Читать книгу Апология дворянства - Александр Никитич Севастьянов - Страница 11

Все сказанное убеждает: тот след, по которому Валерий Соловей пустил свою мысль в поиске причин и виновников Октябрьской революции, оказался ложным. Оценка этого всемирно-исторического события Соловьем как «Великой русской революции» выглядит до смешного неадекватной в свете его же излюбленного, хоть и спорного тезиса: «Парадокс в том, что русские выступали против собственного детища, исторического плода своих вековых усилий… Старую империю обрушил не взрыв периферийных национализмов, сепаратизм и отпадение окраин, а бунт народа, который был ее историческим творцом, составлял ее главную опору и движущую силу»80.

Что же это за «русская революция», да еще «национально-освободительная», коли она уничтожила русское государство и русскую элиту, многократно (до крайности!) усугубила старые русские беды и проблемы, да к тому же добавила к ним новые? Закабалила русских хуже прежнего? Где логика? Словечком «парадокс» тут не отделаться, не прикрыться. Если это и парадокс, он должен быть разъяснен до последнего предела. Тогда, вполне возможно, выяснится, что никакого парадокса нет и в помине, просто объяснение произошедшего требует иных акцентов, иных подходов, иной логики, иного понимания.

На мой взгляд, именно так и обстоит дело.

Бунты (народные восстания, в терминологии апологетов) – не новость для нашей Родины, как и анархическое начало в душе русского человека, дремлющее бок-о-бок с началом иерархическим. Необъятная Россия, располагающая несчетным количеством недоступных, потаенных уголков, где можно укрыться от властей, – это не какой-нибудь островок типа Англии или Японии, откуда так просто не сбежишь и где приходится либо смиряться с действительностью и культивировать слепую суперолояльность, либо искать компромиссные пути разрешения проблем, либо вести жестокие войны на взаимное истребление, либо кончать жизнь самоубийством. Российские просторы всегда призывали нас к ничем не ограниченной волюшке.

Итак, бунты у нас не новость. Как не новость и то, что российская власть всегда умела с ними справляться, почему эпитет «бессмысленные» так прочно приклеился к ним с легкой руки Пушкина. И справлялась, в общем, именно потому, что никакой бунт никогда не был поддержан всем русским народом в целом, он всегда оставался проявлением определенной маргинальности. В том числе этнической, мало затрагивая коренное русское население исконно русского ареала, а вспыхивая на окраинах с этнически пестрым контингентом, зачастую ими и ограничиваясь. Должно быть (возвращу тут Соловью его аргумент), именно потому, что психологически большинство русского народа воспринимало российское государство именно как свое детище, которое можно подчас наказать, но не стоит убивать.

Единственный в русской истории бунт, который был доведен до победного конца и убийства-таки исторической России, – Октябрьская революция. Ее коренное отличие от всех предыдущих восстаний в том, что она управлялась нерусским элементом: на теле русского народного бунта сидела еврейская голова, свободная от указанных психологических комплексов и барьеров. Для которой в разрушении всей страны России «до основанья», до смерти – хоть физической, хоть метафизической81 – не виделось и видеться не могло ни малейшей национальной проблемы. Отрицать это невозможно в свете всех данных, накопленных историей. Да и сам Соловей этого не отрицает.

Никуда не деться также и от того факта, что указанная бинациональная природа роковых перемен (евреи – руководители, то есть заказчики и организаторы, а русские – исполнители) надолго закрепилась в политических результатах Октября, в решительности коренной переделки прошлого и настоящего России. Советская власть – и в Советской России 1917—1922 гг., и в первые пятнадцать лет СССР – была химерой, если пользоваться удачным термином Льва Гумилева: еврейская голова на русском (а в СССР – многонациональном) теле. Этого тоже никак нельзя опровергнуть. Но такая химера не возникла ниоткуда: она сложилась задолго до революции. Ее прообразом было все революционное движение, начиная с народников, но больше всего – партия большевиков. Невозможно игнорировать этот исторический факт.

Что следует из сказанного? Никуда не спрятать племенной еврейский фактор в истории Октябрьской революции, становления Советской власти и возникновения СССР. Надо иметь гражданское и научное мужество, чтобы не затушевывать его, называть вещи своими именами и говорить о них в полный голос. Не хочешь «пачкаться»? Боишься? Тогда не стоит идти в историки. Перед этой дилеммой рано или поздно оказывается каждый честный русский ученый, работающий над щекотливой, но неизбывно важной для нас темой. Это испытание выдерживают далеко не все; Соловей и Сергеев, вот, не выдержали.

Итак, перед нами именно то объяснение причин и результатов Октябрьской революции, альтернативу которому столь увлеченно искал и как бы «нашел» Валерий Соловей. Ретроспективная альтернатива выглядит так и никак иначе: либо «русский бунт», обращенный под руководством евреев в сугубо и последовательно антирусское деяние, – либо «русская революция». Третьего концепта не дано.

* * *

Инерция русского бунта, будучи обращена его еврейскими руководителями против самих основ русской жизни, дала тот до сих пор еще не исчерпавший себя губительный эффект и традицию, который мы привычно именуем Октябрем. Важный элемент этого эффекта, этой традиции – отрицание, охаивание дореволюционного русского уклада жизни, попытки свести счеты с исторической Россией, отголосок чего мы имеем и в книгах Соловья и Сергеева. Сознавая антирусский характер Октября и большевистского СССР, кое-кто, однако, оправдывает их тем, что такие перемены были, якобы, востребованы русским народом, угнетаемым чужеродным верхним классом, дворянством прежде всего.

Получается, в итоге, что старую Россию – не жалко. А чего там жалеть, любить? Все ведь, шедшее в ней «сверху» (а «сверху» -то шло буквально все или почти все), было нерусское, а то и антирусское, угнетательское, да еще и инородное. И в первую очередь незачем жалеть уничтоженных пресловутых угнетателей, которые к моменту революции стали этнически «чужими» для русского народа. Избавились от вредных антирусских чужаков – и хорошо!

Неудивительно, что ни в царской, ни в императорской России ничего не жалко лакерам, ливенам и хоскингам. Им и не должно, и не может там ничего быть жалко, это не их страна, не их история, не их судьба. Неудивительно также, что они пытаются транслировать эту не-жалость нам, русским; в этом тоже есть своя недобрая логика. Но удивительно, что среди русских ученых их позиция кому-то кажется убедительной и привлекательной.

Между тем, жальче всего на самом-то деле именно русскую элиту. Все остальные утраты, конечно, тоже жалко: ведь добро копилось тысячу лет – и искусство, и драгоценности, и традиции, и духовный строй, и многое иное. Но это, при очень большом желании, можно нажить заново. А вот убитых, изведенных и изгнанных людей не вернуть. Гены не возвратить. Заново такую элиту не воссоздать. Генофонд не поправить. Бесценное биологическое и культурное достояние русского народа, тысячелетиями рощенное… Но, по Сергееву и Соловью (и «примкнувшему к ним» Хомякову), вот именно элиту-то и жальче меньше всего! Она ведь «нерусская» была, а то и «антирусская»!

Удивляет, прежде всего, позиция Соловья: сам же понимает и убедительно обосновывает82, что в истории этноса кровь (в самом материалистическом смысле слова) – это все! А тут, оказывается, и лучшей элитной крови, лучшей генетики – не жалко. Хотя именно это – самое главное обвинение революции, самый главный ущерб от нее, самое главное ее преступление, куда страшнее еврейского Холокоста.

Понятно, что для такого «нового прочтения» русской истории «по Соловью» оправдание Октября и большевиков, с одной стороны, и обвинение в нерусскости и/или антирусскости хотя бы только русского дворянства (коль скоро к русской элите в целом оно не липнет), с другой стороны, – есть насущная потребность и первейшая необходимость, условие sine qua non.

«Новое прочтение», увы, не получилось верным. Именно чувство ответственности за верное развитие русского национализма, а значит кровная заинтересованность в здоровой, правильной интерпретации истории русского народа не позволяют мне пройти мимо подобного перекоса.