Читать книгу Избранные вещи - Алексей Борисович Черных - Страница 19

1. Рэп маленьких гиппопотамов

Очень удивителен в урчании тамтама

Резвый танец ма-а-аленьких гиппопотамов.

Это вам не пляска минилебедей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Милые движения – на каждых три прихлопа

Сейсмической волною доходят два притопа.

Движутся с усердием всё резче и быстрей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Чувствуем, что скоро нам спастись не будет шанса,

Земля с гиппопотамами зайдётся в резонансе,

Но мы не убегаем, здесь явно веселей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

Танец бегемотиков шагает по планете

И в него вливаются и взрослые и дети.

Так что резонанс грозит уже вселенной всей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.

2. Кадриль больших колибри

В ответ бегемотикам маленьким

Большие колибри решили

Сплясать над цветочком аленьким

Подобье наземной кадрили.

Трудны эти па танцевальные,

Когда твои крылья без отдыха

Работают, как ненормальные,

Отталкиваясь от воздуха.

Когда преисполнен грацией,

Не весом и не обличием,

И можешь лишь аэрацией

Земли нарушать величие.

Когда не притопнешь весело,

Когда не прихлопнешь радостно.

Колибри сколько б не весила,

Всегда невесомо-сладостна.

Кадриль над цветочком аленьким

Своею чарует лёгкостью.

Для гиппопотамов маленьких

Она словно степ над пропастью.

И обе кадрили яркие –

Бесшумная и с тамтамами.

Любуйтесь же пляской жаркою

Колибри с гиппопотамами.

3. Два бегемотика

Два бегемотика бегали

Берегом маленькой речки,

Радостно хрюкали, хекали,

Блеяли, словно овечки.

Падая в воду спинами,

Дрыгали ножками в сланцах –

И становились плотинами

Маленьких гидростанций.

Гиппопотамам и лужицы –

Радости мелкие части:

Ведь хорошо же обрушиться

Массою всей в счастье.

Весело ведь расплюхивать

Воду и грязь всюду,

Всем своим видом втюхивать

Светлое что-то люду.

Те – по своей недалёкости –

Счастья не понимают,

В воду с изящною лёгкостью,

Глупые, не ныряют.

Тужатся сладострастием,

С жадностью злобой дружат.

А бегемотам для счастья ведь

Достаточно маленькой лужи.

     * * *

Вершина холма. Я под ветра камланье

          Поёживаюсь подавлено.

Стою и борюсь с нестерпимым желаньем

          Взлететь и парить расслаблено.

Мир кажется сверху гораздо красивей,

          Чем есть он по-настоящему:

Светлей, пасторальней, наивно-счастливей –

          Для удовольствия вящего.

Реки́ не видать, словно в сеть маскировки

          Она мелким лесом поймана.

Лишь еле заметные точки-коровки

          Бредут по низине пойменной.

Пасут их, мне кажется, девы-пастушки –

          Не пастухи-матерщинники –

Высокие, ладненькие хохотушки,

          Румяные, как малинники.

В элегиях и романтических песнях

          Всегда на пастушек зарятся

Наивные принцы, кому, хоть ты тресни,

          Блажь пасторальная нравится.

Хоть мы не цари, не царевичи, даже

          Не оборзевшие княжичи,

Нам тоже пастушки кажутся краше

          Пастухов, упомянутых давече.

И по-любому: сидеть на вершине

          Лучше, чем снизу валандаться.

К тому ж всё равно вверх вовеки и ныне

          Ещё предстоит карабкаться.

P.S. Петь пастушкам пасторальным

        Под звенящую гитару

        Не аутентично как-то,

        Сложится не тот итог.

        Всяк пастушкофил нормальный

        Очаровывает пару,

        Дуя громко и бестактно

        То ль в сопилку, то ль в рожок.

     * * *

Он считал свою жизнь перманентной промашкой,

Прожитою глупо и вполсилы.

До скончания дней пил отвар из ромашки

И настой из корней девясила.

Девясил, он только для желудка полезен,

А так – даже для аскарид вреден,

Он не способствует веселью и пению песен

И страстями мятежными беден.

А когда восхотелось ему новых эмоций

И ощущений необычайных,

Он сказал себе: не будь девясиловым поцем

И закажи крепкого чая.

Рептилоидоморфизм

Мы как-то со знакомым рептилоидом

Взялись за пивом рьяно обсуждать,

Чем рептилоид круче гуманоида,

В чём оный оного сумеет обогнать.

Твердил мне рептилоид, что устроены

Они, рептилии, на их рептильный взгляд,

Гораздо совершенней: пришпандорены

У них хвосты, а не обвисший зад.

К тому ж они, рептилии, чешуйчаты,

Что – преимущество, о чём известно всем.

Брат-гуманоид, сколько не рисуйся ты,

Перед нами не похвалишься ничем.

А я и не хвалился, потихонечку

Пил пиво нахаляву, воблу ел.

У «исключительных» всегда под этим солнышком

Всё создано для них и для их дел.

     * * *

Я открываю двери

И запускаю воздух.

А комары, как ждали

Доступ в домашний уют…

Будем ли мы верить

Падающим звёздам,

Если заранее знали

То, что они падут?

Что комары те, если

Мечты разбежались дружно,

Оставив набор нелепый

Желаний, влечений, обид,

Звёзды падают честно,

Но нам ничего не нужно

От прорезающих небо

Красочных Персеид.

     * * *

Концептуализма феи

Говорили мне тогда:

Мы передаём идеи,

Остальное – ерунда.

А потом не только феи,

Но и каждый третий фей

Убеждали… Мы ж фигели

От концепций их идей.

Озирались и искали:

Где искусство, вашу мать?

Феи ж скромно отвечали:

Вам, бездарным, не понять.

Нам оно второстепенно,

Нам искусство ни к чему,

Мы идеи по вселенной

Разгоняем по уму.

Критиков потенциальных

Проще будет укротить,

Скажем: Се концептуально! –

И продолжим чепушить.

     * * *

Рифмы – они такие ведь,

Приходят на ум по-разному:

Вечером явно лучше, чем

В обед иль в часы утра́.

И если твоя стихия в них,

То это позыв к прекрасному,

А если – болезнь, то к худшему

Невоплощенью добра.

Мне повезло с умением:

Я стихотворец вычурный,

Могу рассмотреть вселенную

Даже в слезе змеи.

Так опишу цветение,

Так увядание вычерчу,

Что даже перед геенною

Воспрянут надежды твои.

     * * *

Есть те, кто звёзды наблюдает,

Отгородясь от суеты,

А есть такие, кто считает

Калории своей еды.

Для первых алгебра Вселенной –

Познанья радость, счастье, честь.

А для вторых – борьбы арена

С желанием попить-поесть.

Но тех и тех приемлет вечность,

И те, и те в неё уйдут.

И вряд ли жизни быстротечность

В расчётах собственных учтут.

     * * *

Метания неясные меж сторонами

Тёмной и светлой силы

До тонкости будут подсчитаны нами.

Мы – бухучётофилы.

Метнёмся налево, метнёмся направо,

Поставим в гроссбухе галку.

У нас же свобода – имеем право

Перемётываться внахалку.

Скорее всего, мы от этих метаний

Запутаемся в оценках,

Где свет, а где тьма. И где их сочетанье,

Измеренное в процентах.

Так может, гроссбухи, в которых сонмы

Разнокалиберных галок,

Напомнят: метания неудобны,

А мечущийся – жалок.

     * * *

Это племя всегда

                        отвратительно-лживое,

Редко говорящее даже полуправду;

Сводящее культуру

                              к простым позывам,

А Вселенную –

                   к простенькому ландшафту;

Поверхностные,

                      как недалёкая Псаки,

Думающая о Ростовских горах

                                             в Белорусском море;

Ссыкливо стоящие в стороне,

                                               распаляя драки;

Лицемерные, как миллион иезуитов в сборе.

     * * *

Есть мысли,

которые невозможно передать

двумя-тремя фразами,

и не потому, что мысли эти

безумны, необычны и глубоки́.

Существуют вселенные,

где у бабочек есть

подобие разума –

нам ни за что не вникнуть

в их смыслы,

только – в их стихи.

У них другие органы чувств,

другие понятия,

другое прочтение

всех процессов,

кроме желанья полёта

и желанья творить.

Наши и их стихи –

это бесконечных вселенных

единение.

И возможность

дополнить друг друга

искусством полёта и искусством любить.

Василию Ивановичу Чапаеву, герою Фурманова,

Пелевина и народных анекдотов

Пелевинским Чапаевым гоним,

Навязывая сущности простые,

Пришёл сентябрь, пустой, как перед ним

Уже являлись сентябри пустые.

И в нём Чапаев с Петькой Пустотой

В броневике, чрез морок окаянства,

Ушёл на предначертанный постой

Во Внутренней Монголии пространство.

Чапаев Фурманова ж не желал

В буддийских заморачиваться бреднях.

По жизни на лихом коне летал

И шашкой гнал врагов в постой последний.

Его сентябрь по-своему встречал,

Ему, Чапаеву, в тот год не подфартило.

Ведь он не переплыл тогда Урал,

Урал-река не каждому по силам.

     * * *

Мысли и чувства прошлого,

Мысли возможные будущего –

Вторые вытекают из первых,

Но первые – часть вторых.

Что бы там ни было пошлого,

Во всех проявлениях сущего

Чувства – сплетение нервов,

Мысли – удары под дых.

В этой запутанной логике

Дни настоящего кажутся

Вроде бы не существенными,

Будто – не при делах.

Слушая мыслей мелодику,

Разжёвывая их в кашицу,

Знай – настоящее действенно,

А остальное – прах.

     * * *

На монстрах оранжевых лихо

Спецы санитарной службы

Вывозят весь хлам ненужный

По графику без шумихи.

Когда б для рефлексий лишних

Подобную службу сделать,

Чтоб мозг очищали смело

От дум об ошибках давнишних.

По графику чтоб, подчистую,

Как кёрхером – под давленьем

Всё глупое и оленье

Смывали бы в свежих струях.

Тогда бы, надеюсь, сознанье,

Свежее, словно утро,

Мир постигало бы мудро…

Но это не точно… Знаю.

     * * *

Как легко, получив невесомость, выплывать из квартир,

Из щелей и конур, из домов и из тьмы подворотен.

Впереди, говорят нам, раскрепощающий, светлый мир,

Юрьев день, говорят, для того, кто ещё не свободен.

Ты плывёшь, а вокруг легион пауков, комаров,

Тараканов и мух – всех, кто ранее жил по соседству.

Им ведь тоже легко уплывать в Юрьев день со дворов,

И они теперь все суверенны от мук домоседства.

Все летят и смеются, не думая вовсе о том,

Что подвержены нынче любым дуновениям ветра.

Или ветер стал тоже ничтожен и невесом?

И теперь уже следует браться за вакуумметры.

Мир изменится враз, потеряв свой извечный конструкт,

Вздымет водоворот во всю свою бестолковость.

И завертит, как в проруби всем нам известный продукт,

И продукт этот вскоре заполнит собой невесомость.

     * * *

Фантасмагории сна принимая,

Часто бываю в сюжет погружён,

Даже когда до конца понимаю,

Что окружающий бред – это сон.

Люди, события, мысли, явления –

Некий весьма не логичный реал,

Не вызывающий отторжения,

Даже даруя абсурдный финал.

Все эти ясно-неясные образы:

Или размытые, словно туман,

Или чрезмерно подчёркнуто острые –

Вроде как правда, а вроде – обман.

Сон – это мысль, и покой, и… движение,

К яви обычной добавочный след.

Как дополнительное предложение

При покупке роллс-ройса – велосипед.

     * * *

Сколь не гладок поворот,

Всё равно за ним не видно,

Что там этакое ждёт

Пилигримов беззащитных.

Может, вредный фарисей

Ждёт, чтоб мозг изгрызть с усладой,

Может, жуткий лиходей

Подготовил им засаду.

Мало что из этих зол

Беспокоит пилигрима,

Ведь из дома он ушёл

Из-за боли нетерпимой.

Растревожилась душа,

И уже не тешат сердце

Рай под сенью шалаша

Да галдёж единоверцев.

Он пошёл искать ответ

На неясные вопросы.

Что ему надменный бред

Фарисея-мозгососа?

Чем его страшит разбой?

У него богатства нету.

Он потерян сам собой,

Ищет лишь тепла и света.

     * * *

Об ужасах Герники люд позабыл.

Мозги и японцев во мраке:

Не помнят, что рушились не от Годзилл

Хиросима и Нагасаки.

     * * *

Чудес не счесть. Но также нужно

Иметь и считыватель их.

Иначе можно простодушно

Не замечать вещей чудных.

     * * *

В мире продумано всё – все задумки его

Предназначения имеют определённые.

Даже Луна специально подвешена для того,

Чтобы ей любовались поэты,

                                             мечтатели и влюблённые.