Читать книгу Юнайтед. Роман - Александр Лобанов - Страница 3

– Очень напрасно ты со мной не поехал на озеро! – попенял с утра Артёму Валера, с аппетитом дожёвывая кусок творожной запеканки. – Такая красота сейчас на улице. Я даже не на машине – на мотике ездил.

Завтракали на террасе. Погружённый в мысли, Артём не сразу заметил отсутствие за столом хозяина и его дочки.

– Что, отец Николай Катьку в Москву повёз? – спросил он у сидящих. – Или у него служба?

– Служба завтра, воскресная, – сказала жена священника. – У Катьки здесь подруга, ушла, как всегда, на целый день. А отец Николай поехал куда-то, не сказав куда. Он часто так отъезжает.

– Смотри, сопрут твой мотик на берегу, пока ты бултыхаешься. – Артём ковырял ложкой свою порцию.

– Кто сопрёт, там и нет никого в такое время! – сморщил лицо Валера.

– Не знал, кстати, что у тебя есть, – улыбнулся Артём.

– Гонять умеешь?

– Нет.

– Хочешь, я покатаю? – великодушно предложил Валера. – Погнали прям после завтрака.

– Давай! – не стал отказываться Артём.

Его с детства раздражала фанатичная приверженность этикету гостеприимства многих родительских друзей и знакомых.

– Артём, а тебе далеко от дома до работы ехать? – спросила Алла.

– В центре всё близко. Но осенью и зимой на самокате не доедешь.

– У тебя ведь прав так до сих пор и нет? Вот, дружил бы с Валеркой, он бы тебя всему научил. Никакие курсы были бы не нужны, и к экзаменам бы подготовил. Он каждого шофёра у себя знаешь как тестирует, причём самостоятельно.

– Ой, мам, хватит! – Валера вытер губы салфеткой с розовыми контурами цветков. – Просто у нас клиентура такая. И мы не столько на мастерство вождения тестируем, сколько на то, чтоб человек цивильный был. По-английски говорил, обращался культурно.

– Без машины в наши дни, конечно, никуда, – нейтрально сказала Ирина. – Но Тёмке по центру из одной точки в другую один хрен что на машине, что на метро.

– Сегодня футбол, – ни к кому конкретно не обращаясь, задумчиво сообщил Дмитрий.

– А кто сегодня? – заинтересовался Валера.

– ЦСКА с «Мордовией», – ответил Дмитрий.

Артём залез через смартфон в Интернет и увяз в нём. Вынырнул, лишь когда Валера бодрым голосом уведомил, что уже идёт в гараж.

Вместе с Яной Артём вернулся в комнату, где они ночевали.

– О, я только сейчас заметил. – Он взял со стола фотографию годовалой дочки Валеры, стоявшую рядом со складной иконой. – Щёки такие же мясистые, как у него.

Яна насмешливо втянула губы, перебросила волну смоляных волос с одного плеча на другое. Красно-синяя клетчатая рубашка на ней была расстёгнута до середины, полуоткрытой грудью девушка прижималась к Артёму:

– Он мне вчера за вечер сотню этих фотографий показал.

– На мотике кататься зовёт.

– Я слышала, я вообще-то вместе с вами сидела.

– Ненадолго, Ян, я только из вежливости согласился. – Артём сдул с её лба чёрную прядку.

Держа мотоцикл за рога, дожидаясь, пока Артём усядется сзади, Валера весело помахал крепышу из итальянского дома, который накануне не справился с сегвеем.

– О-ой, вот молодцы! – воскликнула Ирина. Они с хозяйкой вышли следом за парнями.

– Валер, можно я твою машину возьму? – Алла потянула створу автомобильных ворот.

– Конечно, мам! А куда вы поехали-то? – крикнул Валера сквозь ворчание мотора.

– В Олимпийскую деревню, – отозвалась Алла.

Валера с Артёмом не спеша тронулись. Обладатель сегвея глотал что-то из пластикового стакана, сплёвывал, очевидно, мучаясь похмельем, и смотрел им вслед. Сделав один поворот, они подъехали к шлагбауму и будке КПП с неподвижным профилем охранника. Шлагбаум без промедлений поднялся. Артём закрывал глаза от солнца. На могучей спине Валеры трепались стянутые резинкой волосы.

Когда завернули в лиственный перелесок, Артём потрогал ездока за плечо, прося остановить.

– Ты покатайся один, – сказал он, – а я на природе пешком гулять больше люблю.

Валера недоумённо и, как показалось Артёму, обиженно посмотрел на него, но удерживать не стал. Треск мотоцикла перестал заглушать ровный шелест над головой, Валера скрылся, а Артём двинулся вглубь рощи, перешагивая через поваленные берёзы.

Как ни заряжался Артём душевно от общения с людьми, любыми – даже не очень ему приятными, каковые, надо сказать, чаще всего и попадались, – находиться среди них подолгу он не мог, особенно среди близких. Пресыщался разговорами. Если неподалёку был выход в безлюдную местность, Артём стремился укрыться там. В лесах, в полях с ошеломляющей силой пробуждалась собственная мысль. Таящаяся внутри и не сталкивающаяся с чужими, она радовала его больше любых бесед. От нескольких часов стремительной и плодотворной работы мысли вовсе не уставала голова, облегчалось сердце, и, возвращаясь в компанию людей, Артём словно бы видел в каждом из них новое содержание и всегда был удовлетворён этим чувством.

За берёзовой рощей начиналось поле. Шерстистый малахит, не тронутый лесной порослью, лежал широко, огромным было и полуденное небо, на горизонте мелко просматривались ломаные очертания дачных построек. Артём стоял в начале изъезженной до песчаной желтизны грунтовки, тянувшейся через всё поле. Вдалеке, на последнем различимом зрением изгибе колеи, чернела одинокая машина. Пройдя несколько шагов, Артём понял, что машина не удаляется и не движется навстречу, а стоит.

Он дошёл до торчащего из земли мертвенно-древесного, как шпала, столба непонятного назначения и резко оглянулся, словно столб был предупреждающим знаком. Роща была уже далеко. Артём подивился совсем не прогулочной быстроте своего шага. Слишком далеко от посёлка уходить не хотелось, нужно было оставить время на обратную дорогу.

По мере приближения к машине Артём всё чаще задерживал на ней взгляд. Она по-прежнему не двигалась с места, и людей вокруг неё не было. Кому приспичило стоять просто так в жару среди безлюдного поля? Или она пуста? Но куда мог деться покинувший её человек? До ближайшего леса, казалось, было не меньше километра.

Артём стал узнавать её сзади – чёрная Toyota Land Cruiser Prado, точно такая же, как у отца Николая. Таких много, но с каждым шагом росло подозрение, что это именно батюшка. Любопытство мешалось с озабоченным испугом – что он здесь делает, почему стоит? На последних пятидесяти метрах Артём едва не срывался на бег.

Это был отец Николай. Заглянув в водительское окошко, Артём увидел каменно-неподвижный профиль священника. Сцепленные бледные руки лежали на коленях, чуть запрокинутая голова прислонилась к подголовнику, глаза были полузакрыты. В салоне работал кондиционер.

Артём постучал костяшками по краю до середины опущенного стекла, позвал батюшку по имени. Отец Николай не шевелился. Артём крикнул – голова священника мелко вздрогнула и повернулась.

– Что вы, от мирской суеты отдыхаете, святой отец? – недоумённо разглядывая проснувшегося отца Николая, спросил Артём.

– Вроде того. – Священник опустил стекло до предела, высунулся в окошко, посмотрел назад. – А ты чего один-то гуляешь? Где подружка твоя?

– Она не выспалась. – Запыхавшийся от быстрой ходьбы Артём вытер лоб.

– А, ну пусть отдыхает, – кивнул отец Николай.

– Осуждаете? – с подозрением спросил Артём.

– Я? Осуждаю? – Священник расширил глаза. – Нисколько! Не моё это дело – осуждать.

– А что вы тут сидите? – Артём обвёл взглядом далёкое лесное окаймление луга. – Так странно, посреди поля в машине.

– А я часто так делаю, – признался отец Николай. – Отдыхаю. Думаю. Только обычно уезжаю намного дальше.

– Молитвы читаете? Или это что-то вроде созерцания, медитации? – допытывался Артём.

– Молюсь про себя я часто, независимо от места. На природу выезжаю, чтобы лучше расслышать себя, лучше расслышать людей, вспоминая всё увиденное и сказанное, осмыслить. – Отец Николай убрал с соседнего сиденья подсоединённый к зарядке телефон. – Хочешь, садись.

– Спасибо, я не люблю под кондишеном сидеть. – Артём взял губами сигарету и нашарил в кармане шортов зажигалку.

Священник открыл дверцу, устроился лицом к Артёму, выставив ноги наружу.

– Мне кажется, святой отец, что природа лучше, ценнее храма. И умиротворённые размышления на природе лучше любых молитв. Это хорошо понимали поэты. Но и многие религиозные подвижники понимали. Которые возводили свои скиты и монастыри в диких местах, в красивых, в живописных. Понимали, правда, не до конца – рубить лес на срубы для церквей было лишним. Если и есть в мире то, что называют святостью, то оно в природе, в её первородности, первозданности. Вы сейчас ближе к Богу, чем будете на завтрашней воскресной службе.

– Природа – лишь творение Божье, – с улыбкой выслушав Артёма, сказал отец Николай, – принимать её за Него недопустимо. Для верующего человека, естественно. Природой можно любоваться, можно её воспевать, но идолизировать – это уже отклонение, это язычество.

– Не, я не язычник, я, знаете, святой отец, к вам, к монотеистам, намного ближе. Я верю, можно сказать, в Единого Бога. Но в Бога обезличенного. Если хотите, в Высший Разум. Который сконструировал Вселенную и теперь присутствует в ней повсеместно – в каждой клетке, в каждом луче. Он не убивал, не устраивал потопы, не рушил города, это всё мифология. Он не принимает сторону добра или зла. Не наказывает грешников, но и не мешает праведникам. Его нельзя постичь, молясь круглые сутки, мучая себя аскезой, веригами, даже просто делая добрые дела, но к Нему приближаешься, когда испытываешь особую радость, наслаждаешься особой красотой.

– Похожие взгляды были у многих философов. – Отец Николай потёр загорелую кожу на запястье. – У тебя, правда, ещё каша в голове. Эта неистребимая юношеская наивность. Если бы христианская идея не маркировала добро и зло, ни один правитель никогда не принял бы её для себя и для своего народа.

– Мы живём в двадцать первом веке, – произнёс Артём много раз повторенную любимую фразу. – Моральному сознанию человека не нужна религия. Тем более основанная на сказках, мифах, противоречащих науке и здравому смыслу. Знаете, как Эликс говорил? «Мне не нужен Бог, даже совесть не нужна, чтобы понимать, что хорошее – это хорошее, а плохое – это плохое».

– Эликс? Ну-ну.

– Даже не в вере дело, – увлечённо спорил Артём, – а в вашей этике. Вы считаете добром и злом то, что считали добром и злом в Средние века. Только вас, к счастью, никто не слушает. Вы вообще понимаете, насколько далеко современные люди ушли от ваших понятий? И европейцы, и русские – все. Вера стала декоративной, поверхностной, таким необязательным дополнением к быту. Хоть и ударяются многие в веру, даже молодые, все с крестами, с иконами, но и они в церковь ходят, с батюшками общаются и по святым местам ездят, чтобы душу облегчить. А христианского сознания у них давно нет. Спросите у любого из них десять заповедей, они вам только «Не убий» назовут, а спросите смертные грехи, так они подумают, что это нарушения тех же десяти заповедей. И что их тоже десять.

– Это так, – спокойно сказал отец Николай. – Вера переживает не лучшие времена. Многие мои коллеги из духовенства настроены более оптимистично. Но я не слеп, я много общаюсь с вашим поколением и всё вижу.

– Скажете, бездуховность? А по-моему, это классно. Там, где исчезает духовность в вашем религиозном понимании, там появляется место для духовности настоящей, человеческой. Это и есть прогресс. Европейский мир столетиями двигался от мракобесия, от религиозной скованности и замкнутости к свободе. Искусство только тогда и стало настоящим искусством, вызывающим сочувствие, восторг, когда избавилось от религиозных канонов в эпоху Возрождения.

– Это тебе так в институте твоём объясняли, который ты бросил? – позволил себе маленькую насмешку отец Николай.

– Не только! – обозлённо сказал Артём. – Вот в искусстве как раз и сидит настоящая духовность и настоящая красота! В искусстве, которое изображает человека со всеми его противоречиями и сложностями, с его страстями. Оно-то и помогает найти выход, указывает путь к истине. Духовность в самом человеке, вернее, в лучших людях, приобщённых к культуре. В интеллигенции. Художник, писатель, композитор, даже учёный мне ближе, чем священники и монахи. Знаю, многие из ваших не любят искусство и науку. Понятно почему – это же прямые конкуренты. Они могут всего человека на детали разобрать без обращения к Писанию и Преданию. Вы вроде бы и не наезжаете открыто на светскую культуру, но нет-нет да и оброните, дескать, хороший парень, эрудированный, начитанный, но лучше бы он не читал этих книжек, не забивал голову – был бы ближе к Богу… И знаете, что ещё меня бесит? Вы враги свободы! Вы человека рассматриваете как червя. Жалкого и падшего. Не отказывайтесь, это есть во всех ваших канонических текстах. Человек изначально низок, порочен, грешен, а стать хорошим, праведным он может, только постоянно подавляя, сковывая самого себя, преодолевая всякие препятствия. Поэтому вы сильную власть всегда поддерживаете – по сути, тиранию. Поэтому вы детей насильно крестите и насилие в семье не осуждаете. Вам нравится видеть людей серыми, одинаковыми, во всём себя ограничивающими, смиренно наклонившими головы. А я считаю, что человеку надо дать свободу, и тогда в большинстве само собой проявится всё самое лучшее, это свойство человеческой натуры. При всей её сложности. Большинство людей – хорошие.

– Ты слишком много противоречишь сам себе, это нормально в молодости, – остановил Артёма священник. – То ты в природе духовность ищешь, то уже в человеческой культуре. Церковь у тебя вдруг тираном становится, хотя за минуту до этого ты радовался, что никто её, Церковь, не слушает. Ничего мы не запрещаем. Хочешь грешить – греши. Мы только мнение можем высказать. Запрещают в сектах, и то лишь думают, что запрещают, а на самом деле лишь страхом и унижением человека ещё дальше от истины уводят.

– Ваша РПЦ – самая главная секта, – проворчал Артём. – Скажите, святой отец, а в чём вот, например, по-вашему, я грешен? Так, навскидку.

– Родителей не любишь, – с ходу ответил отец Николай, – которые жизнь на тебя положили.

– Это неправда, – Артём моргнул, – я их люблю.

– Дай Бог, чтобы я ошибался.

Отец Николай поднялся с сиденья, неспешно обошёл машину кругом и, вернувшись за руль, закрыл дверцу.

– С Валеркой-то ничего, находите общий язык? – Он посмотрел на Артёма прямым дружеским взглядом.

– Да как нам не найти, сколько уж друг друга знаем, – зевнув, ответил Артём. – Он опять на мотоцикле своём гонять поехал, меня подбросил.

– Алка с твоими родителями в Олимпийскую деревню, в магазин собиралась. – Отец Николай положил пальцы на руль. – Они уже уехали?

– Женщины уехали, отец футбол смотрит.

С полминуты отец Николай молчал, глядя в одну точку. Артём понял: он смотрит на своё отражение в боковом зеркале. Затем священник оторвал от зарядки телефон, вышел из машины, сделал несколько шагов в сторону, словно хотел кому-то позвонить, но на деле лишь в течение минуты приглядывался к экрану, а после выключил его и вернулся на колею к Артёму:

– Тебя до дома довезти?

– Не-не, я на своих, спасибо, – отвернулся Артём.

– А, ну… хорошо. – Отец Николай неуверенно потянул ручку водительской дверцы.

Обратная дорога до посёлка, несмотря на добрые полтора километра, была ещё более лёгкой и быстрой, словно вдохновенный спор со священником дал Артёму новые силы. Возле КПП он с досадой подумал, что ему вряд ли откроют без пропуска и придётся звонить кому-то из хозяев. Но оказалось, Валера давно вернулся и предупредил охрану об Артёме.

Мотоцикл поповского сына стоял, скосившись на подножку, сбоку от гаража, неубранный. Артём почувствовал лёгкий укол стыда оттого, что Валера, по всей видимости, лишь ради него выезжал во второй раз.

Из окон первого этажа доносились звуки футбольной трансляции. Когда Артём вошёл внутрь, они хлынули навстречу с оглушительной мощью – похоже, отец смотрел телевизор чуть ли не на предельной громкости.

– Мудак, – тихо выругался Артём и убежал по лестнице, преследуемый цунами стадионного рёва.

Он долго стоял посреди коридора второго этажа, чувствуя, как у него темнеет в глазах. Телевизор был уже далеко и не заглушал того, что происходило за запертой изнутри дверью. Очнувшись от первого приступа оцепенения, он стал сосредоточенно вслушиваться в сладострастные вздохи и постанывания Яны, дожидаясь мужского стона, хрипа или рычания. Дождался.

Зачем-то зажав рот ладонью, Артём с шумом бросился вниз по лестнице. В голове бледно проступили очертания террасы, на крышу которой выходило окно их с Яной спальни – накануне, сидя в беседке, Артём хорошо запомнил вид дома из сада.

Он толкнул входную дверь. Слева от крыльца работал поливальный фонтанчик. Вокруг торчащей из лужайки железной трубки реял белёсый водяной диск. Не снимая сандалию и носок, Артём подставил ногу под воду, затем отнял и снова подставил, загипнотизированно наблюдая, как разламываются траектории струй. Ступню словно обволокло мокрым речным песком. Со вчерашнего вечера на голове не было бейсболки или панамы, но только сейчас он почувствовал, как жалит солнце, и чем холоднее становилось ноге, тем более сильный жар ударял в голову.

Из обсаженного туями альпинария Артём взял камень поменьше, сунул в карман шортов. Обошёл дом. Цепляясь за открытую фрамугу и водосточную трубу, взобрался на крышу террасы.

– Тёмыч! Ты куда полез?! – раздалось сзади.

На садовых качелях с ноутбуком на животе лежал Валера. Артём уставился на него, как на диво, упёршись руками и коленями в разогретую солнцем черепицу, но в этот раз быстро пришёл в себя, решительно повернулся к занавешенному окну и с размаху ударил камнем.

– Твою мать, ты чё, сука, делаешь?! – заорал Валера.

Артём перелез с карниза на усыпанный стеклом письменный стол под истошный визг Яны. Голый Дмитрий уже вскочил на ноги. Обречённо и зло посмотрев на Артёма, он набросил одеяло на испуганно поджавшую ноги девушку. Артём заметил на его крутой волосатой спине следы ногтей Яны – длинные розовые полосы.

– Суки, бля! Мрази!

Отец вытер кулаком слюну с подбородка, схватил валяющиеся на полу трусы. Мелькнул его покрасневший раскочегаренный член.

– Тёма… – прошептала Яна.

Артём шагнул к отцу:

– Ёбаные мрази!

– Закрой рот, – тихо и с ненавистью сказал отец, снова пронзив Артёма колючим взглядом глубоко сидящих тёмно-серых глаз.

Не в силах смотреть на сидящую у спинки кровати Яну, рассеянно прикрывающую правую грудь одеялом, Артём наблюдал, как отец стоя надевает джинсы, затем футболку, берёт со стула возле кровати телефон…

– Уйдёшь и не поговоришь, мудила?

– Я сказал, закрой рот! – Лицо отца покрывалось багровыми пятнами.

– Гондон! Уёбок сраный! – выкрикнул Артём, чувствуя близкие злые слёзы.

Отец ударил. Артёма отшвырнуло к платяному шкафу. Не поворачиваясь больше к сыну, отец повернул замок и вышел, стукнув дверью. Громкое Валерино «Дядь Дим, чё там случилось?!» не остановило его, быстрые раздражённые шаги прогремели по лестнице и стихли внизу в футбольном гуле. Увидев вырастающего над лестницей Валеру, Артём прижал дверь и закрыл на защёлку.

Яна смотрела на него и молчала. Артём перевёл с неё взгляд на иконы на стене, подошёл к столу. Опрокинутый портретик дочки Валеры мутно просматривался под слоем битого стекла. Артём взял один осколок, по форме близкий к равнобедренному треугольнику, нацелил клин на девушку:

– Искромсаю, сука!

Лицо Яны искривилось, как у собирающегося залиться плачем ребёнка. Артём кинул обломок в окно, через крышу террасы, раздался звук разбившегося о плитку стекла. В дверь долбил кулаком Валера. Артём открыл и, пройдя мимо него, устремился вниз.

– Ты чё, урод, с моей комнатой сделал?! – Валера преследовал его до крыльца. – Куда пошёл?! Ну тебе чё, по морде настучать?!

Артём вышел за калитку и увидел вдалеке отца, быстро уходящего за угол улицы посёлка. Из-за этого же угла показалась машина, похожая на Toyota Camry Эликса, но не свернула – проехала дальше. Артём вернулся в дом.

В гостиной всё так же работало на всю громкость TV. Оснащённая тяжёлой индастриал-аранжировкой реклама официального спонсора чемпионата России по футболу нещадно врезалась в перепонки. Артём схватил с дивана первый попавшийся пульт. Телевизор не выключился – загорелся зелёными буквами DVD-проигрыватель. Матерясь и зажимая уши, Артём залез за плазменную панель, стал выдёргивать все подряд вилки из розеток. В наступившей тишине, объявшей голову вакуумом, рухнул на диван.

Рядом присел Валера. Он, видимо, уже всё понял. Несколько минут они не разговаривали. Валера то рассеянно листал взятый со спинки журнал об автомобилях, то, насупившись, смотрел под ноги. Артём скользил взглядом по бумажному финскому ковру и узорчатой стойке с каминными щипцами и лопаткой.

– Ну как же это так? – наконец пробурчал Валера убитым голосом.

Артём судорожно приподнял плечи и руки, изображая полное неведение, и замер в этой позе, словно парализованный.

– Ты это… не переживай. – Валера коснулся его. – Если вы останетесь, найдём, куда вас положить. А стекло мы с тобой вместе уберём, окей? Хочешь, завтра.

Артём медленно и долго кивал.

– У тебя это… вот здесь. – Валера показал пальцем себе под глаз.

За окнами зашумела подъехавшая и остановившаяся возле забора машина. Артём выглянул и, поддавшись мгновенно созревшему намерению, взял каминные щипцы и вышел наружу.

– Тёмка! – приветственно крикнула мать из отъехавшего окошка. – Как ты здесь? А зачем тебе эта хреновина?

Алла торопливо возилась с замком гаража.

– А Коля ещё не приехал, что ли? – изумлённо проворчала она, распахнув створки.

Артём ворвался в пропитанную выхлопами серую тьму гаража и ударил каминными щипцами по заднему стеклу Audi A8. Стекло осыпалось внутрь. Разлетелись искрошенные фары, обнажив светодиоды. Артём бил по крыше, по дверям машины Дмитрия, оставляя дыры и похожие на ямочки на щеках вмятины.

– Ты чего делаешь?! Дрянь! – набросилась на него сзади Ирина.

Артём с силой оттолкнул мать, и она со стоном осела на пол возле сложенных в углу коробок с инструментами. Продолжая орудовать щипцами, он оглядывал полки на стенах – не стоит ли где канистра с бензином, с ней бы он покончил всё разом, – но без света в гараже ничего не было видно.

Кто-то намного сильнее матери по-медвежьи обхватил его, вырвал щипцы и повалил. Артём решил, что вернулся отец, и неистово сопротивлялся, стремясь ухватиться за ненавистное лицо и выдавить глаза. Но бессильно цепляющиеся за врага руки почувствовали мягкую, словно первая юношеская поросль, бородку и собранные в пучок на затылке волосы.

– Вот, посиди здесь, успокойся. – Валера подтолкнул Артёма к деревянной, в металлическом завитом обрамлении скамье возле дома.

– Что произошло, ты можешь объяснить? – дрожащим голосом спросила мать. – Откуда у тебя синяк?

Артём сел. Валера вылил на его склонённую голову полканистры питьевой воды, снял футболку и оставшуюся часть вылил на себя.

– Отец?! – осенило Ирину.

Несколько минут Артём просидел на скамейке молча, не поднимая головы. От него отошли все, кроме Валеры.

– Пусть он полюбуется. – Ощутив новую волну ненависти, Артём достал телефон. Придерживаемый поповским сыном за рукав вымокшей футболки, Артём подошёл к до сих пор открытому гаражу, куда Алла не стала завозить свою машину. Нашёл выключатель и сфотографировал с трёх сторон изувеченную «ауди». Тремя отдельными сообщениями, чтобы быстрее дошли, Артём отправил снимки отцу и вышел на середину дороги, вглядываясь в поворот, ожидая, что, увидев избитую машину, отец бросится обратно.

Но Дмитрий уходил прочь. Больше всего в эти минуты ему хотелось, чтобы ни один человек, родной или чужой, не смотрел на него, хотелось приостановить своё видимое существование на неопределённое время. К счастью, если не считать единственной попавшейся навстречу машины, проулки были пусты. В предобеденный час посёлок стоял, погружённый в дремотную тишину. Даже дети перекрикивались еле слышно.

Дмитрий уходил от собственного гнева, от перекрывшего дыхательные пути злого отчаяния, от страстного желания добить, доломать, размазать по полу, переломать кости.

Артём был единственным сыном Дмитрия. В последние годы они почти не смотрели друг другу в глаза. Но драка между ними сегодня произошла в первый раз.

Будучи сам человеком скорее холодным и прагматичным, чем сентиментальным, Дмитрий не ждал пылких проявлений сыновней привязанности. Он смирился с тем, что избирательная детская любовь Артёма обошла их с матерью – ей безраздельно владели бабка с дедом. В школьные годы ни заграничные поездки, ни скорейшее удовлетворение всех капризных мальчишеских «хочу», ни почти люксовые по тем временам условия жизни – ничто не могло вызвать в Артёме ответной теплоты. Дмитрий, всегда считавший дело и действие единственным достойным выражением любых чувств, ждал не теплоты, а хотя бы благодарности, пусть невербальной. Но даже самых примитивных её проявлений не замечал.

Лет в четырнадцать Артём перестал делать родителям подарки на Новый год, а затем и на дни рождения.

Вступив в сложный переходный возраст, Артём начал устраивать выкрутасы, к которым нельзя было относиться, как к былым его детским проделкам, даже самым зловредным и подлым. Укрощать пацана по-мужски, применяя физическую силу, не позволяла мать, и Дмитрий начинал чувствовать, что не желает возвращаться вечером домой. Благо работа позволяла сокращать время, проведённое с семьёй, до минимума.

Потеря отца Артёму никогда не грозила. Дмитрий мог любить вопреки. Благодаря именно этому редкому умению их с Ириной супружеская спайка, не распадаясь, существовала уже больше двадцати лет. Артём всем подряд говорил: родители не любят друг друга, и если у него, Артёма, когда-нибудь случится любовь, он будет любить совсем иначе. Дмитрий не мог махнуть на это рукой как на бред подростка, он замечал, что Артём довольно умён и наблюдателен. От его слов Дмитрий приходил в бешенство.

Артём хотел быть непохожим на Дмитрия с Ириной во всём. Более-менее серьёзное осмысление жизни в первую очередь привело к язвительным упрёкам в адрес родителей, что у них на уме одни деньги, что они смотрят тупое американское кино, не интересуясь настоящим искусством, что все их друзья – гламурные самодовольные ублюдки, что мать, как худшие из женщин, материалистка, а отец, как худшие из мужчин, самодур. Заинтересовавшись политикой и, естественно, начав симпатизировать оппозиции, Артём объявил войну единственному доступному ему представителю власти – отцу, руководителю Департамента финансовой политики города Москвы. Выучил слово «приспособленчество», обвинял во всех несчастьях народа. Поскольку детской неприкосновенностью взрослеющий Артём уже не обладал, несколько раз ссоры с отцом едва не доходили до драки.

Дмитрий и Ирина были вовсе не авторитарны и не мешали Артёму видеть мир по-своему и заниматься, чем он хочет. Мать только сокрушалась, что с его тягой к гуманитарным наукам и языковым чутьём он отказался осваивать востребованную профессию переводчика. Неусидчивый и ленивый, Артём смог поступить только в платный Институт современного искусства. Факультет был культурологический, Артёму было удобно укрываться за этой расплывчатой специализацией, не думая о конкретике. О своём реальном увлечении он говорил немного и неохотно. Он тогда мечтал стать сценаристом, писал кинорецензии, которые иногда публиковали на сайтах для киноманов.

Институт он бросил после второго курса, и деньги Дмитрия, потраченные на сына, в очередной раз оказались, как выражаются в бизнес-среде, вложенными в тухляк.

Дмитрий продолжал материально поддерживать Артёма, купил ему квартиру в центре Москвы, на Большой Якиманке. Он не мог не порадоваться, вполне искренне, когда старый друг, приютивший Артёма в своём маленьком рекламном агентстве «Юнайт», увидел в нём задатки исполнительного управленца, но эта радость длилась недолго. Прежнее отцовское раздражение на непутёвого сына выродилось в крепкое мужское презрение. В естественное, как считал Дмитрий, презрение к человеку, неспособному на третьем десятке сделать свою жизнь без помощи добрых дяденек и самому стать для кого-то опорой. Как прежняя неустроенность Артёма, так и его нынешний быстрый успех были личным ему, Дмитрию, оскорблением. Статусом двадцатидвухлетнего замдиректора, позабыв о приличии, Артём бравировал прилюдно. Отец стал замечать, что ему стоит немалых волевых усилий здороваться с сыном за руку.

Отношения с Артёмом были одной из немногих тем, которые Дмитрий мог обсуждать только с отцом Николаем. Обогнув в тяжёлых мыслях посёлок по периметру и выйдя за шлагбаум, он набрал номер друга, не обратив внимания на пропущенные вызовы и СМС, которые последние десять минут терзали карман звонками и сигналами. Машина священника выехала с грунтовки прямо перед его носом. Желание объясниться с отцом Николаем вдруг резко пропало. Столь же резко расхотелось двигаться куда-либо дальше самостоятельно. Дмитрий сел в машину.

– Уже что-то случилось? – проницательно спросил отец Николай.

– М-да, если мягко выразиться, выходные не удались, – отрывисто проговорил Дмитрий.

Отец Николай, словно по ритуалу, выключил плеер, транслировавший в колонки церковный хор.

– Я всегда забывал спросить, – сказал Дмитрий, – сынишка твой самый младший, Савелий. Как вы его зовёте? В смысле сокращённо?

– Сава, – ответил священник. – Савушка.

– Но Савва – это же другое имя, как у Саввы Морозова.

– Нет, Савва с двумя «в» – это другое. Наш Сава – Савелий. От имени Саул. А Сав-ва – это Сав-ва.

– Они с Васькой всё лето, что ли, в этом православном лагере сидят? – Дмитрий приспустил стекло, подставил ветерку правый висок. – Сколько я к тебе ни приезжаю летом, ни того, ни другого не вижу.

– Да, как Сава в первый класс пошёл, так я стал им обоим пять смен оплачивать. – Отец Николай напряжённо, как газовый вентиль, скрутил руль набок. – Им там нескучно, и воспитание хорошее. Это Ярославская область. Катьку тоже стараюсь хотя бы на пару недель туда затолкать, но ей там совсем не нравится. Своенравная девчонка. С Валеркой в своё время мы многое упустили. В праздности рос. Праздность – это же не отдых, а бездействие, скука. Мягким вырос, разболтанным. А Василёк с Савушкой, те с малых ногтей бойцы. Поразительно, сколько в них энергии и до чего же они способны, без наставлений даже, быть требовательными к самим себе.

Вырулив на свою улицу, отец Николай притих, увидев встречающую их посреди дороги Ирину.

– Ну вот скажи, тебе прям совсем невмоготу стало? – затараторила она, едва Дмитрий вышел на обочину. – Без этого бы ты не обошёлся? Умер бы? Я-то переживу, а он теперь год с тобой разговаривать не будет.

– Сегодня уезжаем, – постановил Дмитрий. – Дома и поговорим. С Артёмом тоже.

– А нам теперь немножко не на чем ехать, – процедила Ирина.

Дмитрий замер, столбенея, на пороге гаража. Жена священника прохаживалась внутри, разводила руками:

– Это просто какой-то кошмар!

На дороге раздались протяжные приветственные сигналы.

– Здрасте-пожалуйста, самое время!

Из окошка подъехавшей белой «тойоты» Дмитрию заулыбалась и замигала глазами немолодая бородатая физиономия, обрамлённая длинными седыми космами:

– Привет, Димка, дорогой ты мой!

Поджав губы, Дмитрий подошёл, обнялся с вылезшим из машины низеньким тщедушным человечком в джинсах и чёрной майке с надписью Deep Purple.

– Здравствуйте, Александр, – сухо произнёс отец Николай.

– Здрасте, здрасте, батюшка! – с добродушной фамильярностью поздоровался со священником новоприбывший.

Из распахнувшейся калитки быстро вышел, почти выбежал Артём, за ним показался Валера, голый по пояс, с футболкой на плече. Не взглянув на Дмитрия, Артём схватил руку Эликса:

– Привет. У нас тут инцидент произошёл. Крупный.

– Какой ещё инцидент, Тём? – Эликс изумлённо оглядел всех собравшихся. – Это кто тебе такой синяк под глазом поставил?

– Вот этот хуй и поставил. – Артём кивнул на отца.

Дмитрий дёрнулся вперёд, занося кулак, но отец Николай вцепился в него крепкими жилистыми руками, проявив неожиданную силу.

– Саш, боюсь, всё отменяется, – тяжело дыша, сказал Дмитрий. – Я сейчас должен расплатиться с хозяевами за ущерб, а потом мы поедем. Не знаю на чём! – Он нервозно замотал головой. – Но я готов хоть до электрички пешим ходом… А давай-ка ты нас и повезёшь! Тебе тоже здесь задерживаться незачем. Прости, что так получилось.

– Дим, за какой ущерб ты собираешься расплачиваться? – спросил священник.

Дмитрий не ответил. Отец Николай повёл Артёма и Валеру в дом, похлопав по спинам. Женщины рассыпались перед новым гостем в извинениях за невесёлый приём, Эликс отмахивался, продолжая испуганно и непонимающе смотреть на Дмитрия. Когда женщины ушли, он сказал, разведя руками:

– Дим! Ну что такое! Родные же люди!..

Увидеться наедине с благодетелем Эликсом, которого так ждал, Артём смог только за пять минут до отъезда. Он сидел один на качелях, рядом на подушке с венчиками лотоса так и лежал брошенный Валерой ноутбук. Оживив его касанием пальца, Артём увидел паблик в социальной сети «ВКонтакте» с фотографиями, сделанными на байкерской тусовке в Сербии.

– Тём, ты тут? Слушай! – Эликс деликатно постоял на двухметровой дистанции, затем присел рядом. – Я понимаю, ни сегодня, ни завтра тебе это обсуждать не захочется. Но ты помнишь, да, что со мной ты всегда можешь встретиться и поговорить. О чём угодно. В любой вечер я готов рвануть в «Ленивого лося», если маякнёшь. А ещё лучше – приезжай в «Поляны». Договорились? Не унывай. Ничего смертельного не произошло.

Артём подавленно и стеснённо глядел в сострадательное лицо своего друга и босса. Из-за неукрощённой седой растительности и рахитичного сложения он казался противоположностью Дмитрия по всем параметрам.