Читать книгу Расторжение - Александр Скидан, Сергей Ромашко - Страница 24

Очей исполнен этот омут птичий…

Они, низвергаясь отвесно в мерный огонь, рулад штольню, так печальны, как после «вечной

любви». Взрываясь хлопаньем бесшумным крыл, испепеленные

лампионы, птицы застилают лицо экранной дивы, и нам

падать в эти постели, сестра двуликая

(или так: постели им в безмолвие и покой

еще тише и ниспадая

истления шорохом в сводах ночи). Растление.

Сантименты. Россия

                                                  выпадает из памяти,

как роса. Но разве он, восхищенный, забывает,

что помимо домогания и любви

есть недосягаемая тщета обоюдной ласки, помавание

боли, когда, обретаясь в смерти, смотреть

смерть? Многоочитая падаль, пусть

пляшет ампула в ледовитых венах, раскинь

кукольные тряпичные руки, ни хуя себе. Луч

проектора пел, как одна уже пела в церковном хоре, у

каких таких врат, в какое пекло.

смотри сказал я душе

миракль гейша псюхе пропахшая псиной

киношных кресел смотри оспиной льда покрываются

острова блаженных

                                        были да сплыли

переплывая экран, опрокинутые в ничто. Шарканье

граммофонной иглы, прейскуранты

в перспективах песка, заройся в пение

дальнобойных сирен, молчи что есть мочи. И те,

что сидели в зале, переплывали «смерть»,

другую, опрокинутые,

вслушиваясь в безголосый шелест распада; их

исполнили гравировальщики Мнемосины

татуировкой забвения. Бейся

                                     потусторонней льдинкой в стручке

виски о бокала висок, или

прижимаясь ссадиной к конькобежной стали.

Каменноостровская пыль. Речь – распыление,

распыление – речи, перенесение с «цветка на цветок». И нам уже

не поднять глаза.