Читать книгу Султан Мехмед Фатих - Алексей Чернов - Страница 2

Эдирне тонул в мёртвой, промозглой ночи. В небольшой дворцовой комнате, отведённой для карт, царил холод. Ледяной сквозняк, что призраком блуждал по бесконечным коридорам, заставлял одинокое пламя масляной лампы отчаянно метаться, бросая на стены уродливые, пляшущие тени.

Одиннадцатилетний Мехмед не разжимал кулака. Ноготь большого пальца с такой силой впился в пергамент, в самое сердце нарисованного Константинополя, что почти прорвал его.

«Я возьму тебя».

Клятва прозвучала не для чужих ушей. Она была принесена самому себе. Внутри, там, где разгорался пожар.

Шехзаде дышал глубоко, силясь унять предательскую дрожь. Ладонь, ещё недавно горевшая от удара палкой Муллы Гюрани, уже остыла, превратившись в тупой, ноющий рубец. Но унижение, испытанное на глазах ухмыляющегося валаха Влада, жгло куда сильнее любого физического наказания.

А тяжелее всего – взгляд отца. Взгляд, в котором не было и тени гнева. Лишь бездонная, всепоглощающая усталость.

Осторожно свернув свой тайный свиток, Мехмед выскользнул в гулкие, пустые коридоры.

Застывшие в нишах, словно каменные истуканы, бостанджи – личная гвардия султана – безмолвно кланялись. Но юный принц буквально кожей чувствовал их провожающие взгляды.

Ноги сами несли его прочь от гарема, от собственных покоев. Путь лежал в крыло Дивана, к Has Oda – личным покоям отца.

Зачем он шёл туда? Объясниться? Попросить прощения? Или, наоборот, выплеснуть наружу всё, что кипело и билось в груди, словно дикая птица?

Мехмед замер у поворота, превратившись в тень. Дверь в покои Мурада оказалась неплотно прикрыта. Из щели лился тусклый жёлтый свет и доносились приглушённые голоса.

Один – отцовский. Глухой, надтреснутый от горя, которое ещё не успело остыть. Второй – Чандарлы Халила-паши, великого визиря. Мягкий, вкрадчивый, но с твёрдостью дамасской стали в каждом слове.

Шехзаде прижался к холодному камню стены, укрывшись за тяжёлой портьерой, пропахшей пылью и сандалом.

– …он был моей опорой, Халил. Моим львом, – услышал Мехмед отцовский шёпот.

Султан Мурад II, гроза крестоносцев, повелитель двух континентов, плакал.

– Он ушёл, – шептал Мурад. – Алаэддин ушёл. Мой старший, мой разумный сын… Всевышний забрал его. Забрал его и двух его крошечных сыновей в один день! Целая ветвь нашего древа иссохла в одночасье!

Сердце Мехмеда болезненно сжалось. Он вспомнил старшего брата Алаэддина. Высокого, смеющегося, всегда такого доброго к нему. Идеальный сын, безупречный воин. Любимец отца. Его жизнь оборвалась так нелепо, в Амасье, сразу после триумфального похода…

– Всевышний забрал льва, – голос Мурада дрогнул, – и оставил мне… его.

Мехмед замер. Его. Это он.

– В том-то и беда, мой Повелитель! – голос Халила-паши был лишён скорби, он звенел от плохо скрываемой тревоги. – В том-то и горе, что он остался ОДИН. Ахмед покинул этот мир. Алаэддин покинул этот мир. Остался только Мехмед.

Визирь тяжело вздохнул, и этот вздох показался громче любого крика.

– А он не готов. Он вспыльчив и не слушает улемов. Сегодня вновь дерзил самому Мулле Гюрани! А самое страшное… Вы ведь знаете, Повелитель, чем одержим этот мальчик?

– Знаю, – глухо ответил Мурад. – Константинополь.

– БЕЗУМИЕ! – почти выкрикнул Халил. – Мальчишеская мечта, которая низвергнет нас всех в пропасть! Неужели вы забыли, Султаным? Неужели вы забыли Фетрет?

Фетрет. Снова это страшное слово, от которого у старых воинов стыла в жилах кровь. «Междуцарствие». Чёрная дыра в османской истории.

– Вы забыли, как сыновья покойного Султана Баязида «Молниеносного» рвали эту землю на части? – Халил-паша чеканил слова, вбивая их, как гвозди. – Одиннадцать лет! Одиннадцать лет брат шёл на брата. Держава, что строил великий Осман и ваш дед, была почти уничтожена! Её спас из пепла ваш отец, Мехмед Челеби, да освятит Всевышний его душу. Он по крупицам собрал эту империю из окровавленных кусков.

Визирь понизил голос, заставив Мехмеда прижаться ухом к самой щели, чтобы не упустить ни звука.

– Я был там, Повелитель. Я помню. Помню, как ромеи в Константинополе потирали руки и стравливали наших принцев, словно бойцовых псов! Они держали одного у себя, как держат шехзаде Орхана сейчас, и науськивали его на другого! Нас почти не стало. Не крестоносцы нас разбили – мы сами себя почти истребили! Потому что было слишком много сыновей, и каждый жаждал трона!

– К чему ты ведёшь, Халил? – спросил Мурад. – У меня остался один-единственный сын.

– ВОТ ИМЕННО! – в голосе визиря звенело отчаянное напряжение. – У нас больше нет права на ошибку! Нет запасного наследника! А этот мальчик… если с вами что-то случится в походе… он не удержит трон. Его горячность приведёт к новой смуте. Янычары его не жалуют. Его одержимость Городом втянет нас в войну со всей Европой. Мы не можем так рисковать.

– Что ты предлагаешь? – голос Мурада был полон безысходности. – Отправить его в Манису? Спрятать подальше от глаз?

– Нет, мой Повелитель. Этого уже недостаточно. Есть только один путь.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Мехмед слышал лишь треск фитиля в лампе и стук собственного сердца.

– Дайте ему трон, – тихо, но отчётливо произнёс Халил-паша.

Мехмед вздрогнул так, словно его ударили.

– Что? – Мурад не поверил своим ушам.

– Дайте ему трон. Сейчас. Пока вы живы. Пока вы здесь, в Эдирне.

– Ты обезумел, Халил! Я только что отчитал его за невыученный урок!

– Так пусть он сломает зубы о настоящую власть, а не о грамматику! – страстно заговорил визирь. – Пусть почувствует на своей шкуре гнев янычар из-за жалованья! Пусть попробует усмирить венгров! Пусть поймёт, что такое бремя Империи! Я буду рядом. Я присмотрю. Пусть он правит, а вы станете его тенью, его силой, готовой вернуться в любой миг. Это лучше, чем он получит престол императора, над вашей свежей могилой! Это единственный способ обучить его. Заставить повзрослеть. Или…

– Или убедиться, что он не способен?

– Или убедиться, что он не способен, – глухо подтвердил Халил. – И тогда… у нас будет время подумать. Но сейчас… у нас нет другого наследника, Султаным. У нас есть только он.

Слушать дальше было невыносимо. Мехмед отступил от двери, растворяясь в темноте коридора.

Его больше не знобило. Всё тело сотрясала дрожь от чудовищного озарения.

Они говорили о нём. Халил-паша, его главный враг при дворе, только что предложил отцу… отдать ему трон.

Но это не было даром. Это не было признанием его силы.

«Это ловушка», – понял он с леденящей ясностью.

Они не верили в него. Они хотели бросить его на трон, как бросают щенка в бурную реку, чтобы посмотреть: выплывет или захлебнётся. Халил-паша жаждал его провала. Громкого, позорного провала, после которого у Султана Мурада не останется иного выбора, кроме как вернуться и править вечно. А Мехмеда – запереть в Манисе до конца его дней.

«Они хотят меня сломать».

Вернувшись в свои покои, он не лёг. Подошёл к столу и снова развернул карту Константинополя, истерзанную ногтем.

Он смотрел на неприступные стены Города, но видел хитрые, расчётливые глаза Чандарлы Халила.

«Ты хочешь дать мне трон, визирь? Думаешь, я сломаюсь? Испугаюсь янычар и венгров?»

Холодная, злая, совсем не детская усмешка тронула его губы.

«Хорошо. Я возьму твой трон. Я возьму его. И первое, что я сделаю с этой властью – я заберу этот Город. Я заберу его вопреки тебе. И я заставлю тебя, визирь, смотреть, как рушатся эти стены под натиском моей воли».

Он низко склонился над картой. И его тень, в свете догорающей лампы, хищной птицей накрыла собой весь Босфор.