Читать книгу «Вокруг света» и другие истории - Александр Полещук - Страница 32

На очередном собрании группы Прохоров объявил, что нам предстоит самостоятельно провести конкретное социологическое исследование районной газеты и её аудитории. Местом проведения исследования был избран Шацкий район Рязанской области. Комплексный проект охватывал все звенья процесса коммуникации: издателя, журналистов, содержание газеты, читательскую почту, аудиторию, информационные потребности и интересы читателей, их отношение к газете. Предстояло разработать программы и документы для каждой процедуры, собрать эмпирический материал при помощи анкет, опросов и контент-анализа, обработать материал машинным способом, интерпретировать полученные количественные данные и подготовить аналитическую записку или книгу. Каждый аспирант выбирает для себя тему, которая и станет темой его кандидатской диссертации.

На фоне недавнего «дела Левады» в замысле проекта «Районная газета и пути её развития» прочитывается конъюнктурный момент: следовало показать, что социология не является оторванным от жизни теоретизированием, а может быть использована для совершенствования периодической печати и идеологической работы партийных комитетов. Подобная мотивировка наверняка фигурировала в записке, направленной в отдел пропаганды ЦК КПСС, поскольку без благословений и распоряжений столь высокой инстанции невозможно было ни организовать исследование на месте, ни обеспечить его финансирование. Прохоров регулярно информировал нас о своих походах в ЦК, в том числе о переговорах с первым заместителем заведующего отделом пропаганды Г. Л. Смирновым.

Наконец «добро» было получено. В начале 1970 года Государственный комитет по делам издательств перечислил университету на проведение нашего исследования немалую сумму – 50 тысяч рублей. Аспирантов назначили младшими научными сотрудниками по хозяйственному договору. Мы ежемесячно получали зарплату и тут же отдавали её администратору проекта Георгию Рабиновичу (Пшеничному). Деньги эти расходовались на печатание документов исследования, командировки, машинную обработку данных и другие нужды. Оплата наличными во все времена обеспечивает лучший результат.

Программа исследования и документы подробно обсуждались на еженедельных заседаниях группы. Мои коллеги довольно быстро выбрали себе делянки: Валерий Сесюнин – представления аудитории о функциях печати, Луиза Свитич – личность журналиста, Марина Смирнова – информационные потребности аудитории, Григорий Кунцман – читательские интересы.

После долгих прикидок я замахнулся, можно сказать, на самую суть нашего дела – эффективность печати, рассмотренную не в ракурсе «принятия мер» по выступлениям газеты, а в ракурсе восприятия информации реципиентом. Задумал поверить алгеброй гармонию – экспериментально измерить, как читатель понимает, усваивает, оценивает газетные материалы, влияют ли они на его поведение. («А вот теперь выясним, дорогие товарищи, не впустую ли мы трудимся, есть ли толк от наших писаний…»)

Уловить результат воздействия информации на сознание отдельного человека – сложнейшая задача, всё равно, что решить уравнение со многими неизвестными. Теория познания, в какой-то степени знакомая из курса философии, оказалось непригодной для столь тонкой материи; основами психологии, тем более психологии экспериментальной, а также приёмами контент-анализа я не владел. В Ленинской библиотеке прочитал и перелистал много умных и не очень умных книжек, однако теоретическое обоснование и методика предстоящего исследования никак не складывались.

Кое-что почерпнул на семинаре Советской социологической ассоциации в Новосибирске по теме «Проблемы контент-анализа в социологии». Анализ содержания произведений журналистики к тому времени был уже не в новинку. С особым тщанием конспектировал сообщение Марью Лауристин об опыте эстонских социологов, изучавших с помощью контент-анализа ценностную структуру тартуской районной газеты «Эдази». К эстонским коллегам тогда относились с подчёркнутым почтением: они провели уже три неформальных социологических семинара по проблемам теории и практики массовой коммуникации и издали материалы в трёх сборниках «Кяэрику» – по названию спортивной базы Тартуского университета, где проходили семинары. (Через двадцать лет я увидел Лауристин в теленовостях. Она, лидер Народного фронта Эстонии, выступала на съезде народных депутатов СССР с требованием независимости Эстонии. Занятия социологией определённо способствуют свободомыслию.)

Приближалось лето 1970 года, а вместе с ним и срок выезда на пленэр. И настал день 11 мая, когда Прохоров на собрании группы объявил: «Исследования Полещука не будет. Он не успевает». Я промолчал, хотя почувствовал обиду. Два месяца назад Евгений Павлович с похвалой отозвался о моих интеллектуальных подвигах, но с тех пор ни разу не поинтересовался, как идут дела, а теперь вот объявил суровый вердикт. Но, по правде говоря, виноват был я сам. Из упрямства я не рассказывал Прохорову о своих трудностях, стыдясь показаться неумёхой.

Не могу понять, как мне, имевшему опыт работы в районной газете и представлявшему районную аудиторию отнюдь не по художественным фильмам, пришло в голову взяться за такие тонкие эксперименты. Сколь глупо было надеяться зафиксировать в хитроумных таблицах реакции жителей Рязанского края на прочитанный газетный текст! При этом надо было обеспечить представительность материала и опросить по меньшей мере человек двести по выборке, соответствующей социально-демографической характеристике населения.

Меня не насторожили даже обескураживающие результаты, полученные в ходе реализации генерального проекта «Общественное мнение». Т. М. Дридзе, одна из исследовательниц, рассказывала, что между СМИ и реципиентами были обнаружены «языковые ножницы»: люди не могли объяснить смысл того газетного текста, что предъявляли им в ходе опроса, не знали значений слов из политического словаря. Руководитель проекта Б. А. Грушин впоследствии так писал о феномене «ножниц»:

Шутка ли сказать, но знавших весь включённый в эксперимент словарь было менее 2% читателей, тогда как владевших менее чем его половиной – 9%… При этом особенно огорчительными (для заказчика) и особенно важными (для исследователей) были два результата. Первый из них – полное отсутствие слов, которые были известны «на отлично» хотя бы 10% читателей прессы… при значительном количестве слов (18 из 50), которые были совершенно непонятны абсолютному большинству (от 51 до 88%) читателей. Второй – широкое присутствие в словаре, среди вовсе неизвестных или ошибочно толкуемых как минимум третью читателей слов, из тех, что входили в золотой фонд языка КПСС, играли ключевые роли в лексике Агитпропа. Трудно поверить, но в 1968 году, полвека спустя после Октябрьской революции и почти 40-летнего строительства социалистического общества, 39% советских/российских граждан не знали, что означает слово «диктатура», 42 – «суверенитет», 46 – «империализм», 48 – «гуманизм», 50—60% – «демократ», «оппозиция», «милитаризация» и аж 60—90% – «левые силы», «реакционер», «либерал» и др.

Картина в самом деле получилась обескураживающей: оказалось, что советские СМИ работали в значительной мере вхолостую. И это в Таганроге, крупном промышленном городе! Что уж говорить о Шацком районе…

А ведь моё исследование могло бы стать в некотором смысле финальным аккордом нашего проекта. Достаточно было проанализировать факторы, влияющие на результативность информации: роль издателя, авторитет печатного органа, квалификацию журналиста, качественные характеристики сообщения, наличные потребности и интересы аудитории, способность читателей адекватно воспринимать информацию, читательские оценки и прочее. Получилась бы простенькая, но вполне приличная диссертация. Однако амбициозный неофит жаждал открытий…

Решили, что я всё-таки поеду в Шацк, буду набираться опыта в опросах, помогая Луизе Свитич потрошить тамошних журналистов. В том было небольшое утешение.

Я не сразу возвратился в общежитие. Допоздна бродил по городу. В голове вертелось:

Двенадцатого мая, в день рождения, решил избежать объяснений, фальшивых подбадриваний и пожеланий коллег и спозаранку уехал к Самсонову в ЦК комсомола – поработать над его заданием. Заместитель редактора газеты «На смену!» Станислав Самсонов оказался в Москве вскоре после меня. Его приняли на работу в ЦК ВЛКСМ, в отдел по связям с союзами молодёжи социалистических стран (Отдел ЦК – так, с прописной буквой, он шифровался в документах). В обязанности Самсонова входило курирование журналистских обменов между молодёжными изданиями и подготовка обзоров этих изданий. Будучи человеком инициативным, Станислав задумал подготовить брошюру о работе союзов молодёжи соцстран и предложил мне заняться её написанием, намекнув на возможность гонорарного издания в «Молодой гвардии». Материалы были разнокалиберные и неравноценные по качеству: отчёты журналистов и работников ЦК о командировках в страну, справки о беседах с делегациями, приезжавшими в Москву, переводы выступлений молодёжных лидеров и статей из газет. Самсонов выколачивал их из коллег, разыскивал в шкафах среди бумаг и передавал мне.

Как обычно бывает, я увлёкся этой довольно хлопотной работой, которая постепенно стала интересовать меня сама по себе, независимо от того, случится или нет публикация. Кстати сказать, ту брошюру мы закончили и сдали руководству отдела. Через два-три года она была напечатана, но фамилии авторов были почему-то другие.

А тот памятный для меня день рождения, который я провёл в трудах, закончился распитием бутылки водки у Самсонова на холостяцкой кухне. Выслушав мои стенания, он произнёс фразу, которую можно считать циничной, а можно пророческой: «Умный человек после московской аспирантуры в Свердловск не поедет».

Старинный городок Шацк, что на Шаче-реке, выглядел довольно уныло, подобно большинству русских провинциальных городков, оставшихся после многочисленных пертурбаций без своих традиционных занятий и уклада. Нас поселили в школе-интернате, откуда интервьюеры ежедневно совершали рейды в город и близлежащие деревни и сёла. Интервьюерами были студенты, которых наскоро обучили приёмам сбора первичной информации по вопроснику. Разумеется, опросы вели и сами авторы исследований. Пришлось преодолевать немало трудностей – от явного нежелания аборигенов откровенно отвечать на провокационные вопросы незнакомцев до отсутствия нормальной (или любой) еды в столовых и магазинах. Тем не менее, группе удалось опросить около полутора тысяч человек.

Студентка Татьяна Коростикова посвятила трудам и дням социологических добровольцев прочувствованное поэтическое сказание. В нём есть такие строки:

Рязанское лето, несмотря на афронт, который я потерпел на ниве науки, отзывается во мне яркими впечатлениями. В детские годы я немало поездил по стране благодаря тому, что мама, фельдшер железнодорожной больницы, могла ежегодно оформлять бесплатный билет. Но бывать в срединной России никогда не доводилось.

И вот я еду в Спас-Клепики, чтобы провести там для Луизы Свитич формализованное (то есть с едиными стандартными вопросами и вариантами ответов) интервью с сотрудниками районной газеты. Впервые в жизни вижу из окна настоящую дубовую рощу, тихие речки с заливными лугами; потом въезжаем в Мещёрские болота, где ещё сохранились узкоколейки, построенные для вывоза добытого торфа. Водитель автобуса то и дело задрёмывает, голова его клонится к рулю, и тогда бдительные местные тётки, принаряженные по случаю поездки на базар, протяжно восклицают с милой рязанской протяжностью: «Шафё-ёр, ня спи-и!»

Я не случайно выбрал Спас-Клепики. Однажды прочитал у Паустовского, что город стоит на реке Пра с коричневой водой. Необычный цвет объясняется тем, что река вытекает из обширных мещёрских торфяников. Но писатель был здесь в 30-е годы, и я сомневался, что застану ту же картину.

На следующий день спозаранку поспешил к реке. Солнце уже поднялось над крышами, и в его косых лучах я увидел, что у воды действительно коричневатый оттенок. Ложе реки устилал толстый ковёр мха, слегка пружинящий под ногами. От моих шагов поднимались со дна фонтанчики древней коричневой пыли. Я зачерпнул пригоршню мягкой на ощупь воды и долго вглядывался в порхание невесомой торфяной взвеси, не желающей осаждаться на ладонь…

Городок с речкой в травянистых берегах, с длинной бревенчатой гатью через болотистый пустырь и сонными улицами, вдоль которых стояли ещё крепкие старые дома с подклетями, верандами, чердаками и мезонинами, был мало похож на городки Урала и Сибири. Неподалёку от Дома колхозника, где я обитал, обратил внимание на двухэтажное каменное здание. Табличка извещала, что здесь, в церковно-учительской школе, учился Сергей Есенин. Соскучившись на чужбине по родному дому, будущий поэт снаряжал котомку и отправлялся отсюда пешим ходом в село Константиново, впитывая по дороге красоты рязанской земли.