Читать книгу «Вокруг света» и другие истории - Александр Полещук - Страница 5

Взрослея, человек наращивает и развивает опыт детских и юношеских лет, когда он жадно постигал устройство подлунного мира и осознавал своё место в нём. Взгляды и оценки меняются, пересматриваются – это неизбежно. Но невозможно до конца выжечь в себе то, что впитала в раннем возрасте душа, что-то всё равно остаётся. Из себя не выпрыгнешь.

Человека можно сравнить с лежащим на дороге осколком зеркала, в котором отражается ход мировой истории. Не уверен, что эта мысль – моё собственное изобретение, но она мне близка. Я – дитя страны под названием Советский Союз, живой продукт конфликтов и сотрясений XX века. Пожалуй, в первую очередь следует назвать Октябрьскую революцию. Однажды меня осенила неожиданная мысль: революцию стоило затевать хотя бы для того, чтобы мне появиться на свет. К такому выводу, как ни покажется он кому-то нелепым и циничным, ведут следующие цепочки очевидных фактов и неопровержимых суждений.

Начать следует с того, что до революции мой дед Антон Никодимович Савранский и бабушка Ксения Васильевна имели хорошее хозяйство в украинском селе Данилова Балка, входившем в Балтский повят Подольской губернии. (Ныне село относится к Кропивницкой, в недавнем прошлом Кировоградской, области Украины.) Там родились их дети. Если бы не произошла революция или если бы в гражданской войне не победили красные, то Савранские так и продолжали бы крестьянствовать в Даниловой Балке. Со временем выдали бы дочь Анну за какого-нибудь чубатого хлопца или же за старого холостяка из зажиточной семьи. Словом, при таком раскладе у меня были бы нулевые перспективы. У Анны Антоновны родился бы не я, а какой-нибудь другой ребёнок с неясной судьбой, если принять во внимание возможное немецкое нашествие.

Но вот в соответствии с неумолимой логикой строительства социализма началась коллективизация. Савранские считались крестьянами-середняками, однако в суматохе классовой борьбы с таким мнением кое-кто мог и не согласиться. Поэтому они сочли разумным продать дом и отправиться в Сибирь по собственному желанию, захватив швейную машину «Зингер», прялку и сундук с пожитками. Савранских было четверо: Антон Никодимович, Ксения Васильевна, дочь Анна и сын Фёдор. Сибирское районное село Юдино стало их пристанищем не случайно: здесь жил родной брат Антона – Денис, служивший с дореволюционных лет билетным кассиром на ближайшей железнодорожной станции Петухово. Почему он там оказался – не знаю.

Савранские купили в Юдино небольшой дом, завели хозяйство. Антон Никодимович работает, Ксения Васильевна – домохозяйка. Анне 16 лет, Фёдору 12. Анну, окончившую семилетку, отправляют в Омск, в медицинский техникум. Сохранилась её выпускная фотография: два десятка девушек, получивших специальность «фельдшер-акушерка». Среди них моя будущая мать. Распределение – в село Новая Заимка Тюменской области – в то время Омской.

Теперь возьмём другую линию, отцовскую. Если бы не произошла революция или если бы Колчак разгромил Красную армию, мой второй дед Илья Ефимович Полещук, выпускник Омской духовной семинарии, наверное, так бы и учительствовал в сельской школе. Возможно, поднялся бы по служебной лестнице, переехал в уездный город Ялуторовск, и тогда его сын Александр, 1912 года рождения (один из шестерых детей Ильи Ефимовича и его жены, крестьянки Евдокии Кузьмовны), не стал бы моим отцом. Наверное, женился бы на какой-нибудь ялуторовской мещанке, и на свет появился ребёнок, быть может, похожий на меня и вполне достойный человек, но всё-таки не я, не я… Как это было бы обидно!

Александр, сын Ильи Ефимовича и Евдокии Кузьмовны, после окончания семи классов школы крестьянской молодёжи работал в Новой Заимке колхозным счетоводом. Отслужив срочную, остался в армии, окончил командирские курсы.

И вот красный командир приезжает на побывку в Новую Заимку, знакомится там с Анной Савранской… Свадьбе предшествует довольно длительный период ухаживаний и переписки. В 1940 году молодая семья уезжает в Забайкалье, к месту службы Александра Ильича. Городок в суровом пустынном краю на границе с Монголией мог стать моей малой родиной, но предусмотрительный техник-интендант первого ранга отправил беременную жену к её родителям в Юдино.

Таков ход событий, который неизбежно вёл и привёл к моему рождению. Не будь их, у меня не было бы никаких шансов. Пускай моя жизнь ничем не лучше жизней тех, кто из-за всевозможных катаклизмов не появился на свет. Но ведь это моя жизнь, моя судьба, и с этим нельзя не считаться.

Я родился 12 мая 1941 года, а в июне 16-ю армию, где служил по финансовой части отец, начали спешно перебрасывать в Киевский особый военный округ. Генштаб планировал создать на западе вторую стратегическую линию войск. В случае начала военных действий против нашей страны 26 дивизий, выдвинутых из внутренних округов, должны были стать резервом фронтов. Не исключено, что воинский эшелон проследовал через станцию Петухово, но сообщить об этом жене Александр Ильич не мог, поскольку передвижение частей Красной Армии шло в условиях строжайшей секретности. (Данный факт при желании можно легко вписать в одиозную версию подготовки сталинского удара по Германии, разработанную некоторыми нашими и не нашими историками.)

Отец остался в моей детской памяти фотоснимком, приколотым кнопкой в простенке между окнами: молодой военный в гимнастёрке с аккуратно подшитым подворотничком, треугольники в петлицах, значки «ГТО» на груди. Последнее его письмо, отправленное из-под Вязьмы (16-я армия не успела к новому месту дислокации), датировано октябрём сорок первого года, а «похоронка» – мартом 1945-го. Три с половиной года молчания. Мать продолжала ждать чудесного возвращения отца и замуж больше не вышла.

Родившихся с 1928 по 1945 год мальчиков и девочек сейчас именуют детьми войны. Действительно, нет людей более близких, чем мы, по крови и душевной привязанности к участникам войны – живым или мёртвым. Война, унёсшая или опалившая огнём отцов у моих сверстников и сверстниц, была нашим главным и бескомпромиссным воспитателем. Мы знали, что Родина – это не просто слово из учебника. Это наша страна, её могущество и красота, история и культура, язык и народ, герои и вожди. Это нечто реальное, очерченное границами, и в то же время отчасти мистическое, эмоционально ощущаемое, отражённое в словах, которые теперь принято называть пафосными, – родная земля, родимая сторонка, отчий дом.

По мере взросления приходило понимание того, что героическая ипостась войны не составляет её полной картины. Танкист Ольгерд Иванович Ермак, преподаватель военного дела (был такой предмет в программе старших классов), рассказывал, как после боя очищал гусеницы от комков человеческой плоти и земли. «То могли быть и наши», – обожгла меня однажды догадка.

По дороге с бабушкой на Украину в 1951 году я впервые увидел на перронах крупных станций инвалидов войны с медалями на пыльных пиджаках – слепых, безруких, безногих – на тележках с колёсиками-шарикоподшипниками и одноногих – на тяжёлых деревянных протезах. Хриплыми голосами они кричали под пиликанье гармони «Раскинулось море широко», «На сопках Манчжурии», «Огонёк». Пассажиры одаривали их деньгами, папиросами и домашними припасами.

За Ульяновкой, украинским селом, где жил бабушкин племянник, почти каждый день ухали взрывы – там обезвреживали бомбы, мины и снаряды, оставшиеся с войны. Жителям запрещали ходить по опасным местам, но мальчишки всё равно рыскали по левадам и балкам, подрывались и калечились.

Газеты и радио рассказывали, как силы мира и прогресса борются с поджигателями новой войны, а свободолюбивые народы сражаются с колонизаторами и угнетателями, клеймили марионеток империализма, предавших свои народы. Журнал «Крокодил» печатал карикатуры: длинный Дядя Сэм с козлиной бородой размахивает атомной бомбой, жирный Черчилль сигарой поджигает бочку с порохом, американский солдат в тяжёлых ботинках поднимает на штык корейского ребёнка. В Корее воевали американцы, во Вьетнаме – французы.

У нас в кладовке хранился запас самого необходимого на случай войны с Америкой: ларь с пшеницей, сундук с мылом, солью, сахаром, стеариновыми свечами и спичками.

Таков был контекст взросления детей войны, или, если угодно, патриотическое воспитание поколения.

По окончании 4 класса я получил первую в жизни награду – «Похвальный лист» с овальными портретами Ленина и Сталина по углам. Ленин, в пиджаке и галстуке в горошек, и Сталин, в маршальском мундире, молчаливо подтверждали, что овладение знаниями – дело государственное, а не личное.

В основе школьного воспитательного процесса лежала коммунистическая идеология, а её человеческим олицетворением были два вождя. Однако в этой паре Ленин представлял собой фигуру почти легендарную, книжную. Он совершил великую революцию, но давно умер, а Сталин, его верный ученик и соратник, построил социализм, победил Гитлера и ведёт народ к коммунизму. Примерно такой была схема моего восприятия Сталина.

Я привык к тому, что ОН есть, и такая простая мысль, что ЕГО может и не быть, что ОН, как и все люди, смертен, не приходила в голову.

Отчётливо помню то утро, когда, проснувшись, услышал от матери: «Сталин умер». Радио всё время повторяло правительственное сообщение, играла траурная музыка. Не зная, что сказать, я стал молча собираться в школу.

По случаю смерти вождя в школе состоялась траурная линейка. В день похорон в назначенное время долго и тревожно завывали гудки.

Летом, приехав в Москву, мы с матерью отстояли длиннющую очередь, чтобы попасть в Мавзолей, на фронтоне которого сияли золотом два имени: ЛЕНИН СТАЛИН.

А через три года на школьном комсомольском собрании директор школы Дмитрий Афанасьевич Рябов пересказал нам доклад Хрущёва «О культе личности и его последствиях». К тому времени высокопарные эпитеты, всегда сопровождавшие имя Сталина, незаметно сошли на нет, но его портреты и цитаты по-прежнему присутствовали в учебниках.

Прошло ещё шесть лет, и Сталина тайно удалили из Мавзолея и похоронили рядом в землю. Культ кончился, Сталин как будто ушёл в историю. Однако его личность и дела продолжают будоражить умы и возбуждать страстные споры даже в XXI веке…

Говорят, что советская школа вколачивала в головы учащихся истины в последней инстанции. Но ведь базовое образование и должно опираться именно на основополагающие законы природы, на выводы науки и принятые в обществе нормы и ценности. Ведь никому не приходит в голову вводить варианты написания русских слов на том основании, что существует намеренно искажённый язык, используемый нашими молодыми современниками в социальных сетях.

Советское государство действительно задавало всем школам, независимо от места их нахождения, стандарт обучения: одинаковые программы, одинаковые методики, одинаковые учебники. Считать ли это проявлением коммунистического тоталитаризма и насаждением единомыслия? А может быть, таков один из демократических принципов подлинно народного образования: дать всем без исключения учащимся определённый комплекс знаний и шанс получить высшее или среднее специальное образование?

Теоретически все советские школьники могли поступить в вуз, выдержав экзамены и пройдя конкурс знаний, а не аттестатов. Но между теоретической возможностью и практическим результатом существовала дистанция огромного размера, как выражался полковник Скалозуб. Разными были школьники по своим интеллектуальным способностям, разными были и учителя по степени владения материалом и умению его преподать. Существенно различалось общее развитие школьников в крупных городах и в провинции. Школьнику из провинции требовалось значительно больше волевых усилий, труда и обыкновенной удачи, чтобы на равных конкурировать на вступительных экзаменах со своими сверстниками из областного центра, тем более с москвичами и ленинградцами. А ведь ещё надо было предусмотреть в скудном семейном бюджете расходы на абитуриента и будущего студента, и это препятствие часто оказывалось непреодолимым. Из двадцати с лишним выпускников нашего 10 «А» вряд ли больше пяти получили высшее образование. Примерно так же, по-моему, обстояло дело в параллельных классах.

В 1958 году, когда я получил аттестат зрелости, в обществе, в том числе и в молодёжной среде, утвердилось устойчивое мнение о первостепенной значимости и престижности специальностей, связанных с инженерией и естественными науками. Поэт Борис Слуцкий даже вывел поэтическую формулу:

Распространению романтических представлений о могуществе человеческого разума и точного знания, несомненно, способствовали впечатляющие достижения науки и техники. Считалось очевидным, что юноши должны поступать в какой-нибудь институт технического профиля, а девушки – в педагогический или медицинский. Не избежал общего поветрия и я, решив избрать своей будущей специальностью радиотехнику.

Правда¸ литература влекла меня не меньше. Моё детское увлечение книгами переросло в юности в настоящее пристрастие (сладость уединённого чтения испытываю до сих пор). Но «четвёрка» по русскому языку и литературе – единственная в заполненном «пятёрками» аттестате – показалась мне весомым аргументом. Получив серебряную медаль, я стал готовиться к вступительным экзаменам на радиотехнический факультет Уральского политехнического института (УПИ) в Свердловске. Конкурс в тот год был больше десяти абитуриентов на одно место, и мне не хватило одного балла до проходного (с 1958 года отменили преимущества для медалистов).

Я не искал журналистику – она сама меня нашла.