Читать книгу Расторжение - Александр Скидан, Сергей Ромашко - Страница 33

Зимы копыто, ты, и коптское письмо,

вся в скорлупе птицеголовой

рука, что под стеклом разбужена

водить и выводить экзему мельхиора

с ковша – нет, не Медведицы – сиделки

в осоке охристой с бинтами воскресенья.

Он с греческого переправил ил

в низовья Нила. Буквицы и птицы.

И поднялись как ивиковый клин,

и вспенили страницу словаря

несуществующего. И восстал из мертвых

не оперившийся еще Гермес.

В коленах рода нет ему склоненья;

он третий лишний взгляд не отведет

от дельты той, где сигмы локтевой сустав,

пронзен тупой, как наконечник, болью,

где коченеет тень равновеликой,

                                                       отброшенной

от псалмопевца с цитрой,

с повязкой траурной в раздвоенную ночь.

Он отпустил колки и наколол

ее ложесна, что зернились вчуже,

в расселину сетчатки. Петь так петь в снегу.

И он ослеп.

Бог пятками сверкал.

Исполненный очей все тот же кочет:

китайский – лунный – високосный – мозг.

Гермафродита заячья губа

не дура, «Бавель», шепчет, «Бавель».

Смешалось все; у голоса плюсна проклюнулась,

и в междуречье щиколоток

теснимая толпой менад впадает речь —

в столпотворении теснимых знаков

на верстаке верстальщика: он правит,

как костоправ, свою судьбу.

                                              Въезжают

всадники на глинобитный двор,

шукают первенца, семью берут за жабры,

и жгут костры, и вот уже в воде

танцорами привстали в море Мертвом на стременах.

Не что-то, а ничто, морской прибой

нас гложет, как толченое стекло,

что теплится Невы, как на рассвете,

когда картонки собирает бомж в обмотках легких,

с харкотиной, расцветшею в петлице дикой.

Набравшему воды в тимпаны рта

ни зеркальце тогда не подноси,

ни спичку, милая.