Читать книгу Варенье из падалицы - Алексей Алёхин - Страница 36

По набережной ползла целая вереница грузовиков с коническими грудами снега в кузове, вроде каравана белых дромадеров.

… китаец только мяукнул что-то по-своему и упал.

Длинный фуршетный стол плотно обступали писательские спины. Через каких-нибудь полчаса они поредели и расступились; на всем белоскатертном пространстве среди перепачканной пластмассовой посуды лежала на блюде одна-единственная виноградина. Она-то мне и досталась.

Еще там был круглоголовый критик с кудрявой бородкой клинышком, похожей на бабий лобок.

Опечатка: «Автор задерживает свой вздор на…»

У нас состоялся глубокий и бессодержательный разговор.

«… с изображением ангела в натуральную величину» (из каталога).

Выучить язык, на котором «утренник» – это детский праздник, «дневник» – тетрадка для оценок, «вечерник» – студент высшего учебного заведения, а «ночник» – осветительный прибор, – невозможно!

Отношения с музыкой у него были, как у обыкновенного человека с едой: покушать любит, но путает куропатку с рябчиком.

Маленькая лохматая душа кошки.

В этот ранний час пустой, с перевернутыми стульями и раздернутыми шторами ресторанный зал заполняли утренние звуки: голоса уборщиц, звон посуды из буфетной, далекие телефонные звонки в кабинете директора, пробуемый настройщиком рояль…

Эти окна с лепниной еще помнят те времена, когда по тесному Арбату проезжали вожди в круглозадых послевоенных автомобилях.

Затиснутые между домами дворики, где днем прогуливают детей и собак, а ночью распивают.

Кому – праздники, а кому – будники.

На прилавке возлежала рыбина, судя по величине, одна из двух, которыми Иисус накормил пять тысяч паствы.

Кошка вертикального вспрыга.

«Кто мог подумать! С утра он себя неплохо чувствовал, купил даже два презерватива на вечер…»

Надо же, что как раз 8 марта я оказался в одном троллейбусе с Кларой Цеткин. Противная старуха на соседнем сиденье все шуршала пластиковыми пакетами и ругала демократов.

Красный кавалерист Отведибеда.

За всеобщими жалобами и не заметили, как жизнь переменилась. Уборщицкого вида коренастая бабка в овощной лавке выговаривает продавщице:

– Чтой-то у вас нынче ананасы какие мелкие!

Если уж ты кот, то давай себя потискать.

Несгораемые сейфы «Настасья Филипповна».

Дачные подмосковные дворцы: деревянные дореволюционные и краснокирпичные новейшей постройки.

В саду овечьим стадом паслась сирень.

Этой мыслью я уже был посещен.

Высоко-высоко пролетел один из тех двухмоторных самолетов, что заполняют все небо металлическим визгом, несоразмерным маленькому серебряному тельцу.

– А правда, что в Австралии живут питеки?

В кафе на Бронной сидела с чашечками у окна, казалось, все та же, что и утром, парочка, брюнет с блондинкой. Только теперь они поменялись местами.

У компьютера долго бурчало в животе.

В моей памяти парка все еще вяжет и вяжет свой бесконечный чулок у решетчатой двери лифта.

– У него душа растолстела…

В аквариуме толпились рыбки с какими-то губастыми славянскими лицами.

… Еще раз крутанулся и встал как вкопанный, и гордо глянул на публику, держа балерину за фюзеляж.

Значительная часть старой Самары состоит из поленовских московских двориков.

Какая-то прошла, вертя тугой маленькой жопкой.

«Когда цвела прыщами юность» (романс).

Из здания Биржи вышел не то маклер, не то брокер с киргиз-кайсацкими усами.

Дуревестник.

Уехал так далеко от дома, что уже и километры сменились милями.

По цейлонским законам, хозяин обязан содержать слона так, «чтобы тот был счастлив».

На предложение подвезти отказался:

– В метро я буду читать или думать, а так что?

Мерзкий запах хризантем.

Граф фон Гамбургер и лорд Чизбургер за лаун-теннисом.

В городское окно неведомо откуда залетело дачное цоканье пинг-понга.

Лишь одна выбившаяся из кроны ветка лепетала на ветерке…

Всю ночь во дворе орут, как лягушки в весеннем пруду, поставленные на сигнализацию автомобили.

На ногах у него были башмаки той внешности, какая могла бы заинтересовать Ван Гога.

К полудню ветерок прогнал по небу маленькое стадо овец, и снова там никого.

Ковылявший вдоль забора старик перегнулся пополам погладить кошку, будто отдал земной поклон.

Как всегда чуть боком, пролетела ласточка.

… Так и просидели на берегу до утра, пока Медведица не вычерпала своим ковшом все небо вместе со звездами.

Троллейбусная блондинка уехала в своем окне, а я в ее зрительной памяти так и остался с зонтом на остановке.

Человек с лицом телесного цвета.

Высказывался он веско, по-хозяйски формулируя всякую фразу – точно раскладывал по полкам штуки добротного сукна.

«Выплывать надо, выплывать!» – и сделал руками движение вроде брасса.

С ним было трудно говорить: он мыслил в масштабах области, а мне интереснее мироздание.

Перед входом в ресторан у большого, как катафалк, черного джипа маленькой толпой стояли, тихо переговариваясь, мужчины в темных костюмах. Было похоже на похороны.

У дверей торчал бравовидный охранник.

Это что же – на том свете я повстречаю всех соседей по коммуналке? И тех райкомовских старперов, что цеплялись ко мне в выездной комиссии?

В то слабоумное время…

«А я ей в кактус-то кипяточку, кипяточку!..»

Между столиками в кафе прогуливался кот преуспевающего вида.

Потом подали сливовый джем, видом напоминавший солидол и вкусом тоже.

За нехваткой текстов в посмертное издание включили пухлый том истории болезни.

О, эти гнущиеся в руках типографа тяжелые кипы свежеотпечатанных листов!

К вымершим породам домашней утвари, вроде кофейников и чернильниц, теперь присоединились и пишущие машинки.

Вот подрастут вылупившиеся в словарном гнезде кукушата – и разлетятся по газетам.

В Париже выйдешь из музея на улицу – а вокруг все те же Моне с Писсарро.

Показывая пруды в королевском замке, гид рассказала, что в них плавают зеркальные карпы, выведенные еще Людовиком XIV.

– Я их так вкусно готовлю… – вздохнула старуха-экскурсантка из Израиля.

Пианист разошелся и наяривал так, словно запускал руку с засученным рукавом в мешок, набитый нотами, зачерпывал их там пригоршнями и швырял на клавиатуру.

– Это у вас цена или номер телефона?

Прислал стихи, отпечатанные на какой-то нервной пишущей машинке со скачущими буквами.

Когда С. заходит в редакцию, то тут же заполняет всю ее своими сумкой, ранцем, какими-то брезентовыми свертками в ремнях – точно тут расседлали лошадь…

Заточенная в стеклянной будке у подножия эскалатора дежурная не дает покоя своему микрофону, все время общаясь по громкой связи с плывущей толпой: «Гражданин с чемоданчиком – вправо!.. Дамочка в шляпке, проходите!..» Она чувствует себя ведущей ток-шоу.

Люди делятся на тех, кто при виде расшалившегося ребенка морщится, и тех, кто улыбается.

Покупая сыну кеды, разговорился с продавцом-кавказцем о вымахавших незнамо в кого чадах: «Они все теперь такие аксельроды…» – печально заключил азербайджанец.

«Ты, блин, из тех солдат, у кого на сапоге шнурок развязался!»

А у нас тут все редколесье да криволюдье…

В одном из переходов Эрмитажа я обнаружил окошко с неизвестным пейзажиком Марке: с рекой в гранитном парапете и бело-голубым трудолюбивым катерком, разводящим буруны на серой невской воде.

Центральную площадь украшал гранитный пьедестал с человекообразной статуей.

Зеленщик уже раскладывал по прилавку скрипучие кочаны.

Молодая испанистка отдалась своим занятиям с таким пылом, что едва не забеременела от Сервантеса.

– Смотри, схлопочешь славу!..

Говорил он довольно складно, сложными фразами, вот только, на манер неумелого пианиста, то и дело попадал не в те слова, что имел в виду, а в соседние.

По звуку Баба-Яга должна бы говорить по-немецки.

Вот бы подставить в гардеробе ЦДЛ плечи под гоголевскую крылатку! А подают тебе заплатанную башмачкинскую шинель. Да еще рупь отдай за услугу…

Велеречивые похороны.

На стол поставили блюдце с восточными сладостями, похожими на разноцветные обмылки.

Похоронный жулик

(канва рассказа)

Неброское ремесло похоронного самозванца подсказали ему скромная, но достойная ветеранская внешность и случайная путаница: на похоронах давнего сослуживца уехал с кладбища не с тем автобусом.

Два-три раза в неделю он отправляется в какой-нибудь из моргов, или прямо в крематорий, выбирает там похороны помноголюдней и присоединяется к провожающим в последний путь. Внимательно слушает прощальные речи, запасаясь зацепками для застольного разговора, и солидно отправляется закусить, выпить, пообщаться на поминках. Уходит обыкновенно одним из первых, ссылаясь на отдаленное место жительства.

Не обошлось без приключений. Раз завезли в Ногинск, еле выбрался. В другой приняли за приехавшего из Уфы брата покойного и ни в какую не хотели отпускать.

Конец карьеры: усопший оказался полным тезкой и однофамильцем, да еще и год рождения совпал. Наслушавшись прощальных слов, так расстроился, что даже не поехал на поминки. Вернулся домой, лег на диван – и помер.

Принадлежал поколению, еще помнящему значение слова «промокашка».

Рояли для дуэта составили вплотную, выемка в выемку – так что походило на совокупление двух черных лакированных туш.

В ту раннюю детскую пору, когда в толпе я видел только хлястики.

Еще там был со своей крашеной старухой отставной кагэбэшник такого медвежьего вида, точно врагов советской власти он ловил и душил голыми руками.

– То ли «частный мастер», то ли «честный мастер». Тут неразборчиво.

У него было две секретарши, беленькая и черненькая, но на удивление одинаковые, как сестры. Вопреки логике, черненькая всегда дежурила днем, а беленькая по вечерам и допоздна, сколько шеф засидится.

Раздавленная тушка воробья на снегу в алой розетке крови, как орден…

Темпераментный пианист все жал и жал педали, как автогонщик.

Скрипач то и дело вскидывал брови, показывая красные веки.

Верь мне: растает снег, и прилетят из теплых стран, из Турции и Вьетнама, яркие футболки, и шорты, и кепки с гусиными солнечными козырьками!..