Читать книгу Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая - Александр Карповецкий - Страница 7

– Вдыхай воздух новой жизни. Тебе это внове и страшно, «терра-инкогнито» – земля неизведанная, но если ты настоящий мужик, примет тебя, как своего хозяина. Скажи, Северный полюс не покорял?.. И в Антарктике не бывал?.. Что, и Сибирь не осваивал?..

Я засмеялся.

– Я вам что, Дежнёв, Лазарев, Ермак?

– Сам-то откуда? Наверно, из Украины?.. Ну, вот, тогда, может, как Тарас Шевченко, на горе Полковник копи мясной яшмы разведывал?.. Ей потом в Санкт-Петербурге в храме алтарь украсили. Царя на куски разорвало. Тоже нет?

– А к чему вы это?

– К тому, что это всё по сравнению с тем, что тебе теперь предстоит – одно удовольствие. Там льды, пингвины, река Яик, – говорит наставник, улыбаясь, – а здесь – люди, и не просто люди, а в образе жителей. И для тебя теперь они – «терра инкогнито».

Мне, как историку, ипонирует, что дядь Юра тоже, видно, читает много. Значит, думаю я, и у меня свободного времени будет оставаться предостаточно.

– Про историю и географию ты можешь в книге почитать, а жизнь узнать можно только в этих домах!..

Мы, в общем, неспешно прохаживаемся между жилыми домами. Опытный старший участковый инспектор знакомит меня с территорией участка, но начинает говорить о людях:

– Участковый, как никто другой в милиции, связан с населением. Кабинетным работником уж точно его не назовёшь. Мы ежедневно встречаемся здесь с людьми. Каждый день, исполняя многочисленные официальные бумаги и заявления граждан, мы посещаем квартиры, знакомится с жильцами. Запомни: участковый милиционер всегда на виду у населения. Зачастую, по участковому, население судит о работе всей милиции.

– Ну, да, – говорю я. – А что вы вспомнили о мясной яшме?

– Она в Храме-на-крови в Петербурге, на алтаре, словно, сложенные фрагменты разованной бомбой в клочья царской плоти, я так понимаю. Все эти дома вокруг тоже камень, бетон, а внутри течёт своя плоть и кровь…

В это время шедшая нам навстречу молодая женщина за несколько шагов до нас весело поприветствовала:

– Здравствуйте, моя милиция! Товарищ дядь Юра, я хочу прийти к вам на приём. Часы приёма населения остались те же? – чуть замедляя шаг, интересуется она у наставника.

– Вторник и четверг, с шести до восьми, Маргарита Васильевна. Приходите, – отвечает женщине старший участковый. – Он останавливается, и некоторое время отчего-то молчаливо смотрит миловидной женщине вослед.

Мы следуем дальше. Наставник поясняет мне:

– Учительница «моей» школы. Её муж – ужасный ревнивец. Работает, кстати, со взрывоопасными веществами. Женщина устала доказывать, что не изменяет ему! Не удивлюсь, если и ей в кровать бомбу подложит. Педагогический коллектив сочувствует, но помочь бессилен, а вот мне что-то придумать надо.

– Что, открыли от ревности лекарство?

– Вот хорошее лекарство! – показал наставник на резиновую дубинку, но – он вздохнул, – жаль, что не от любви! Нет у нас с тобой такой компетенции! Но есть голова. Каждый случай требует своего подхода. У них в семье двое детей, мальчик и девочка, уже всё понимают, так папаша и в школе их смущает: беспрестанно заглядывает в окна школы, высматривая любовников жены.

– По-моему, тут рецепт очевиден, – говорю я.

– Но ведь он, какой ни есть, а тоже человек! Не признан больным, считай отклонения свойством характера. Вот и приспосабливайся, участковый, ко всякому. Тебя это не минёт. Вот, к примеру, есть на твоей земле один технический «гений». Анискин не успевал перенаправлять его оригинальные изобретения в физико-технические институты и проектно-конструкторские бюро. Этот гений почему обращается к нам?

– Почему, дядь Юра?

– Он требует, чтобы милиция приняла меры уголовного характера к бюрократам-чиновникам, не реагирующих на его изобретения. От этого непоправимый вред государству, а главное – оборонной промышленности. Проверил: на учете в психдиспансере не состоит, и его заявления списывать в архив я не имею никакого права.

– Ни юридического, ни тем более гражданского, да и военные могут потом припомнить.

– Да на кой я им сдался, и я не про страх, а про совесть. Регулярно, раз в месяц Черников получал в канцелярии проекты изобретений на пятнадцати-двадцати листках, говорят, за такое мог бы за бугром стать миллионером, а жил в бараке… Во всем Орехово-Борисово проживают переселенцы в спальный район из послевоенных бараков. Мы называем этот жилсектор «спальным мешком», власть умудрилась не построить здесь ни одного предприятия, кроме торговых, да столовая ещё хорошая, советую… На твоей земле ещё продовольственный магазин на Шипиловской, дом пятьдесят. Вон он, – наставник кивнул куда-то вперед, где между двумя домами мне и впрямь почудилась зелёная крыша универсама. – Не плохой, кстати. Директриса татарка Зульфия, по-нашенски Зоя, баба вполне нормальная и нас ментов уважает. Если потребуются дефицитные продукты, колбаса там, икра для оказии – иди к ней прямо в кабинет, и не стесняйся, ты, вижу, из больно-то стеснительных, это хорошо. Стеснительность не лучшая черта участкового. Когда-то на себе проверил… Сразу выработай в себе для гражданского населения, особенно торгашей, принципиальную требовательность.

– Принципиальную, по-анискиному кодексу. Понял!

– Вот я и говорю, хорошо, что такой понятливый, за словом в карман не полезешь…

Тут мы с дядь Юрой проходим по моему участку жилсектора Шипиловской улицей. В основном, это пяти-семи, а кое-где девятиэтажные дома. Здания подведомственны автозаводу «ЗИЛ». Старший участковый характеризует каждый дом:

– Жильцы тут, как правило, рабочий класс. Ты, смотрю, хоть и лейтенант, но пока ещё и студент-интеллигент, тяжко может работаться с этой категорией трудящихся. Я людей вижу насквозь, тебя тоже, ты обидчивый, а на обиженных сам знаешь, что возят.

– А что возят?

– Воду возят, вот что! Запрягут, как водовоза.

– Как лошадь, что ли?

– Участь лошади ты для себя сам выбрал, я говорю про погоны. Соблюдай честь!

– А!

– Насчёт лошади забудь, я понимаю, тебе нужна квартира…

А вот этот белый четырнадцатиэтажный дом, – показывает мне капитан, – почти весь Генштаба Минобороны. Само собой, публика в нём такая, что сама честь бережёт, сильно в душу не лезь! В основном, вся семейная, но жалоб и заявлений в милицию не строчат, будто брезгуют нашей инстанцией. – В голосе капитана пробежала нотка уважения и какой-то печали.

– Военнослужащих, – продолжает, – будешь проверять как охотников, стоящих на особом учете в паспорте административного участка. Найдёшь в конторе такую толстую секретную книгу, выдели потом денёк-другой для ознакомления. Там Черниковым описаны все категории населения: судимые, алкоголики, тунеядствующие, злостные алиментщики и прочий антиобщественный элемент. Это «паспорт», и он в сейфе у замначальника милиции по нашей службе Василия Михайловича Божкова, запоминай, – наш и прямой, и он же непосредственный начальник. Выдаёт книгу под роспись и сажает знакомиться с содержанием только в кабинете. Надо бы запомнить!

– Уже запомнил, дядь Юра! – чётко отвечаю в благодарность за науку.

– Ты вот что, Семён… Мы с тобой оба уже не в армии, а в милиции. Да, я постарше лет на десять, но с этого момента мы офицеры-коллеги. И, прошу, «дядь Юрой» больше не подначивай, Юрий и всё, по-простому, договорились?

– Договорились, ага!

– Ну, вот… Вернёмся к нашим баранам, хотя бы и к универсаму… Будешь крутиться-вертеться как белка в колесе. Обязан будешь составлять на Зульфию административные протоколы.

– Что, так надо?

– Надо, Сеня, надо! Жуковский-то наш он депутат района и по совместительству начальник райадминистративной инспекции. Административка его излюбленный конёк-горбунок, здесь послабления участковым не даст, потребует выдавать на-гора служебные показатели. А где нарубишь столько «палок»? Да хоть и в магазине на Шипиловской! Составляй на директрису протоколы хоть ежедневно, хоть по два, по три на дню, но, когда придёшь за дефицитом с заднего хода, не вздумай светиться возле продавцов. У Зои своё золотое правило – без её личного указания никто из продавцов и завотделами тебя не обслужат… Ты чего молчишь?..

Кажется, меня сейчас стошнит. Высказать же своё подлинное мнение, чую, рановато.

– Всё понял, – говорю, будто слышу его обиду и стараюсь подавить её всеми средствами. – Быть принципиальным, как деревенский детектив Анискин и беспринципным, как предшественник майор «Анискин»-Черников!

Капитан останавливается и смотрит на меня.

– Слышал: не соберёшь шишек, пока не настучат по голове? Так вот твои шишки ещё впереди.

– Говорю же, всё уяснил.

– Тогда идём дальше…

Мы проходим возле панельной девятиэтажки. Дядя Юра вновь закуривает. Глубоко затянувшись, кивая, продолжает:

– Дом «зиловский», сорок восемь корпус два, возьми на заметку, и контингент – тут сборная солянка! Каждую смену захаживай сюда, да по два-три раза… Чего тут одна только семья Полевых стоит, прямо по-Высоцкому – такая пьянь, такая рвань, на опохмелку – в любую рань… извини, концовка моя, но, главное, тоже о правде жизни… словом, тунеядцы, отпетые перепродавщики винно-водочных изделий и содержат притон. Бывал?..

– Приходилось, по службе, ловили одного, – вру, смотря прямо в глаза наставнику.

– Ясное дело, по службе, у тебя семья, дети… Запомни, в квартире у Полевых можешь встретить всех алкашей микрорайона разом, то, что среди них могут быть судимые, сам знаешь, будь осторожен. Ну, то что днём и ночью из окон тут летит мат-перемат какой, тоже объяснять не надо.

– Ага, лучше не надо.

– И мне бы навек позабыть. Но куда нам! Притон – круглосуточная блатхата, где пьют, гуляют, жизнь отравляют соседям, а сами счастливы. Гляди, Сеня, не хлебни тут сам невзначай жидкого фунта лиха, как было, однажды, с майором Черниковым.

– Спасибо за заботу, конечно. Но сразу скажу: не буду я с ними долго цацкаться, соберу, как наш «Анискин», на каждого по пуду компромата и загоню за Можайск, ну, и кого-то, ясное дело, – в лечебно-трудовой профилакторий по слову суда, а заключение составить я помогу.

– За такую заботу они, конечно, спасибо скажут, только не согласятся. У обоих, жены и мужа, серьёзные медсправки, что туберкулёзники плюс инвалиды второй группы. Эту парочку легче на луну отправить для испытаний алкоголизмом в условиях слабого притяжения, нежели в лечебно-трудовой профилакторий.

– Знаю, потому, что там нужны здоровые алкаши, забесплатно работающие на государство, – цинично поддакиваю я.

– Вот-вот… Нравится мне твоя покладистость, Семён. Умеешь признавать ошибки.

– Спасибо, конечно. Но эту аморальную семейку можно выселить через суд, как злостных нарушителей жилищного кодекса. Провести собрание жильцов, они с удовольствием проголосуют за выселение Полевых, с заявлениями и подписями обращусь в народный суд, объясню требования граждан…

– Ну да, дескать, Полевые пьют-гуляют и своим аморальным поведением не дают папам и мамам воспитывать советских детей. И я тоже, как дурак, вслед за тобой, раз уж мы побратались, лично выступлю в суде и как представитель власти, как свидетель, и как надоумивший на глупость молодого лейтенанта наставник. Мы вдвоём расскажем всю правду об этой семейке, ведущей паразитический и антиобщественный образ жизни, укажем, что в жилищном кодексе судьи могут найти статью и выселить паразитирующих элементов за сто первый километр. Считаешь, что нужно всего лишь очень серьёзно подойти к решению данного вопроса и отработать зарплату?

– А как же мне заработать квартиру? Сами же говорите – без «палок» никак не обойтись.

– В нашем деле не качество главное, а количество – «палки». А если по судам таскаться, где напасёшь результатов на жильё?

Значит, на судебных делах «палок» для начальства не нарубишь?

– Не знаю, не знаю… Но могу утверждать совершенно точно – судебной практики о выселении плохих жильцов из квартиры нет. Нет ни одного судебного решения, нет и прецедента. И у Полевых несовершеннолетний сын.

– А-а!

– А ты думал, что вы с женой одни такие умелые?

– Тоже, сравнили!.. Но я всё же попытаюсь первым создать такой судебный прецедент. Что-то мне хочется выселить эту злополучную семейку.

– В тридцатые годы за этот подвиг тебе бы дали переселиться на освобождённую жилплощадь.

– Да лучше застрелиться, чем жить даже с такими мыслями! Я же о том, что не поддамся ни одной тут заразе!

– Я это вижу, ты честный будешь работник.

– И на том спасибо.

Мы долго молчим. Уже на подходе к опорному пункту наставник вдруг говорит:

– Лично я тоже двумя руками за выселение Полевых. Хоть бывает кишка и тонка, но и попытка не пытка. А если и впрямь выселить эту семейку, после столь громкого дела можно работать адвокатом. Да… – И капитан опять вдруг поглядев на себя, что-то стряхнул со своей одежды и о чём-то тайном вздохнул.

Старший участковый открывает опорный пункт милиции. Войдя в свой служебный кабинет, он виртуозно, метров с трёх, бросает толстую чёрную папку на рабочий стол. Таким же путем его милицейская фуражка летит на крючок стоящей в углу железной вешалки. Подойдя к небольшому овальному зеркалу на стене, дядь Юра вынимает из внутреннего кармана кителя расчёску и принимается тщательно расчёсывать густые чёрные волосы.

Смотрю на его отражение и, кажется, испытываю будто радость: с наставником вроде бы повезло. Спокойный, уравновешенный и уверенный в себе, знающий законы, жизнь. Есть грехи, а кто без греха?

В дверь без стука вбегает с заплаканным лицом женщина, истерично кричит:

– Помогите, родненькие! Убивает меня мой изверг!..

Капитан спокойно подходит к ней, взяв за руку, говорит:

– Вера Васильевна, прекратите истерику. Вашему горю слезами не помочь. А муж сюда не придёт, я его трусливую душу давно знаю. Мы сейчас же пойдём к вам и разберёмся в деталях.

– Ага! Давайте-ка в деталях разберитесь там с ним… Пойдёмте, дядь Юра, я готова. – С этими словами женщина старательно вытирается носовым платком.

Капитан представил меня:

– Познакомьтесь со своим новым участковым…

– Это вместо Черникова? – Женщина с сомнением разглядела меня с ног до головы. – А что случилось с «Анискиным»?

– Не важно… Это Полищук Семён Александрович. Как говорится, прошу любить и жаловать. Все ваши конфликты теперь будет разрешать он. Но поскольку у Полищука сегодня первый рабочий день, и ему будет затруднительно найти язык общения с вашим мужем, я готов оказать коллеге посильную помощь. Если нет возражений, не мешкая ведите нас к вашей половине.

– Фу, половине! Скажете тоже! Конечно, я не возражаю, и пусть ему сейчас же не поздоровиться! Это – вирус! Его надо изолировать! – уже вполне себе бодрым голосом отвечала заявительница, разворачиваясь к выходу из опорного пункта, как санитар, готовый спасти весь микрорайон.

Мы направляемся к сорок восьмому дому. Вспоминаю, что там проживает «сборная солянка». «Каждый день будешь сюда захаживать», – слышу голос капитана. Слова наставника уже сбывались.

Муж гражданки Ворониной лежит в кровати и мирно похрапывает. Старший участковый присаживается на стул и просит хозяйку принести его паспорт. Достав из своей толстой чёрной папки административный протокол, он начинает его заполнять. Минут за десять протокол составлен. Капитан знакомит с ним заявительницу, показывает, где поставить подпись, затем протягивает бумагу мне для ознакомления, сам же, выйдя в коридор, звонит по городскому телефону в дежурную часть.

– Шилов? Дядь Юра на проводе. Решили с Полищуком подсобить тебе. Для выполнения, так сказать, суточного плана по «пьяной» сто шестьдесят второй. Направляй воронок с архаровцами к сорок восьмому… да, по Шипиловской же… Подъезд третий, этаж шестой, ждём.

Читаю в протоколе: «Гражданин Воронин находился у дома… корпус… по улице… в пьяном виде, слабо держался на ногах, падал, своим внешним видом оскорблял человеческое достоинство и общественную нравственность».

Пьяный хозяин, разбуженный громкими посторонними голосами, поначалу ворочается в кровати, а затем просыпается. Его осоловелый блуждающий взгляд останавливаются на мне.

– Что здесь происходит? Ты кто такой? – Пьяный делает попытку приподняться на кровати, но это ему не удаётся. Он продолжает лежать, в верхней одежде и в ботинках. Подсунув ему под горло резиновую палку-«успокоитель», наставник строго предупреждает:

– Сейчас, Воронин, ты медленно поднимаешься и встаёшь с кровати, не делаешь резких движений, особенно в сторону жены. Во избежание с моей стороны греха смертного, проедешься сейчас в ментовку.

Хозяин медленно сползает с кровати, сквозь нечленораздельное до слуха доносится: «У-у, су-уу-ка! Опять сдаё-о-шь меня в менто-о-вку. Погоди-и, я тебе-э это припо-о-мню-у. Убью-у, стерву-у! Отсижу-у срок, но убью-у, гадину-у! Пригре-эл змею-у на свое-эй груди-и. Прописа-а-ал тамбо-о-вскую-у волчи-ы-цу в свое-эй кварти-ыре…»

Заявительница, не выдерживая психической атаки, уходит восвояси на кухню. Мы удерживаем приподнятого гражданина от повторного падения на кровать, его ноги не желают держаться ровно и вертикально, но с нашими усилиями шестипудовая ноша медленно тащиться от кровати до коридора прихожей. В это время раздаётся звонок в дверь.

На пороге стоят два милиционера.

– Милицию вызывали? – спрашивает старшина у хозяйки квартиры.

– Да, проходите. Милицию вызвал ваш сотрудник, дядь Юра, – отвечает Вера Васильевна, пропуская в квартиру прибывший наряд.

Волоком тянем Воронина к двери.

– Ребята, подсобляйте, – обращается старший участковый к сотрудникам патрульно-постовой службы.

– Это мы завсегда-пожалуйста, дядь Юра, – тут же откликается почти двухметрового роста старшина.

Без промедления, с необыкновенной проворностью и сноровкой великан перехватывает у нас ношу, и, словно мешок, взваливает на могучие плечи. Второму сотруднику остаётся только поддерживать Воронина, ругающегося матерными словами в адрес жены:

– Убью-у-суку-у-змею-у-подко-о-ло-о-дную-у…

Выбираемся, наконец, из квартиры. На лестничной площадке вызываем лифт. У подъезда стоит милицейский «УАЗик». Старшина и водитель заталкивают груз внутрь «воронка». Но пьянице удаётся схватиться руками за открытую дверцу машины, и начинается отчаянное сопротивление милиции.

– Не хочу-у в ментовку!.. Домой хочу-у! Жена-а!..

Наставник обращается ко мне:

– Нам, Семён, здесь делать больше нечего. Старшина Цалко обламывал и не таких буйних. Сейчас отдам ему бумаги, а затем пройдёмся с тобой дальше по участку.

Слышны душераздирающие крики несчастного, видно, старшине приспичивает применить в отношении буйного пьяницы резиновый «успокоитель».

Я прошу наставника объяснить, почему в протоколе записано, что Воронин задержан по «пьяной» статье от дома и корпуса, тогда как доставляем его в отделение не с улицы, а из собственной квартиры.

– Не является квартира общественным местом, и мы с тобой не имеем права оттуда доставлять пьяных в «обезьянники». С лестничной площадки можем, как приравненную к общественному месту, как стадион или сквер. Разберём что и как… Мы сейчас доставляем пьяного в контору по устному заявлению благоверной супруги, так? Доставал её, оскорблял, ругался матом, угрожал, мы это слышали. С другой стороны, с письменным заявлением к нам не обращались, стало быть, за мелкое хулиганство по сто пятьдесят восьмой никого тут ни с какого бока не притянешь. Нет ни свидетелей, ни опрошенных соседей. Факт?

– Факт. А отреагировать на заявление страдалицы мы обязаны. Какой выход? И вот мы, спасая заявительницу, задерживаем её благоверного по «пьяной», пишем в протоколе, что «задержан от дома».

– И не оставь тут без внимания устное заявление гражданки, реагируй на него! А что, если пожалуется, что обратилась в милицию, а она не отреагировала? Понял теперь, зачем Воронина бежит к нам в опорный и разыгрывает целый спектакль: убивает-де её изверг?! А тот, как видел, преспокойно почует в квартире, видит сладкие сны, открывает глаза, а тут четыре архаровца!

Совесть моя была возмущена. Здесь и сейчас совершалась несправедливость: жена – не по щучьему велению, а по-своему хотению – упекла благоверного муженька подальше от себя – в милицейский «обезьянник». Наставник будто читает мои мысли.

– Не переживай. Мы доставляем пьяного Воронина в ментовку и даём проспаться.

– Если бы она его в стационар, подлечиться… Было бы понятно и не обидно.

Старший участковый широко улыбается.

– Конечно, ты прав. – Но больше наставник не добавляет ничего и лезет за пачкой курева. Мы стоим у подъезда. Воронина уже затолкали в машину. Дядь Юра смотрит вверх, я тоже: в квартире наблюдавшая за нами заявительница удовлетворенно задёргивает тюль. Капитан достаёт из папки административный протокол, передаёт составленную бумагу старшине. Затем, повернувшись ко мне, отдаёт распоряжение:

– После работы в отношении Воронина напишешь рапорт и отдашь дежурному Шилову. – И опять к старшине: – Поезжайте, хлопцы, а мы с Полищуком – в опорный. Целке от нас привет!

Старшина садится в машину, громко хлопает дверкой, водитель заводит двигатель и «воронок» увозит Воронина в контору. Я спрашиваю, кто такой Целка, за что к нему такое пренебрежение. Если дурной человек, что означает ему «привет»?

– Не бери в голову. Фамилия его Целко. В конторе у нас почти каждый имеет прозвище, главное – не каждому говорить его в лицо. Дежурный капитан Шилов – «капШило», у замполита Ловцова – «Подстава». Мы, участковые, своего шефа зовём ласково – «Божок». Ты и месяца не прослужишь, как получишь прозвище. Как тебе, лейтенант Полищук, если станешь «Полщукой» или того хуже – «Поллитрой»? Хорошо, если не за обидное, к примеру, когда половину дела будешь оставлять на других, а, выпивая, наоборот, себе наливать больше.

– Не буду, чужого на других не перекладываю, чужого не пью, сигареты чужие не курю.

– Похоже, что так. Ладно… – Капитан докуривает, бросает окурок под ноги.

Я мысленно благодарю шагающего рядом со мной коренастого капитана за оказанную мне, стажёру, помощь в мой первый рабочий день.

– Запомни, Воронина коварная и двуличная, – поучает наставник. – Воронин сегодня глаза залил, спору нет, но он трудоголик – шесть дней в неделю вкалывает, как ломовая лошадь, а на седьмой день расслабляется, покупая пару бутылок пива. А его жена, стерва, и за пиво врывается в опорный и истерично вопит, что убивают.

– Побил бы он её хоть, что ли? – с надеждой спрашиваю я.

– Представь, ни разу и пальцем жену не тронул. Но язык, что помело, угрожает – и это уже факт, многие слышат.

– Наверное от горя запил, что расписался с ней.

– А у вас как в семье, без драк?

– Да, всё в порядке, ревнивая только сильно, зря угрожать не станет, если что – и впрямь пристрелит спящего в кровати.

– Ну, в общем, я другого и не ожидал. Любовь это… ценить надо! Ты постарайся, за жильё-то… И не таким, а и всяким прощелыгам давали. Ты пробьёшься, я верю.

«Спасибо, дядь Юра», мысленно благодарю участкового.

Наставник продолжал что-то говорить, а я уже думал о семье.

– Ну, Семён, ты где? Слышишь ли?

– Да, да, конечно, я слушаю.

– …Так вот, рассказывал мне один алконавт, вернувшись из «элтэпе». Построили, говорит, нас, вновь прибывших, на плацу, как солдат. Вышел к нам начальник лечебного профилактория и объявляет: «Запомните, алкоголики московские, наше главное правило – вы сюда приехали работать на государство, а лечиться будете дома, в Москве!.. Ха-ха-ха!..

– Да уж, смешно…

– Ну, точно? Всё нормально?

– Да, всё нормально. «Всё нормально!» – отзывалось в сознании будто эхом.