Читать книгу Аккорд - Александр Солин - Страница 8

Безумный бог сожрал светило и проглотил луну с зарей…

Однажды я спросил моего пожизненного друга Гошу, помнит ли он, как лишился невинности и если да, то сохранила ли его память подробности. Жовиальный Гоша хмыкнул и сказал: «А какая по счету тебя интересует? Ведь я терял ее столько раз!»

И в самом деле, стоит ли придавать значение тому, что рано или поздно все равно случится? Небытие, например. Конечно, стоит, считаю я. С той лишь разницей, что теряя невинность, мы оцениваем урон задним, так сказать, числом, в то время как теряя жизнь мы теряем и саму возможность ее оценивать, отчего следует это делать заранее. И мы делали бы это и делали с блеском, если бы не принуждены были иметь дело со словами.

Фокус в том, что наше косноязычие проистекает из суверенного и беспардонного права человеческих слов вещать от имени вещей и своим тощим телом заслонять их многогранную полноту. Иначе говоря, слова по самой своей узурпаторской природе вводят нас в заблуждение относительно истинной сути вещей. Здесь тот же казус, что и с депутатами: присваивая себе право высказываться от нашего имени, они говорят совсем не то, что мы хотим. Или возьмите, к примеру, грибы: в природе их несколько сотен тысяч видов, и все называются грибами. Среди них встречаются весьма красивые – мухоморы, например. Очевидно, что видов любви куда больше, чем видов грибов – хотя бы потому что каждый считает свою любовь единственной и неповторимой. Однако съедобных видов любви, как и грибов – единицы. А между тем половой акт есть лучший способ это выяснить. Естественно, к первому мужскому опыту это не относится, поскольку он совершается либо по случаю, либо по большой любви. Как у нас с Натали.

Уж если кульминацию любви называть половым актом, то самый первый акт следует именовать половой конституцией. Я прекрасно помню то состояние, в котором оказался, после того как присягнул Натали на верность. Помню, обнаружив на себе ее кровь, я был смущен и слегка напуган. Натали, однако, успокоила меня, сказав, что в первый раз так и должно быть. Теперь я понимал внезапно онемевшего Гошу: его красноречие ушло вглубь и там захлебывалось от восторга.

Мне словно открылась тайная и главная сторона жизни и сделала меня всезнающим, всемогущим и великодушным. Будущее представлялось мне ликующим, пьянящим и солнечным, как апрельские дни нашего медового месяца. Руки сами тянулись к рукам, губы к губам и, пожалуй, самой трудной и утомительной нашей задачей была необходимость прикидываться невинными и беспечными. Узнай о нас враждебный взрослый мир, и остракизму подвергся бы не я – Натали. С несмываемой репутацией малолетней шлюхи она была бы зачислена в разряд отверженных и отдана общественному мнению на поругание.

В те дни главным моим занятием, всепоглощающим и неистовым, стало ожидание очередной нашей встречи. В выходные мы пользовались отсутствием моих родителей, проводивших весь день на даче, в будние – их же отсутствием, на этот раз на работе. Занятия были заброшены, уроки делались кое-как, и это накануне выпускных экзаменов!

Натали приходила – возбужденная, сияющая, грешная. Я же видел перед собой сошедшего с неба ангела, каким она рядом со мной, собственно говоря, и была. Испытывая замирающее предвкушение, мы спешили в кровать. Не знаю, как для кого, а для меня блаженство начиналось с первым прикосновением к Натали и затем, минуя бичи и хлысты страсти, продолжалось в послесудорожных объятиях, в которые я заключал мою разомлевшую возлюбленную с ее нежным лепетом.

Возникнув сам собой, обряд нашей любовной мистерии стал каноном: Натали оставляла меня в гостиной, заходила в комнату, раздевалась и забиралась в постель, после чего заходил я и делал то же самое. Она стискивала меня, я стискивал ее, и мы целовались (в губы) до тех пор, пока я не оказывался на ней. Воспроизводя из раза в раз одну и ту же мелодию любви, мы наслаждались ею и не мыслили себе иной. Когда Натали, задыхаясь и мотая головой, бормотала: «Юрочка, миленький, ой, мамочки, ой не могу…», я и понятия не имел, что речь идет об особом женском удовольствии. Вся наша милая возня происходила под одеялом, и все, что мы потом себе, вспотевшие, позволяли – это выпростать утомленные жаркие руки и оголить плечи. Затем мы лежали, обнявшись и обмениваясь милыми возвышенными глупостями, в то время как наши руки, ноги, животы и бедра вели под одеялом деятельный и тесный диалог.

Несмотря на свой нежный возраст, Натали знала все, что положено знать женщине. Объяснила, откуда берутся дети и научила, как этого избегать. Я свято следовал ее инструкциям, что, конечно же, отражалось на качестве моей коды, зато позволяло ей чувствовать себя спокойно.

Я любил смотреть, как она одевается.

«Отвернись!» – говорила она, выбираясь, обнаженная, из постели, за пределами которой обитал стыд. Я закрывал глаза и, выждав несколько секунд, оборачивался в ее сторону.

«Бессовестный!» – улыбалась она, не делая попыток прикрыться.

Пожирая глазами ее точеную, полированную фигурку, я смотрел, как продев в распяленные отверстия ноги, она натягивала трусики, как ломая руки, застегивала лифчик и превращалась в пляжную девушку. Как по воздетым рукам и телу скользила, расправляя складки, комбинация, и полуголые ноги и голые руки торопились доиграть свои партии. Как прятались под блузку флейты рук, а под юбку – виолончель бедер. Как зачехлялись в чулки скрипки ног, и как сверкнув из-под закинутой наверх юбки, покидало сцену ее перетянутое резинкой бледно-розовое бедро. Она шла в гостиную, а я с сожалением покидал кровать и мечтал о том времени, когда мы сможем проводить в ней все дни и ночи напролет.

Мои выпускные экзамены ничуть не мешали нам наслаждаться друг другом. Мы освоили мою дачу и узнали о себе много нового и приятного. Например, я узнал, что одеяло только мешает, что целовать можно не только в губы и что страдальческие стоны, гримаски и лепет Натали, за которые мне всегда хотелось ее пожалеть, на самом деле означают высшую степень женского удовольствия. Узнал про женские дни и про томительное воздержание. И самое главное – с каждым днем Натали была мне все дороже и ближе, а возможно, уже слилась со мной.

Так продолжалось до конца июня, когда однажды Натали не пришла в назначенный час. Такое случалось и раньше, но, как правило, вечером недоразумение рассеивалось. Однако в этот раз она не пришла и вечером. На следующий день около одиннадцати утра я отправился к ней домой. Разгорался чудный летний день. Воздух дышал покоем и миролюбием. Ах, сейчас бы на дачу! Искупаться и в кровать. У нас с каждым разом получается все лучше и лучше. Люблю, когда она после этого дремлет, уткнувшись мне в плечо…

Добравшись до ее квартиры, я позвонил. Мне открыл низкорослый, широкоплечий, коротко стриженый парень с приплюснутым, как у боксера носом и глубоко запавшими глазками под выгоревшими бровями. Я спросил дома ли Наташа. Он прилип ко мне злым, тревожным взглядом и вместо ответа спросил бесцветным голосом:

«А ты кто?»

«Знакомый» – ответил я.

Парень несколько секунд рассматривал меня, а затем сказал:

«А ну идем!»

«Куда?»

«Во двор…»

«Мне Наташа нужна…»

«Нет ее дома. Во дворе подождем…»

Мы молча спустились во двор и дошли до знакомых мне берез. Парень повернулся ко мне и криво ухмыльнулся:

«Так это ты, что ли, ее жених…»

«А тебе какое дело? Кто ты такой, чтобы спрашивать?» – отступил я на шаг.

«Слушай сюда, щенок! – ощерил он желтоватые зубы. – Ее жених – я! И если еще раз увижу тебя здесь – убью!»

«Да ну! – рассмеялся я ему в лицо. – Ну, давай, убивай, потому что я никуда не уйду!»

Парень сузил глаза и как бы нехотя, с ленцой махнул правой рукой и угодил мне под дых. Я сломался и рухнул березам под ноги.

«Убью, я сказал…» – обронил парень, развернулся и зашагал к дому.

Я пришел в себя, отдышался, встал и побрел туда же. Поднялся на этаж, позвонил и отступил от двери. Дверь открыл тот же парень.

«Ты чо, не понял?» – прорычал он.

Прикрыв кулаками лицо, я бросился на него. Он обхватил меня, и мы влетели в квартиру. Под моим напором он грохнулся на спину, и его затылок с коротким, тупым звуком впечатался в пол. Я оседлал его и вцепился ему в горло.

«Убью, сссука, убью!» – хрипел я, чувствуя, как напряглась под моими пальцами вражеская шея.

Извиваясь, парень тянул пальцы к моему горлу. Мои руки оказались длиннее, и тогда он принялся лупить меня по почкам, по печени, по прессу и в солнечное сплетение. Но пробить мышцы гимнаста не под силу даже этому хрипуну. Ненависть пропитала и превратила их в броню, которую сейчас не пробила бы даже пуля, не то что кулак. Он все же разбил мне губы, и тогда я, нависнув над ним и сжав его горло клешней одной руки, кулаком другой стал молотил ненавистное лицо.

«На, сссука, на, тварь, на, получи!..»

Прихожая наполнилась бабьим визгом. Он бился в уши прозрачной звенящей волной, и на гребне ее пенилось:

«Ой, что делается! Он же убьет его, убьет! Ой, не могу, ой, помогите!»

«Юрочка, миленький, отпусти его, отпусти!» – неизвестно откуда кричала Натали.

Растерянный мужской голос вставлял:

«Тащи его за правую, а я за левую!»

Парень подо мной хрипел, дергался и с резиновым визгом возил подметками по полу. Я же ослеп от ненависти. Я хотел оторвать эту проклятую багровую башку и забросить ее в корзину унитаза! Я жаждал разорвать это тело на куски и спустить туда же!! Хрипящий враг обеими руками вцепился в мое запястье. Меня пытались оттащить, и два голоса – мужской и женский, визжали мне в самые уши: «Отпусти его, отпусти!..»

«Юрочка, родненький, миленький, отпусти его, прошу тебя, отпусти-и-и-и-и!» – верещала Натали.

Визг проник, наконец, в мою голову. Я ослабил хватку, встал на ноги и распрямил скрюченное тело. Между мной и парнем тут же стеной встали две фигуры, а к моей груди прилипла Натали. На полу, держась руками за горло, корчился раздавленный мною червяк.

«Пойдем, пойдем отсюда скорей!» – повиснув на мне, кричала в лицо Натали.

«Все нормально, – приходя в себя, прохрипел я, – все нормально, пойдем…»

Обняв добычу за плечи и облизывая разбитые губы, я спустился с ней во двор. Было тепло и солнечно. Отходя от наркоза ненависти, надсадно ныли костяшки рук. Я заткнул за пояс разорванную рубашку и сказал:

«Пойдем ко мне…»

Пока мы шли, не сказали друг другу ни слова. Когда пришли, Натали развела марганцовку и принялась промывать мои ссадины. Когда она приложила ватку к моему лицу, ее страдающие глаза оказались так близко, что я не выдержал и, отведя ее руку, поцеловал мои любимые омуты. Словно погрузился в них. Она молчала, и только подрагивали под моими губами ее веки.

«Что случилось?» – спросил я, оторвавшись.

Глаза ее наполнились слезами, и она тихо сказала:

«Ничего…»

«Рассказывай» – велел я.

«Мне стыдно…» – пробормотала Натали.

«Рассказывай» – повторил я.

«Если я расскажу, ты меня бросишь…»

«Рассказывай!» – прикрикнул я.

Она с испугом посмотрела на меня и начала:

«В общем, это Лешка… Я тебе про него говорила… Из армии вернулся. Теперь хочет на мне жениться…»

«Да мало ли что он…» – начал я, но она прикрыла мне ладошкой рот, убедилась, что я молчу и продолжила:

«В общем, его мать и моя мать – старые подруги, и Лешку я знаю с детства. Когда была маленькая, даже считала его своим братом. Он всегда заступался за меня и все такое… А перед армией стал ко мне… приставать… В общем, один раз заманил к себе… ну и, в общем… силой заставил…» – всхлипнула она, отвернулась и замолчала.

До меня не сразу дошел смысл ее слов. Заставил силой что – поцеловаться? Ну, конечно! А что еще он мог заставить сделать четырнадцатилетнюю девчонку! Ничего сверх того я и представить себе не мог! Она тем временем продолжала:

«Ну, в общем, я тогда никому ничего не сказала, потому что и сама не очень сопротивлялась… А потом приходила к нему еще несколько раз, и мы с ним этим занимались…»

И тут я все понял. Меня обдало волной жаркого, срамного стыда. День вдруг разом померк, а к горлу подступила равнодушная тошнота.

«Перед армией он сказал, чтобы я его ждала и что когда он вернется, то женится на мне… А потом мы с тобой… ну, в общем, надо было давно тебе все рассказать…» – проникали в меня словно сквозь вату ее слова.

Оглушенный громом ее признания, я сидел с окаменевшим лицом, отгоняя воображение от смутной тени чужого мужчины, который занимался с ней тем же, чем и я. Она всхлипнула и проговорила:

«Ты теперь, наверное, не захочешь меня больше видеть, да? Ну, и правильно, все правильно…» – поникла ее голова.

Мне пора было что-то сказать. Например: «Уходи…» или «Все нормально, не переживай!», но тупое, безжизненное разочарование размерами с целый мир – разочарование, о котором я еще вчера не имел понятия, опечатало мой рот. Натали и разочарование – можно ли представить себе что-либо абсурдней?

Я долго молчал, очень долго. Непозволительно долго. Натали сидела рядом, отвернувшись и тихо всхлипывая. Молчание мое затянулось, и казалось, еще чуть-чуть, и оно станет красноречивее слов, и тогда Натали тихо встанет и незаметно уйдет. И я сказал:

«Мне плевать, что у тебя с ним было. Ведь ты же не знала, что мы встретимся…»

«Не знала…» – эхом откликнулась Натали и громко всхлипнула. Потом вдруг бросилась ко мне, упала рядом со мной на колени, обхватила меня, неудобно прижалась и заплакала в голос:

«Юрочка, миленький, родненький прости меня, пожалуйста, прости! Ведь я никогда не любила этого проклятого Лешку, я только тебя люблю, тебя одного, слышишь! Я жить без тебя не могу! Я же, дура, сказала матери, что мы с тобой поженимся, а она сказала Лешке, и он сказал, что убьет тебя, если я его брошу…» – и дальше сплошной бабий вой – тоненький и безнадежный.

Я поднял ее, обнял, подождал, пока она успокоится и сказал:

«Пойдем, ляжем…»

«Пойдем…» – покорно откликнулась она, вытирая слезы.

Мы вошли в мою комнату и впервые разделись на виду друг у друга. Затем легли, прижались и долго лежали, пока я не ощутил на своем плече горячую влагу.

«Не плачь, – сказал я. – Ты сегодня же переедешь к нам…»

Она затрясла головой:

«Ты ничего не понимаешь…»

«Тут и понимать нечего: переедешь – и все!»

«Нет, нельзя!» – трясла она головой.

«Почему? Ну, скажи, почему?»

«Нельзя…» – тихо и печально ответила она.

Я добрался до ее скорбного лица и, глядя в него, воскликнул:

«Почему – нельзя? Ведь я тебя тоже люблю!»

Так я впервые произнес великое слово, обозначив им то огромное и нежное, что с трудом вмещалось во мне. Произнес, не задумываясь, как будто говорил его уже сотни раз. Я принялся покрывать поцелуями мокрое, солоноватое лицо, и она потянула меня к себе. Я занял исходное положение и вдруг всей кожей ощутил, как тень чужого мужчины слилась со мной. Все то же тайное разочарование кольнуло мое сердце.

Глядя на меня огромными, пылающими глазами, она попросила:

«Юрочка, когда тебе будет хорошо, останься во мне, не уходи…»

Я не послушался и сделал по-своему.

«Ну, зачем, ну, зачем! Не уходи, останься!..» – стонала Натали.

«Нельзя!» – сказал я, когда она успокоилась.

В следующий раз она обхватила меня ногами и прилипла бедрами, но я изловчился и вырвался. Ребенок? Да, я не против. Но показывать пальцем будут на нее.

«Ну, почему ты меня не послушался, почему…» – припав ко мне, печально бормотала Натали.

Уходя, она сказала:

«Потерпи несколько дней, не приходи ко мне, я сама к тебе приду… Насовсем…»

Я ждал три дня. Я ждал целую вечность. Я жил, подгоняя нерадивые жернова времени. На четвертый день я не выдержал, договорился с двумя крепкими друзьями из нашего двора, и мы отправились к Натали.

Поднявшись на ее этаж, я позвонил. Дверь открыла Натали, и по ее безжизненному лицу и пустым глазам я понял, что опоздал.

«Привет!» – сказал я.

«Привет…» – безжизненным эхом отозвалась она.

Мы стояли и смотрели друг на друга: я – с белым от плохого предчувствия лицом, она – со скорбной печалью.

«Что?» – выдавил я.

«Я к тебе больше не приду…» – еле слышно проговорила она.

«Почему?» – шевельнул я мертвыми губами.

«Потому что если я от него уйду, он тебя убьет…»

«Чушь!» – воскликнул я.

«Нет, не чушь… Он бешеный, он может, я знаю…»

«Так переезжай ко мне!»

«Поздно…» – смотрела она на меня с черной мукой в глазах.

«Почему?» – не унимался я.

«Потому что я… – ее глаза наполнились слезами. – Потому что я… с ним… потому что я с ним… уже живу…»

«Что значит – живешь?» – не понял я.

«Живу… Как жена…» – пробормотала она и опустила глаза.

Язык у меня онемел, неимоверная тяжесть придавила плечи, тело опустело.

«Ты… ты… ты…» – силился сказать я, сам не зная что. И вдруг круто развернулся и, миновав растерянных друзей, кубарем скатился по лестнице. Ноги сами понесли меня прочь от этого дома, от неслыханного предательства и от самой моей жизни. Слепой, оглохший, раздавленный, я не знал, как дальше жить, как смотреть на этот мир, как дышать этим воздухом. Опустевшее тело наливалось кипящей жидкостью. Она заполнила грудь, подступила, клокочущая, к горлу, достигла глаз, перелилась через веки и покатилась по щекам.

Помните, в начале этой истории я предупреждал, что когда скажу «Три!», вы заплачете? Итак, я говорю: «Три!»

Ну, плачьте же! Ну, что же вы не плачете?!.