, Виктор Иванович…

Начальник внимательно смотрит на меня. Затем продолжает:

– Чем не угодили – тут вопрос выяснен. Отделение милиции занимает весь первый этаж в двух подъездах жилого дома. Наши постоянные клиенты сами знаете кто. На протяжении многих лет жители дома с их малыми детишками круглосуточно слышат крики, мат-перемат и прочий хулиганский шум. По этой причине народ обращается к съезду партии в надежде, что отделение милиции будет выселено из жилого дома. Тут интересы жильцов совпадают с нашими.

– Я это готов поддержать!.. И даже сейчас же поддерживаю!

Начальник снимает очки, кладёт их на бумаги. Под глазами заметны тёмные круги. Я смотрю точно в них.

– Отделение милиции необходимо выселить из жилого дома, это как раз ясно. Но вот вопрос – куда? Построить для нас новое здание? Но для этого в статью расходов горбюджета нужно заложить деньги, да и немалые.

– Заселить нельзя выселить! – вдруг произношу я.

– То есть?.. А-а! Остроумно. Вот именно! Вопрос с запятой. Вам поручается его решить так, чтобы запятая осталась после первого слова. Ибо наше выселение вопрос даже и не завтрашнего дня. Съезд съездом, но тут и финансы, и время, и в чём больше проблем для них, кто наверху, нам не ведомо.

– Понял, я побеседую с людьми и сделаю акцент именно на этом. Особенно опрошу письменно как можно больше жильцов нижних этажей.

– Да. Сделайте это, пожалуйста. Письменного ответа вам направлять не нужно. Я сам или замначальника «рувэдэ» Кравченко отпишем в Главк, там отпишут в Министерство, а в «эмвэдэ» составят ответ в «цэка» партии.

– Так точно!

– Теперь о сроках исполнения коллективной жалобы. Вам необходимо ударно поработать в выходные дни, в это время жители находятся дома, а вы человек исполнительный и ответственный. Я уверен, моё поручение вам по силам.

Жуковский протягивает мне коллективное заявление жителей дома.

Принимаю важную бумагу на нескольких листах. Поднимаюсь, надеваю фуражку и беру под козырек:

– Ваше поручение будет мною выполнено. Разрешите идти?

– Идите, Полищук, работайте.

Шеф надевает очки и берёт со стола очередную бумагу.

В опорном пункте показываю жалобу коллегам по цеху. Капитан Артамонов, взяв у меня заказное, с уведомлением, письмо жильцов, зачитывает на конверте:

– От жильцов дома номер двадцать девять по Ореховому проезду в «цэка кэпээсэс», двадцать шестому съезду Коммунистической партии. Ого! Эко ведь занесло! – Василий разворачивает многостраничное заявление. На первом заглавном листе жалобы считает количество штампов и резолюций. – Отдел писем «цэка» с резолюцией в «эмвэдэ»: «Рассмотреть жалобу в кратчайшие сроки. Дата и подпись чиновника. Штамп «эмвэдэ». Из Министерства бумагу переслали в Главк с аналогичной резолюцией. Петровка тридцать восемь отштамповала жалобу, направив в Красногвардейский «рувэдэ». Подпись сотрудника с пометкой «срочно». Первый замначуправления Кравченко отписал Жуковскому с пометкой: «Срочно рассмотреть поставленный жителями вопрос по существу». Хорошо ещё, нет пометки «Решить вопрос по существу». Кравченко написал шефу: «Срочно направить ответ в Главк». Уже четыре резолюции. Пятая, Жуковского – Полищуку – «В срочном порядке опросить жителей». Семён, ты – крайний. Тебе отписывать некому, ты, стало быть, исполнитель, вершитель судеб!.. Погодите. Почему именно ты?

Капитан Артамонов удивлен.

– Двадцать девятый обслуживает старший участковый майор Арсенин, грамотный и опытный офицер. Так почему исполнять заявление жильцов дома шеф поручил не ему?

Дядь Юра туда же:

– Итак, Семён работает в конторе чуть больше полгода. По показателям занял второе место среди участковых, но Арсенин опытнее Полищука решать такие вопросы. И, думаю, здесь дело вот в третьем!

Старший участковый закуривает, глубоко затягивается, а затем, выпуская дым сквозь ноздри, смотрит исподлобья и, покачивая рукой с сигаретой, продолжает рассуждать:

– Жуковский поручает Полищуку только опросить жильцов. Давать ответ в Главк будет он сам или полковник Кравченко. Так?

– Ну?

– Думается мне, шеф поедет в «рувэдэ» советоваться с Кравченко по поводу ответа жильцам дома, и, соответственно, в Главк. Уж очень важная бумага находится на исполнении у Полищука. Кравченко, надо его знать, обязательно перечитает письменные объяснения жильцов, собранные Пчёлкиным… Рассудим дальше. Кравченко расспросит у Жуковского, как работает Полищук, какие имеет служебные показатели? И вот тут наш начальник воспользуется ситуацией. Он похвалит Семёна и обязательно замолвит словечко по поводу улучшения ему жилищных условий. Полгода ты ездишь с одного конца Москвы на другой, не раз ночевал в опорном пункте. Надо знать нашего шефа! Жуковский ничего и никогда не делает просто так. Он прекрасно знает, в каких условиях проживают четверо Полищуков. – Дядя Юра встает и заключает. – Потому начальник и отписал столь важную жалобу Семёну. Другого объяснения, господа офицеры, я не нахожу.

Капитан Артамонов с неизменной улыбочкой кивает:

– В принципе, согласен. Жуковский слов на ветер не бросает. Да и за просто так ни для кого ничего не делает. Но, как говорится, поживём – увидим. А ты, Сеня, с особым усердием исполнишь поручение шефа.

– И в самые кратчайшие сроки.

– Я понял.

Сам себе отменяю очередные выходные дни. Жена уже настолько привыкла к моим рабочим субботам и воскресеньям, что всё происходящее в жизни стала считать просто нормой. Признаю, что воспитанием дочек я совсем не занимаюсь. Если на какой неделе мне удается часик-другой погулять с малышками возле дома, считаю это везением. А ещё я дал жене слово – не реже раза в неделю покупать продукты. Но всё остальное по дому – готовить завтрак, обед и ужин, стирать, убирать комнату и по графику дежурства места общего пользования – ложится на хрупкие плечи супруги. При росте метр семьдесят её вес составляет всего пятьдесят, это мне кажется слишком, и я втайне жалею её… Однако, я отвлёкся. Именно работа составляет мою повседневную сущность. Даже гуляя во дворе с дочками, я думаю о своей «собачьей» должности. Какую бумагу долго таскаю в папке, на кого из алкоголиков, состоящих на учёте у нарколога, собрать материал для направления в народный суд с целью, понимаешь ли, изоляции пьяницы от семьи и общества… Она, собака проклятая, моя кормилица и надежда, сидит у меня в печёнках, а куда я денусь?

В субботу и воскресенье с восьми утра и до двадцати одного часа провожу в двадцать девятом доме. Поквартирно обхожу нижние, с первого по пятый, этажи. И письменно опрашиваю жителей. Ни на секунду не забываю об инструктаже начальника милиции. В объяснении жильцов особо выделяю вопрос о необходимости строительства для милиции нового, отдельно стоящего здания.

Справедливые обиды и возмущения выслушиваю молча, и соглашаясь с людьми, и поддакивая; и заношу письменные показания в протокол. Пускай поплачутся в «цэка» партии и съезду, выплеснут из глубины исстрадавшихся душ их накопившиеся слезы на клиентов ментовки. Глядишь, высокие чиновники прочувствуют и прилагаемые к жалобе детские слёзы.

На второй день опроса, в воскресенье, выявляю самого инициатора жалобы. Им оказался многодетный папаша пятерых детей: грудничка, полуторагодовалого карапуза, двух сыновей четырёх и шести лет и восьмилетней дочки. Он встречает меня в коридоре у входной двери всем своим великим семейством, затем приглашает пройти на кухню и там немного обождать, пока жена не вернётся из магазина. Вся орава ребятишек двигает за отцом и дядей милиционером. Старшеньким любопытно:

– Папа, а зачем к нам пришёл дядя милиционер? – Это интересуется старшая девочка.

– Папа, а дядя милиционер настоящий? Я видел таких возле подъезда, – говорит четырёхлетний малыш.

Его старшего брата интересует моя кобура и что в ней.

– Папа, у дяди милиционера пистолет?

Папаша словно не слышит их, он бережно держит спящего ребёночка, завёрнутого в пелёнку.

– Хорошо, наш Владик только уснул, не капризничает, – шёпотом поясняет он мне. – Засыпает и спит только на руках, просыпается на любой шорох, измучились мы с ним, а по соседству с нами вы, милиция, – вступает хозяин в то, зачем я и пришёл – в объяснение насчёт нашумевшего дела:

– …Да, я написал, а соседи поддержали, поставили свои подписи. Сколько можно терпеть от ваших постоянных клиентов – пьяниц и алкашей? У нас, сами видите, детский сад. Детям нет покоя ни днём, ни вечером, и ночью тоже от проклятого ора. Зимой и летом мы вынуждены закрывать окна всех комнат, вместо того, чтобы проветривать дом.

Действительно, этим жильцам было не позавидовать, квартира была расположена как раз над дежурной частью отделения милиции.

– Я вас понимаю, – тихо отвечаю. – Наши дежурные от духоты открывают окна настежь, и вся грязь летит к вам… Каким будет ваше мнение об идее строительства властями отдельного здания милиции?

– В этом случае, проблема разрешилась бы сама собой, но как это сделать?

– Если не возражаете, мы изложим это ваше мнение на официальной бумаге.

Ладно, я соглашусь… Такие дела не быстро делаются, и об этом надо было заранее думать городским головам…

В дверь позвонили, старшие с возгласом «Мама!» убежали встречать хозяйку, за ними пополз из кухни на четвереньках карапуз.

– … Ну, всё, угомонитесь, – слышу я. – Никто не арестует вашего папу.

Женщина заходит на кухню с двумя авоськами. За ней следует муж со спящим ребенком на руках, за отцом восьмилетняя дочь с младшими братьями; последним замыкает шествие – приползает обратно на десятиметровую кухню – полуторагодовалый малыш; задрав голову, он внимательно рассматривает меня, чужого дядю.

– Где же вам побеседовать-то? – озабоченно вопрошает мамаша, и сама же находит ответ:

– Вы оставайтесь здесь, на кухне. А мы с ребятишками уйдём в большую комнату, чтобы не мешать.

«Как просто можно было решить этот вопрос – поменять семейству квартиру, а сюда переселить „Хитрого Лиса“ с его матерью, ему к милиции поближе, а мать всё равно почти ничего не слышит…» – подумал я, но тут же отогнал эту мысль. Не моего ума было вмешиваться в глобальные события, где переплетались мораль и право, право и мораль.