Читать книгу Избранные вещи - Алексей Борисович Черных - Страница 14

     * * *

В лентах везде советуют

Не выходить из комнаты.

Бродский, твердят, безумных-де

Рекомендаций не даст.

Плохо на этом свете, мол:

Даже если обдолбан ты,

Радость извне – бездумная,

Создана

          не для нас.

Не выходи, не мучайся

Страшными ожиданьями,

Пусть там вовне беснуются –

Это не для тебя.

Трепет души трясущейся

Пусть подтолкнёт сознание

Не выходить на улицу,

Ходить, если что,

                    под себя.

Если зажат вероломно ты

Страхом коронавируса,

То уж тогда тем более

До окончания дней

Не выходи из комнаты,

Не шевелись, не двигайся,

Не расставайся с болями:

Только лишь –

                    home stay.

Пир во время COVID

Мы затарим закрома,

Так сказать, на вырост.

Вроде нынче не чума,

А короновирус.

Будем водкой и вином

Чаще спиртоваться,

Застращаем чесноком

COVID-19.

Пандемия или нет,

Нам какое дело.

Наливай бокал, май френд,

Упивайся смело.

Будем весело встречать

COVID-19,

До беспамятства плясать,

Петь и развлекаться.

Гречку и бумагу для

Туалетной блажи

Запасали мы не зря,

Бьясь на распродаже.

День за днём, из года в год

Будем развлекаться.

Ну, а там, глядишь, придёт

COVID уже 20.

     * * *

Стоит разумными быть и сражаться

     За правое дело.

Будьте готовы к COVID-19,

     Остерегайтесь подделок!

Дальше дивана нам точно не нужно

     В злой мир удаляться.

Сим победим с вами дружно

     COVID-19.

Обсервация

Даже если весь мир скарантинился,

     Если он опустел и замер,

Мы сумеем ему воспротивиться,

     Перестроить его сами.

Будет больше тепла и сочувствия,

     Обсервация тишиною.

Мне достаточно просто присутствия

     Твоего – рядом со мною.

     * * *

Расписанье прибытий к Арарату

                                                  Ковчегов Ноевых

Подготовлено загодя

                              на многие тысячи лет.

И не ждите –

               придёт наводнение очередное, вы

Начинайте готовиться,

                                     ибо –

                                          спасения нет.

Как всегда – в сорок дней

                                          и ночей

                                                  мир умножится водами,

Унося помышления даже –

                                        развращённых и злобных сердец.

Ожидайте,

          вам будут ниспосланы знаки,

                                                       намёки невзгодами,

Чтоб вы знали,

               идёт настоящий и полный песец.

     * * *

Ситуация с вирусом

                              нынче такая –

Что мир может

                       в бездну

                              скатиться с горы.

А все ли

          умением обладают

Делать

          каменные топоры?

Нас кризис и вирус

                              с какашками

                                             сгложут,

С голодом

               явятся всадник

                                   и бледный его конь.

А много ль таких из вас

                                   кто добыть

                                             сможет

Без зажигалок и спичек

                                        огонь?

Чёрная тьма апокалипсиса

                                             разделит

Время

          на до и после,

                              как Гольфстрим океан.

Пойду-ка я срочно домой

                                     для топорных изделий

Искать подходящий

                              обсидиан.

     * * *

Медикам – низкий поклон!

Ангелы Гиппократа,

Вы сотворили заслон

Перед разверзнутым адом.

Долг выполняя свой,

Первые в зоне риска,

Каждый из вас – герой,

Все, как один – по списку.

Мужества торжество.

Миру не много надо:

Чтобы хранили его

Ангелы Гиппократа.

     * * *

Ваш офис пуст. Попрятались по норкам

Все хомячки, весь офисный планктон.

Ах, как же это больно, как же горько –

          Безофисный сезон.

На всех столах пылятся безделушки,

Подмигивает чей-то мутный фейс,

Нанесенный на монитор губнушкой.

          Пустынен опен-спейс.

Нос не тревожат запахи парфюма,

Не слышен кофе горячащий дух.

Все офисные бдения и думы

           Отправились на йух.

     * * *

Ночной певец, который якобы,

Простившись, должен улететь,

Пел на сосне, легко, по-всякому

Стараясь нам весну напеть.

Морозные поползновения

И ледяная тишина

Отнюдь не охлаждали рвения

Заливистого певуна.

Лети уже, укройся где-нибудь,

Я, твой наследник, допою.

Ночь холодна не по-весеннему,

Уйди на карантин, молю.

Горловский вальс

Этот Горловский вальс вскружи́т,

Разволнует и растревожит,

Потому что спокойною жизнь

В нашем городе быть не может.

Ты танцуешь легко, я один

«Раз, два, три» про себя повторяю.

Холодящее пение мин

И разрывы со счёта сбивают.

               Вальс, ах, вальс –

               Воплощение жизни и страсти.

               Вальс, вальс –

               Он синоним любви и счастья.

От дрожания стёкол шумна

Будет ночь, так что спать не хотим мы.

И танцуем, ведь вальс и война

Нынче в Горловке совместимы.

Может, больше не будет у нас

Ни возможности, ни досуга

Вытанцовывать Горловский вальс,

Ощущая тепло друг друга.

               Вальс, ах, вальс –

               Воплощение жизни и страсти.

               Вальс, вальс –

               Недозволенное счастье.

     * * *

Я рад, что мне порой не нужен

Комплект из алых парусов.

Когда мой флот и так загружен

До помрачения весов.

Комплект уже изрядно выцвел,

Уже не свеж, уже не ал.

С ним будет трудно покуситься

На Зурбаганский идеал.

Когда на рейд с пальбой и гамом

Мои дредноуты зайдут,

То впечатлительные дамы

От чувств щемящих не всплакнут.

Весь вздор романтики и встречи

Под бриз бодрящий, пунш и ром

Уйдут в небытие, и свечи

За ужином мы не зажжём.

Не будем алой парусиной

Ассолей местных завлекать.

Любви утехи, став рутиной,

Не могут вечно нас прельщать.

Damnatio memoriae (проклятие памяти)

Можем мы смотреть зачарованно

На чужие мероприятия,

Ведь подвергнуться форме «проклятия»,

Нашей «памяти» не уготовано.

Никакой Герострат не позарится

На кристаллик культурной наледи,

Что по нашей смерти останется

В пустоте человеческой памяти.

Мы такие себе – безликие,

И своими талантами – скромные.

Геростратов влекут великие

Артемидовы храмы огромные.

NB. Damnatio memoriae (с лат. – «проклятие памяти») – особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам… Любые материальные свидетельства о существовании преступника – статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях – подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.

     * * *

Не знаю, прав или не прав ты,

Не буду я судить о том.

У нас есть много версий правды –

У всех своя. На том живём.

Очередной заезжий рыцарь

Возьмётся мельницы крушить

И будет биться, биться, биться,

Чтоб правду нам свою всучить.

А вот нужны ли нам старанья

И убеждения его,

Его сопливые стенанья,

Его слепое естество,

Его не нужные нам правды,

Его ненужная борьба?

Не знаю, прав или не прав ты,

И прав ли я? Права ль толпа?

     * * *

Иногда нам небесные тактики

Позволяют прочувствовать даль:

Вот сейчас вижу – яркой галактики

Разворачивается спираль:

За окном, на полнеба, огромная,

Ослепляющей красоты,

Многоцветная, бесподобная,

Вся как есть, до последней звезды.

Млечный путь – вроде тоже галактика,

Только видимая с торца.

Он в сравнение с этой, на практике –

Словно мутно-седая пыльца.

Часто нам – с городскою засветкою –

И его в небесах не видать,

Но сейчас есть возможность редкая –

Полноценную наблюдать.

Пусть почаще стратеги и тактики,

Возглавляющие небеса,

Кроме этой чудесной галактики

Мне даруют ещё чудеса.

Например, вид на дыры чёрные,

Столкновенья нейтронных звёзд,

На комет красоту проворную,

Утекающую в хвост.

Так понятна в мирах обесцвеченных

Наша тяга к прекрасному, чтоб

Мы имели возможность вечером

Нахаляву смотреть научпоп.

     * * *

Куда деваются ночные мотыльки,

Когда внезапно по какой-либо причине

Свет исчезает, улиц закутки

Во мрака погружаются пучину?

Вот только что под негой фонаря

Танцовщицы ночные веселились

В воздушных па, сияя и искря…

Но свет пропал, и вмиг плясуньи скрылись.

Исчезли разом в сумрачном нигде,

В чужой реальности утративших крылатость.

Но только не исчезла в темноте

Навеянная мотыльками радость.

     * * *

Всё не так, как прозвучало в стихах

     Впопыхах –

Оказалось, ты не любишь тлен,

     Гуинплен;

Говорили, ты улыбчив всегда.

     Таки да:

Рот рассечен твой почти до ушей,

     Хоть зашей.

Кем бы стал ты, если был бы пригож?

     Подытожь.

Вряд ли стал бы тем, кто есть.

     Вот где жесть.

     * * *

Есть обратная сущность луны,

Где попрятались наши бесы,

Что приходят сквозь нервные сны

В мозг поэтам и поэтессам.

Бесов тех не узришь по ночам,

Если бодрствуешь и томишься

Стихотворчеством, и лучам

Полнолицей луны дивишься.

Но лишь стоит глаза закрыть,

В зарифмованном подсознанье

Прорезается бесова прыть

Бесполезного самотерзанья.

Зуд желания совершенств

Заставляет стремиться вечно

К усилению ритмоволшебств,

К редактуре стиха бесконечной.

Душит глупый перфекционизм,

Неуверенность и сомненья…

И подзуживает модернизм

Спостмодерничать в стихотворенье.

Идеала в поэзии нет,

Даже Пушкин (и прочие Блоки),

Как простой затрапезный поэт,

Сочинял проходные строки.

Так чего уж тебе? Рифмуй

И любовь и морковку с кровью.

Не колеблясь, на бесов плюй,

Музу чти, ей желая здоровья.

Восхищайся яркой луной,

Наслаждаясь теми стихами,

Что она в симбиозе с тобой

Породила твоими руками.

На обратной её стороне,

Стороне нам, похоже, не дружной,

Бесы прячутся, чтоб во сне

Нас тревожить сомненьем натужным.

     * * *

Небесный купол сизо-блёклый

Прозрачно намекал на то, что

К нам вскоре дождь, июльский, тёплый,

Придёт ребёнком суматошным.

Как Фантомас в известном фильме

Являлся после объявленья,

Что он со всею камарильей

Нас посетит-де чрез мгновенье.

Природы явные намёки

Прямолинейно-безобидны.

Дождь не является с наскока,

Его приметы очевидны.

Как в том дешёвом сериале,

Где лишь взглянув на главгероя,

Вникаешь с самого начала,

Как далее сценарий скроен.

     * * *

Вы в курсе,

                 что все мы

                              дальние родственники –

Все ныне живущие

                         на нашей бренной Земле:

Люди и ёжики,

                    носороги,

                                улитки и слоники –

Седьмая вода

                    в общем популяционном киселе.

Трава и деревья, птицы,

                                   грибы и бактерии,

Рыбы и плесень,

                         и даже

                                 вредный жук-короед –

Все соактёры единой

                              эпохальной феерии,

Длящейся долго,

                         четыре миллиарда лет.

Вот разузнать бы

                         у прекрасной бабочки-сродницы,

Как научиться так же

                              изящно и ловко порхать,

Будучи гусеницей,

                         вырастать

                                   в прелестницу-модницу,

Лёгкостью и переливами крыльев

                                                       мир удивлять.

Вот бы занять

                    у секвойи и дуба –

                                         единоплеменников –

Умения жить,

                    набираючи мощь и рост

Тысячелетьями,

                    от времени

                                   Христа современников

До эпохи покорения

                              далёких-предалёких звёзд.

У таракана можно было бы

                                        научиться живучести,

У альбатросов –

                         тяге летать,

                                         за миром следя свысока.

Все хороши мы

                    своими уменьями,

                                             своею везучестью,

И все мы потомки

                         универсального предка – LUCA.

NB. LUCA (от английского last universal common ancestor) – последний универсальный общий предок – наиболее недавняя популяция организмов, от которой произошли все организмы, ныне живущие на Земле. LUCA является последним общим предком всей жизни на Земле. Не следует путать с первым живым организмом на Земле.

     * * *

Всему, что есть, начало есть,

Но всё, что есть, – исчезнет.

Кому-то будет смерть за честь,

А кто-то в ней воскреснет.

Коль есть начало, то конец,

Как не крутись, случится.

Пушистый северный песец

Ещё повеселится.

     * * *

Я догадываюсь, почему столь неспешно черепашее племя,

Почему они сонные, особенно на длинных дистанциях:

Потому что они отдыхают, ведь в рабочее время

Им приходится мир наш удерживать – на своих панцирях.

     * * *

День был шумным, ну, а вечер –

Самым тихим из всех тихих.

Затерялись где-то ветер,

Пылью в окна бьющий вихрь.

Два часа назад всего лишь

Здесь природа бушевала –

Бури рёв был зол и колющ,

Буря сосны загибала.

А теперь и тишь и благость –

Даже птиц пока не слышно.

Сбросив пар, природы ярость

Перебешенная вышла.

     * * *

В Зурбаган корабли с нежно-алыми, как летний закат, парусами

Регулярно заходят – примерно раз, а то и два раза в месяц.

Но Ассоли всё не заканчиваются – не заканчиваются веками,

Словно их не рожают, а по-быстрому из подножной глины месят.

Голубоглазые, юные, розовощёкие, яркие, светловолосые,

Сошедшие будто бы с одного заклинившего Барби-конвейера,

Инстаграмозависимые, гламурно-пустоголосые, –

Одинаковые, как лепесточки грошового китайского веера.

Артур Грэй и не думает больше о счастье безумной романтики,

Догулять бы скорей с очередною Ассолью как-нибудь вечер.

За три су нанимает Грэй трио пьяных шарманщиков

И надеется, что при них не столь будет бурною встреча.

Не должно быть Ассолей много – так сейчас Грэю кажется, –

Не должно быть и счастья много, вечного и безбрежного.

Не пора ль к покоренью Антарктики Грэю отважиться,

Чтоб от жаркого солнца любви удалиться в пустыни снежные.

     * * *

Коль хочешь стать пророком, скажи, что, мол, из космоса,

Добавь, что по рождению немножко Божий сын.

Ведь те, кто с детства самого пьёт воду из-под осмоса,

Тебе здесь не доверятся, ты здесь – не их акын.

Иль скажут, что пророкам-де не место в их отечестве,

Вот если б ты жил за́ морем, тогда расклад другой.

Они тут все «бохатые» – буржуи и купечество,

Борцы за всё хорошее. А ты-то кто такой?

     * * *

Где-то, где-то, где-то

Нервно курит Грета:

Ейный когнитивный диссонанс

Разрывает в Грете

Мысли о планете,

Создавая некий дисбаланс.

Нервно чешут писи

Чудики в Гринписе,

Вирус оказался их шустрей,

Тысячи комиссий

И десятки миссий

Без границ остались и врачей.

     * * *

Коты Наташу обступили,

Глазеют, спать ей не дают.

И по команде «три-четыре»,

Вполне возможно, нападут.

Они, как бешеный будильник,

Готовы вечно мявкатать

Про то, что бедный холодильник

Уже устал рассвета ждать;

Напомнят ей про чувство долга,

Про их пустые животы;

Про то, что вредно очень долго

Ей спать, когда не спят коты.

Наташа ж хитро в это время,

Глаза свои притворно сжав,

Решает: нужно в едком меме

Отобразить их каждый мяв.

Пусть разлетится по планете

Мем о котах настырных этих,

Что явно мудростью полны

Настоль, насколько голодны.

     * * *

Коль глубины глубин постиг,

Значит ё не моё.

А иначе – как пел «Пикник» –

     Зачем это всё?

Чист ручей, если чист родник,

Сладким будет питьё.

А иначе – как пел «Пикник» –

     Зачем это всё?

Может быть неприятным миг,

Но легко забытьё.

А иначе – как пел «Пикник» –

     Зачем это всё?

     * * *

Жизнь, как грейпфрутовый сок,

И сладка, и горька, и те́рпка –

И каждый её глоток

Удерживает крепко,

Напоминает мне, что

Ни болиголов, ни цикута

Нам не заменят восторг

От одного грейпфрута.

     * * *

Мы союзники с тобой – в общем,

Но соперники с тобой – в частностях.

Мы не ищем нечто большего в большем,

Мы находим чаще малое в разностях.

А большое, если лучше подумать нам,

Будто лего собирается с малостей.

Нужно чаще нам под Моцарта с Шуманом

Совершать разновеликие шалости.

     * * *

Перед грозой, во время оной

Природа радует собой

Поэта взор заворожённый

Надрывом, силой, красотой.

Находят тучи чёрным фронтом,

Раскаты дальние слышны,

От горизонта к горизонту

Гроза – посланница весны

Колотит молнией, и громом,

Кошмарит и глаза, и слух,

Несёт над лесом и над домом

Свои бабах, свои бубух.

Но всё – разряды прочь уходят,

И наступает тишина,

Которая стихами, вроде,

Не слишком уж освещена.

Скучны поэту тишь и благость,

Ему ненастья подавай:

Чтоб «буря мглою», чтобы в радость

Был буревестника раздрай.

А тут всего лишь послегрозье –

Затишье, свежесть и озон,

Им после молниевых гроздьев

Остался воздух заряжён.

Душой спокойствию внимая,

Сейчас на том себя ловлю,

Что не грозу в начале мая,

А послегрозие люблю.

     * * *

О чём мечтали мы,

Чего хотели люди?

Коль не было зимы,

То и весны не будет.

     * * *

Неужто написана повесть,

Где некто на зависть всем

На категорию «совесть»

Поставил свой знак ™?

     * * *

Облако, похожее на белого дракона,

Щерится огромной, но не злобливой пастью.

Просто улыбается радостно с небосклона

Одному ему видимому далёкому счастью.

Вальпургиева ночь

Гони виденья прочь,

Не напрягай свой взгляд.

В Вальпургиеву ночь

Отряды ведьм летят.

И слышен ступ и мё-

тел их свистящий гул

Жриц колдовских ремё-

сел жаждет Вельзевул.

Со всех, какие есть

На свете, Лысых гор

Услышим мы их песнь,

Их жуткий ведьмин хор.

Сегодня, кто строптив,

Тот будет пьян и наг.

У них корпоратив,

День ведьм и Баб Яг.

     * * *

Горловку тот – третьерейховый – евросоюз

От Железной балки до Каютово на востоке

Проходил шесть недель, он здесь просто загруз

В рабочих посёлках и боях жестоких.

Нужно было врага наступающего задержать:

Немцев, итальянцев, румынов, венгров и даже шведов –

Чтоб людей эвакуировать, оборудование демонтировать, снять

И отправить на восток – готовить и ковать победу.

Франция немцам сдалась через сорок три дня,

Целая Франция, гордость Европы, её опора.

Горловка выдержала столько же суток огня –

Просто город, обычный советский город.

     * * *

Архимедов создал Бог не затем ли,

Чтоб могли они шутя двигать горы?

Вот и дали ему точку опоры,

Говорят, давай, двигай Землю.

Он же, весь эстет из эстетов,

Кто умеет двигать больше словами,

Говорит, мы не из тех Архимедов,

Нужно двигать, двигайте сами.

     * * *

Тридцатьпервомартовский снег,

Что не выпал этой зимой,

Совершил сегодня набег,

Кроя землю белой кошмой.

Что ж ему на тех облаках

Не сидится, хочется вниз.

Тут уже и травка в цветах,

Тут уже весны бенефис.

     * * *

Не каждый Бэнкси может

Достойно ограффитить

Унылость подворотен

И зачернённость стен.

Рисуют чаще рожи,

Какие страшно видеть,

И пишут сотни сотен

Ругательных морфем.

Неясные сюжеты,

Мазки, портреты, маски,

Нелепые разводы,

Унылое говно,

Что графики-эстеты

Наносят нитрокраской

На стены и на своды,

Понять мне не дано.

     * * *

Кареты,

        превращённые в тыквы,

                                             вполне

Остаются вкусными тыквами.

А Золушки как?

                        Оказываются не

Красавицами,

                    а фальшивками?

На вздёрнутых носиках

                                   серой золы

Совсем не сексуальные пятнышки,

После радостей бала –

                                  их лица кислы,

А слёзки –

          как хрустальные ядрышки.

Руками чуть нервно

                             разглаживают верх

Мятых-перемятых передников.

Как же так!

              Кто их бедненьких сверг,

Оттеснил

          от королевских наследников?

Жизни Золушек

                        и тяжки, и трудны,

Вместо па танцевальных –

                                   верчение с мётлами.

Неужели их судьбы

                              предопределены

Сказочниками подлыми.

     * * *

И вот опять лохматым снегом

Природа принялась пулять

По городам, лесам и рекам,

Стараясь скрыть весны печать.

Мол, нечего дубам и соснам,

Покрывшим местные холмы,

Излишне фанатеть по вёснам,

Забыв о радостях зимы.

Все эти туи, эти ели,

Цветы, что обогнали срок

И зацвели, захорошели, –

Им надо преподать урок.

Чуть оснежи́ть, чуть подморозить,

Чуть отодвинуть их в февраль,

Накинув снежных хлопьев проседь

На сосен хвойную эмаль.

Но это отступленье в зиму

Навряд ли остановит ход

И дух весны неудержимой.

          Она придёт.

     * * *

Когда погоня беглецу

Кричит «Ату! Ату!»,

Быть в стороне нам не к лицу,

Хоть и невмоготу.

Здесь, средь загонщиков толпы,

Вспеняясь суетой,

Должны мы мчать, должны мы быть

Все на передовой.

Пойдёт ли волком напролом

Беглец через флажки,

Плевать, ведь мы вовсю орём

«Ату!» не по-людски.

Кричим, не открывая глаз,

Чтоб не увидеть, как

Беглец промчится мимо нас.

И в руки ему флаг.

     * * *

Всех голых королей не переубедить –

Им переубежденье не желанно.

Но самосохранения инстинкта прыть

Когда-нибудь отринет их жеманность.

Когда-нибудь застанет их лихой пожар,

Иль как-то в час прогулки по предместью

За голый зад укусит пёс, или комар

Устроит пир на непотребном месте.

И может быть, тогда они поймут,

Что с голым задом… не совсем удобно.

Но переубеждаться – этот тяжкий труд –

Не каждому по силам, безусловно.

Ко Дню поэзии

Вот каких только праздников нет!

И сегодня у нас – День поэзии.

Чтоб напиться по праву поэт

Мог мальвазией (иль магнезией?)

Ведь поэты возвышены так,

Что они даже пи́сать не писают.

Каждый первый из них – чудак

Со своей личной музою-кисою.

Настоящий поэт не ест –

Он подпитывается энергией

Из каких-то возвышенных мест,

Находясь с богами в сине́ргии.

Настоящий поэт не груб –

Он изящен в своей куртуазности.

Потребляет не ке́тчуп – кетчу́п,

В ударениях знаючи частности.

В общем, он – не от мира сего,

Он – творец с бесконечной фантазией…

Ну, вы поняли сущность его?

Всё?

     Жена, подавай мальвазию!

     * * *

Будто бы сила какая-то вытерла

          С неба астральный узор –

Всё, что гореть там должно, точно вымерло,

          Кончился люминофор.

Только Венера, лучистая, яркая,

          Чистая, словно слеза,

Портит не к месту собой как помаркою

          Угольные небеса.

     * * *

Их драконы многоголовее,

Пострашнее, но сутью вшивее.

И твердят о свободословии,

Но выходит – свободолживие.

Хайли лайкли не подтверждённые,

Утверждения голословные.

Это всё бездной ада рождённое,

С сатанинскою родословною.

     * * *

В заржавленных доспехах

Заржавленный герой,

Кичась своим успехом,

Над бездною сырой,

Стоял, маша ретиво

Зазубренным мечом,

Не видя перспективы

Свержения в пролом.

И вот в момент какой-то

Грунт съехал из-под ног,

И ржавый рыцарь бойко

Пал в адовый чертог.

И долго-долго эхом

Помноженный стократ

Был слышен лязг доспехов

И истеричный мат.

     * * *

Когда мечтаем мы о чём-то там,

То не задумываемся,

Что мир – не только эта комната

И даже не планета вся:

Клубкообразное сплетение

Людских судеб, чужих пространств,

Истолкований, разночтения

Произошедших окаянств…

А здесь – всего лишь эта комната,

Скучна, сера, пуста, но здесь

Возможно намечтать о чём-то там,

Отринув разночтений взвесь.

     * * *

Если есть объективы,

                              значит,

                                   есть субъективы,

Видим мы через них

                              фотографику дней.

Шепчем нервных стихов мы

                                             речитативы,

В них сплошной субъектив,

                                        он без полутеней.

Черно-белая суть,

                         даже полная красок,

Приучила нас с детства

                                   мир бескрайний делить

На своих и чужих,

                           на героев из сказок

И героев былин,

                         и на «быть иль не быть».

Три улитки

Три улитки как-то раз

Развернули мастер-класс –

Где и как улиткам жить,

Жизнь куда свою стремить.

– Я вот стану сибариткой, –

Говорит одна улитка, –

Буду нежиться и спать,

О возвышенном мечтать,

Буду томно тешить чувства

Современным лишь искусством,

Много есть и за сезон

Вырасту большой, как слон.

– Я, – твердит другая особь, –

Знаю жизни лучший способ:

Буду стройной как модель.

Есть не буду вермишель,

Буду чествовать салат,

Фрукты, овощи, шпинат,

Нюхать розы и герань…

Буду стройной, словно лань.

– Я же, – третяя улитка

Слово молвила внакидку, –

Знаю, где, как не крутись,

Мы свою закончим жизнь.

Будь ты слон, и будь ты лань,

Будь ты инь, и будь ты янь,

Будь ты трижды сибариткой

И модельною улиткой,

Будь ты вышедший с игры

Царь улиточной горы, –

Путь один судьбой нам дан:

Во французский ресторан.

Разным только соус будет,

Коим нас приправят люди.

     * * *

Туман рассеялся немного,

И отсыревшая с утра

Кинжалолистая осока

Была особенно остра.

Был слышен разговор нечёткий:

Незлобно споря и брюзжа,

Два рыбака возились в лодке

В просвете узком камыша.

Потом раздался скрип уключин

И вёсел приглушённый плеск –

Уплыли. Сделался беззвучен

Мир снова на версту окрест.

Пока туман не растворится

В рассвета солнечной волне,

Я буду радостно дивиться

Чудесной ватной тишине.

     * * *

Мир словно на волне искристости,

Пришедшей свыше и извне:

Дождь придаёт

                     флёр серебристости

Любой

        подвернувшейся

                              фигне.

Вот так и жизни треволнения

В её сумбурной беготне.

Легко даём мы

                    объяснение

Любой

         приключившейся

                                   фигне.

     * * *

Ствол изящной сосны

Будто вырван из тьмы

Уличным фонарём.

Вся округа темна,

Только эта сосна

Медным тлеет огнём.

В мире нет никого,

Кто бы ночь-волшебство

Мог вознести на алтарь.

И остались – вразброд –

Мне от прежних щедрот

Ночь, сосна и фонарь.

     * * *

Не всегда беспросветны

Те мгновенья, когда ты

Нарочито бесцветный

Взгляд направишь куда-то

В многосекторный веер

Возможных событий,

Поджигая фальшфейер,

Призывая: «Изыди…»

Тьма отступит – на время,

Но пока свет живёт,

Выбор есть – ногу в стремя,

          Вперёд!

     * * *

     Да живы ли

Мы были там, когда

     До гибели

Осталась ерунда?

     По-быстрому

Закончится сюжет:

     Два выстрела,

И вот – патронов нет.

     Но, гаврики!

Нас просто не возьмёшь!

     Пока в руке

Ещё остался нож.

     * * *

Сейчас в поездах «романтизьму» нет:

          Не тот перестук колёс,

Он был романтичным назад этак лет

          Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:

Какие-то скрипы, гудения, треск, –

          Непериодический шум.

То гул равномерный, то грохота всплеск –

          Не для размеренных дум.

А может, ушёл «романтизьм» от того,

          Что возраст уже не тот,

Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,

          Отраду от серых скукот.

     * * *

Радости разбросаны повсюду,

Стоит только встретить и открыть

Триста тридцать три конкретных чуда,

Что должны сегодня удивить.

Рыбные мотивы

Быть, наверно, очень вредно

Жареным анчоусом,

Сдобренным довольно щедро

Кисло-сладким соусом.

Также не совсем желанно

Быть солёной килькою,

Скрытой пахнущею пряно

Луковой мантилькою.

И уж точно быть не нужно

Тюльковой обрезкою,

Сжаренной в биточках южных

Жёнушкой одесскою.

     * * *

Эх, попрёт сейчас поэтов

Сочинять про осень

Разномастные куплеты

Про листву и просинь,

Про уныние от плясок

Листопадных роев,

Про багрянец, игры красок

И про всё такое.

Каждый год народ поэтит

Осенью про осень.

Но никто вам не ответит,

Что такое просинь.

          * * *

Коты поют на крыше про cat love,

А мы считаем, что кричат мяв-мяв.

В кошачьем языке так мало слов,

Но каждый третий мяв – он про любовь.

А первых два – мне не дадут соврать,

Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»

     * * *

Натура не ищет верлибра,

Натура желает структуры,

Отмеренных до миллилитра

Стихов желает натура.

Всё нынешнее поветрие

«Безрифмого стихописания»

Не вызывает доверия

И требует – спиртования.

И только лишь после отмеренных

Двухсот иль трёхсот миллилитров

Можно принять потеряно

Корявые строки верлибров.

     * * *

Сколь не точи, мой друг, своё

Уменье сочинять для масс,

Сколь не старайся – это всё

Уже написано до нас.

Уже описаны листвы

Багрянец, золото, янтарь,

Весь сонм эпитетов, увы,

Возлёг на осени алтарь!

Весь спектр уныния и грусть

От подступающей зимы

Познал читатель наизусть!

Ну что ему добавим мы?

Наш развращённый эстетизм

Изыщет разве что какой

Изящненький неологизм

О видах осени благой.

Оставим рвение пера

Нанизывать бусинки фраз…

Увы, осенняя пора

Стократ описана до нас.

     * * *

Мыслевращеньем

                         соосным

Мозг

     разжижает скука.

Лучше

         блуждать

                    в трёх соснах,

Чем

     средь побегов

                         бамбука.

Сосны ведь

                 как-то понятней,

По-настоящему

                         ближе,

Чем частокол-бамбучатник,

Давящий

          как пассатижи.

Он вызывает

                    чувство

Иноземны́х

               антипатий,

Где неуютно

                    и пусто,

Где не по-нашему,

                         мать их…

Там –

     непомерно ярко,

Там –

     слишком много

                              света

Там –

     постоянно жарко,

Там –

     слишком много

                              лета.

Там –

     непонятные люди

С их

     непонятной жизнью.

И в их

     непонятных буднях

Разум мой

          просто скиснет.

Здесь же

          в объятии сосен,

В неяркости их

                    цвета

Радуюсь

          в зиму и осень

Непостоянству лета.

Перевод с английского

Мой цикл удач,

прошу не тормози.

Ты можешь кувыркаться,

Пасть в грязи,

Но миру льда

Тепло моё неси.

     * * *

Вряд ли звучит заманчиво:

Пить поутру невзначай

Кофе в бумажных стаканчиках

И уж тем более – чай.

Кофе в затейливых чашечках

Будет вкуснее стократ

Для кофемана-бедняжечки,

Коий картону не рад.

И чаехлёбства избранники

Ставят бумагу не в грош –

Только стакан в подстаканнике

Будет для чая хорош.

Но, выходя из трамвайчиков,

Маршруточек и метро,

Мы пьём из бумажных стаканчиков

Их жиденькое нутро.

И тут уже не до радости,

Что эти напитки несут,

Согреться бы да усла́диться,

К чему уж тут выбор посуд.

P.S. Пейте вожделенный

Кофе чёрный, пенный!

Пейте сладкий, крепкий

Чай душисто-терпкий!

Последние из могикан

А ведь мы последние из племени

Не считавших жаркий спор за ругань,

Наслаждавшихся общением и временем,

Духом чая полуночных кухонь.

Мы делились счастьем, сыром плавленым,

Радостью, последней сигаретою,

Вдохновеньем, иногда разбавленным

Запахом портвейна и беседою.

Были эти прелести и шалости,

Были мы невинными, счастливыми,

Обладая, как казалось, малостью:

Чаем, «Дружбою», «Иверией» и «Примою».

     * * *

Обед субботний во дворе

С трудом описывать берусь я,

Где чечевичный суп-пюре

Пьянил имбирным послевкусьем;

Где хрустко трескались гренки

И с пряной сладостью фасоли

Шли мяса тонкие куски

С лимоном и морскою солью.

А после чай. Обычный чай

Под пряники и под печенье.

Субботний кулинарный рай.

А что же будет в воскресенье?