Читать книгу Республика Татарково – 2. Туманная зыбь - Александр Миронов, Александр Леонидович Миронов - Страница 11

С Генахой Клочековым случилось что-то неладное – он бросил резко пить. На работе его коллеги, его друзья и собутыльники – в одном лице, – на него смотрели с недоумением. А кое-кто и с подозрением. Особенно Сашка Угаров, – как к капризу. Лишиться такого кореша, самого-самого «заколупательского», как он выражается, особенно тяжело. Кстати, в его понимании, эта характеристика данной категории товарищей имела под собой очень даже трогательное выражение. То есть друг этот был самый задушевный, самый уважаемый, самый свойский, самый… самый. За которого, если не в огонь и в воду, то – последнюю стопку пополам. И с первым, с кем он сразу сошёлся, когда поступил в цех на работу, скорешился, был именно Генка.

Генка сварщиком был от Бога – так про таких специалистов говорят. Даже лёжа мог варить, не вменяемым. Его только наведи на цель и держак дай и щиток в руки, а там уж не мешай и подставляй детали. Да придерживай, чтобы его лёжа не качало. Потом даже трезвый удивлялся: и как это так получилось? Не верил сам в свои способности. Руки золотые, вот и весь секрет. Нет, разумеется, были проколы. Иногда, через день-другой, лопался крепеж в местах сварки на ленточном транспортёре, или на опоре какой, так это не в счёт. Если бы всё делалось за один раз, тогда бы и работы не было, безработица сплошная была бы. А так – один день делаешь, другой переделываешь, третий заново начинаешь. Без этого нельзя. Занимать людей на работе чем-то надо.

Всё было в их отношениях чин-чинариком. Приступая утром к работе, уже «шарики» в мозгах гоняли по кругу – где бы да на чём бы подкалымить, и к обеду, а то и раньше, смотря по обстоятельствам, уже накатывали. И так в настроенном режиме всё протекало года три подряд. Главное, чтобы работа двигалась, механик или начальник цеха не стояли над душой. Чтобы их (начальников) Татарков не огребал, а они их, слесарей. То есть по восходящей, или по низсходящей.

Время от времени слесаря дружной компанией, человека четыре-пять, когда во время рабочего дня, а когда, оставаясь после работы, делали какую-нибудь шабашку. Кому-то из местного населения, из того же Татаркова или из Белей, из Рудни, и даже Полотняного Завода или Льва Толстого, нужны: то ворота на гараж или на сарай, то оградка на могилку, то памятник металлический. Кому-то заказ выполняли из того металла, что привозили сами заказчики, а кому и из своего, из сэкономленного на производстве. Чаще из последнего. Но, так или иначе, простоя почти не бывало. Выполняли заказ и тут же получали расчёт наличкой. Вот почему именно этим работам и отдавалось предпочтение, именно они и вызывали азарт, энтузиазм. Поэтому по цеху работы делались наскоро, как-нибудь и – переключались на заказ. Если какие-то недоделки оставались на производстве, то это сменным: слесарю, машинисту помольного оборудования. Зачем людей обижать? – пусть вливаются в процесс, гаечки покрутят.

И везде был Генка. Без Генахи просто никуда, – и на труд, и на праздник. К тому же через него все заказы и поступали. И потерять такого товарища…

Вот, как и в тот день полгода назад. Сварили ворота на гараж. Мужики приехали, забрали заказ. «Отслюнявили» калым, и они – вперёд, в ближайший магазин.

Собрались гонца послать, и Генка выдал:

– Парни, я не в счёт. Я в завязке.

– Это как прикажешь тебя понимать? – спросил Сашка Казачков, тезка Угарова.

А сам Угаров дернул губами и с кислой усмешкой уставился на кореша.

Гена пояснил:

– Всё, братцы, не пью. Завязал.

– Как ребёнок, до первого поноса? – не унимался Казачков.

Саша Угаров, как старший по возрасту и как самый авторитетный, отмахнулся на чудачество товарища.

– Это пока запах не почуял. Едь Сашка. Возьми пару штук «коленвалов», закусить пару луковиц, ну и сигарет, – распорядился Угаров, игнорируя протест Клочекова.

Сашка взял со слесарного верстака сумку от противогаза и направился к велосипедам, стоявшим у ворот внутри слесарки.

– Казак! – окликнул Гена. – Я не шучу. На меня не бери. Давай сюда часть моего калыма.

Казак развернулся и в недоумении направился обратно к столу, за которым сидели коллеги: Угаров, сам Клочеков, электрик Волковичев и сменный слесарь Чернов. Все они с интересом смотрели на Генку.

Клочеков не курил. Завязал с этим вредным занятием года три назад. Спасибо тёще. Тёща, как он сказывал, была ох и хитрющая, не приведи Бог, – земля ей пухом. К чему только не прибегала, чтобы отучить зятя от вредных привычек. От курева, от выпивки. И с куревом добилась успеха. Как потом жена Валя рассказала, после смерти матери, та во всё съестное подсыпала ему табачок. В чай, в смеси с заваркой. Даже в котлеты или в рыбу жаренную, чтобы со временем выработать у него отвращение к табаку. И, похоже, добилась своего. В квартире стало свежее, без табачной вони. И сейчас Генка, хоть и сидел в клубах табачного дыма, но сам не курил. Иногда отмахивался от дыма, а то и пересаживался на менее загазованное место. Не курил, и друзей не одёргивал. Знал – бесполезно.

Угаров курил нещадно, и всё, что попадало, от махорки до сигарет разных марок и сортов, а также и папиросы. Оттого, видимо, и кашлял, едва не выворачивая себя наизнанку. Сейчас глядел на Клочекова сквозь дым, подкашливал, пытаясь понять, что произошло с его корешком.

Когда человек бросает курить, на этом можно не заострять внимание, пошутить, даже посмеяться можно. Но он всё равно остается в строю. А когда бросает пить – это уже серьёзно. Тут уже стоит насторожиться. Распадается коллектив, дружба – спитая, спетая, на алкоголе спаянная. И это влечёт за собой немало неудобств. Угаров не раз переживал подобную ситуацию с другими приятелями и потому так пристально присматривался к Генке. И, кажется, понял, в чём дело.

– Генка, тебя, видно, Валька перепоила? Тёща табаком по куреву ударила, а Валька что? На водке или на самогонке борщи варит?

Генка дернул в кривой ухмылке губами и покачал перед собой ладонью, разгоняя сизый дым товарища.

– Если бы…

– А что, или кто тогда?

Генка опять усмехнулся.

– Тёща опять.

Все уставили на него удивлённые глаза.

– Так она, как год, дуба дала.

– Дуба-то дала, да меня в покое не оставляет.

– Ну-ка, ну-ка, как это? Расскажи. Что она опять такое придумала? – с насмешкой спросил Казачков и присел к столу. Он во все оккультные и потусторонние силы, как, впрочем, и в религию всех направлений не верил. И потому был скептик по натуре. Как и его тёзка. Но в глюки верил. Это неотъемлемая часть винного угара, и занимательная.

Генка в свою очередь спросил:

– Помните, как в прошлый четверг нажрались?

Казак хохотнул:

– Не помню.

– Хм, – Генка тоже усмехнулся. – Вот и я не помню. Не знаю, кто как, а я дома не ночевал.

– Фьюить! – присвистнул Волковичев. – А где ж ты был?

– У тёщи был, на блинах.

Теперь уже присвистнул Чернов и покрутил пальцем у виска, дескать, действительно дошёл парень до весёлой жизни.

Гену этот жест несколько уязвил, и он проговорил:

– Ты, Мишка, сам до этого самого дожил. Ага. Но того, что я пережил, хватит. Больше не хочу.

Угаров, подкашливая, махнул рукой Чернову, мол, не привязывайся к человеку. Пусть мелет.

Волковичев сказал, чтобы не прервать ход мысли в разговоре:

– Давай, давай, Генаха, трави дальше. – Он даже придвинулся ближе, навалясь на стол.

Волковичев был самым старым из всей компании, лет на пятнадцать старше Угарова, и все истории, связанные с мистикой, с загробным миром и пр., если не -верил, то принимал близко к сердцу. И с заинтересованностью приготовился слушать товарища.

– Да что?.. – начал Генка. И призамялся.

А произошло следующее…

Как помнится, он шёл домой. А может, несло по инерции. Но дошёл. А потом, как в пропасть провалился. Или в преисподнюю. И оказался в гостях у тёщи. А та оживлённая, видно, рада радёшенька появлению зятька, блины стала стряпать, да его угощать.

Сидит Гена у неё за столом, попивает самогоночку (чего никогда в жизни не бывало) и блинчиками закусывает.

– Пей, – говорит тёща, – зятек дорогой, да блинчиками моими закусывай.

Гена от такого гостеприимства растаял. Хвастаться начал.

– С Валентиной, тёща, живём хорошо. Тебя поминаем.

– Спасибо, – говорит, – что не забываешь. Видно, шибко я тебя доняла. А твоё-то как здоровье? – спрашивает тёща.

– Да твоими молитвами.

– Молюсь, говорит, молюсь. А за тебя так в особенности. Так что пей, говорит, пей, – подливает в стакан самогонку. – Придёт час…

И ему кажется, что она что-то не договаривает. Будто чего-то вещует. Это его настораживает, даже пугает. И, в душе испытывая беспокойство, стал перед тещёй красоваться, как бы заискивать.

– Вальку люблю… Нарадоваться не может. Богатой меблёю обзавелись. В цеху выделили, как передовику производства. Прыгала от радости, как молоденькая козочка. Телевизор с дистанционным управлением. Тоже за добросовестный труд выделили. Визжала от восторга, хоть уши затыкай. Думаю, пора машиной обзаводиться. Вот, на днях к Татаркову, думаю, сходить. Пусть на очередь ставит, на машину и на гараж. Строиться буду.

Вешал Гена тёще «лапшу на уши», и сам, чувствует, что не верит она в его сказки. Но на каждое его сообщение стопочку за стопочкой подливает.

– Пей, говорит, зятёк дорогой. Пей. Душа мера. Приходи почаще, уж я тебя попотчую. Уж я для тебя… – и подкладывает блинчик за блинчиком смазанные маслицем, и они лоснятся, аппетит нагоняют.

А Гена старается, радуется гостеприимству старушки. Пьёт, ест, да байки потравливает. На международные события даже перешёл, на политику. Ведь как никак старушка оторвана от мирской жизни, не видит и не слышит. О той же Гренаде, о Никарагуа не знает ни хрена. А в ЮАР что творится… Об Америке. Вот демократы что наделали, всю Африку на уши поставили. Да и у себя, в Латинской Америке. Уж до Европы добираются, Балканы бомбят, и всё им с рук сходит…

– Это вот, представь, тёща, если бы ты была жива, а я пришёл к тебе на рогах? Вот так и там. Американец там, как слон в посудной лавке.

– Сочувствую угнетённым и обиженным, – тёща отвечает, – сама была одна из них. Но ты же говоришь, что не пьёшь?

– Не пью. Изредка, когда по праздникам. Да вот на твоих поминках.

– Ну, это не грех, – говорит. – Меня помнить надо. Ну и я о тебе вспоминаю. Блинчики вот, самогоночку для такого гостенька приготовила. Глянется тебе моё угощение, зятёк?

– Очень, тёща.

– Ещё придёшь?

– Ка-анешно!

– Приходи. Я уж тебя, голубчика, привечу. В другу рядь, – говорит, – ещё больше понравится. И уходить не схочешь. Тут, со мной рядом и поселишься. Я тут перед нашим домуправом о тебе похлопочу. Он не откажет. Сатана хороший.

Гена разнеженный, минутой позже готовый уже было к тёще на квартиру перейти, тут, как только услышал про Сатану, встрепенулся. Вскинулся и во что-то твёрдое башкой трахнулся. Как о гробовую крышку. В глазах звёздочки, искорки, понять ничего не может, где и находится. Кое-как успокоился от страха, огляделся.

Лежит на полу, на коврике у своей двери, об неё и угодил головой. Замёрз до последней моченьки, от кафельного пола подбрасывает. А может, это так могильный холод пронял? Стал подниматься, ни ноги, ни руки не слушаются. Как протезные. Ладно, его стук в дверь Валентина услышала.

Подошла и из-за двери спрашивает:

– Кто там?

– Я, – говорит Гена, и голоса своего не узнает. Начал откашливаться, не может, хрип сухой и сиплый.

– Здесь такие не проживают.

Но на свой страх и риск Валя приоткрыла дверь и на мужа смотрит, но не с радостью.

– Ты, – спрашивает, – откуда?

– От тёщи…

– Как?!.

– Н-не знаю…

И даже утром, немного проспавшись, шёл на работу, едва не оглядываясь. Словно ожидая чего-то сверху, окрика тёщиного что ли…

– Ну и что? – сказал Саша Угаров. – Что тут такого? Я тоже не раз перед дверью ночевал. И с кем только не общался. Так и что?

– А то, – ответил Клочеков, – ты с кем попало, а я с тёщей. А с ней, парень, такие шутки даром не проходят. Если она взялась за меня, то своего добьётся. И начинает с малого, вначале с табачка, теперь вот, с блинчиков. А там ещё что-нибудь придумает. Добьётся своего, затянет к себе на постоянное место жительство…

– В рай, – поддакнул Казак и подхохотнул.

– Нет, такая в рай не пойдёт хлопотать, из принципа. Характер не тот.

– Ладно, – сказал Угаров, подводя черту, – пусть приходит в себя. Так и быть даём тебе недельный отпуск.

И Чернов добавил:

– Поправится, всё опять направиться.

Клочеков поднялся с лавки.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Посмотрим…

– Не отчаивайся Генаха, – с сочувствием сказал Казак. – Пройдёт. Ехай домой, а мы тут за твоё здоровье примем, полегчает. Поехали.

Им было по пути, в одну сторону. Но по разным делам.

Волковичев, Угаров и Чернов смотрели вслед Клочекову с сочувствием, как больному, неожиданно выбывшему из их рядов товарищу. И хорошо, что вместе с ним поехал сопровождающий.

И Генаха слово сдержал. За что и был избран бригадиром слесарей. За характер, а это в творческом коллективе не последнее дело. Но от шабашек не отказывался, подрабатывал со всеми вместе. Деньги копил на машину, видно.