Читать книгу Султан Мехмед Фатих - Алексей Чернов - Страница 3

Эдирне. Тронный зал. Лето 1444 года.

Трон был ледяным.

Это первое, что ощутил двенадцатилетний Мехмед, когда тяжёлая парча его парадного кафтана коснулась резного орехового дерева. Он ожидал почувствовать величие, жар триумфа, вибрацию власти… Но трон хранил лишь могильный холод и запах старого лака, смешанный с ароматом страха.

На его висках пульсировала боль. Тюрбан, увенчанный тяжёлым эгретом с рубином – символом Падишаха, – был невыносимой ношей. Этот головной убор шили не для него.

Он хранил тепло головы его отца, сурового воина Мурада. На бритом затылке мальчика тюрбан сидел неустойчиво, и Мехмеду приходилось держать шею неестественно прямо, до ломоты в позвонках.

«Только не пошевелиться. Только не уронить. Если он сползёт хоть на дюйм, они увидят».

А они смотрели.

Перед ним, склонившись в поклоне, замер весь цвет Империи. Визири в шелках цвета шафрана и неба, улемы в белоснежных чалмах, командиры янычар с обвисшими усами, напоминающими ятаганы. Море голов. Море спин.

Но Мехмед знал: стоит им выпрямиться, и он не найдёт в их глазах ни любви, ни преданности. Там будет лишь липкое сомнение. Страх перед неопределённостью. И самое страшное, что может увидеть правитель – снисходительность.

Где-то далеко, за крепостными стенами, ещё не осела пыль от копыт султанского жеребца. Его отец, Султан Мурад II, сдержал слово, данное той роковой ночью.

Он отрёкся. Он оставил трон, армию и казну мальчишке, чтобы уехать в Манису – к своим садам, книгам и дервишам. Он ушёл, уверенный, что оставляет Империю в надёжных руках.

Не в руках сына. В руках Великого Визиря.

Мехмед, не поворачивая головы, скосил глаза вправо.

Там, словно скала, о которую разбиваются волны, стоял Чандарлы Халил-паша. Великий Визирь. Старый лис даже не смотрел на своего нового Султана. Его взгляд был устремлён в зал, поверх голов, и в его расслабленной позе читалась абсолютная, подавляющая уверенность хозяина.

Он был не слугой трона. Он был его опекуном. Его тюремщиком.

Тишину разорвал удар посоха об мраморный пол. Звук эхом отлетел от высоких сводов.

– Послы Венгрии, Польши и Сербии просят дозволения предстать перед лицом Падишаха всего мира! – провозгласил главный церемониймейстер.

В горле Мехмеда пересохло. Он набрал в грудь воздуха, пытаясь найти в себе голос отца.

– Пусть войдут.

Голос предательски дрогнул, сорвавшись на петушиный фальцет. По рядам придворных прошёл едва слышный шелест, похожий на шуршание змеи в сухой траве. Халил-паша едва заметно поморщился, словно услышал фальшивую ноту лютни.

Двери распахнулись.

Они вошли не как просители. Они шли как завоеватели, осматривающие трофеи. Стук тяжёлых сапог, звон шпор, скрип кожаных ремней – эти звуки казались чужеродными в тишине восточного дворца. Варварские бархатные дублеты, отороченные мехом, несмотря на летний зной, делали их фигуры огромными.

Они смотрели не на грозного владыку. В их глазах читалось любопытство зевак, пришедших посмотреть на ярмарочную диковинку. На ребёнка, который решил поиграть в Султана.

Венгерский посол, высокий рыцарь, чьё лицо было иссечено ветрами равнин Паннонии, небрежно развернул пергамент.

– Король Владислав и воевода Хуньяди шлют приветствия новому… правителю Османов, – произнёс он на ломаном турецком, намеренно коверкая слова. В его интонации сквозила неприкрытая издёвка. – Мы слышали, что великий Мурад удалился от дел. Мы надеемся, что юный Султан обладает мудростью старцев и будет чтить мирный договор, подписанный в Сегеде. Вы ведь клялись своей священной книгой?

Мехмед сжал подлокотники трона так, что побелели костяшки пальцев. Дерево врезалось в кожу. Он помнил этот договор. Унизительный мир. Отец поклялся на Коране не переходить Дунай, отдал сербские крепости, вернул всё, что годами завоёвывал мечом, лишь бы купить покой.

– Мы чтим клятвы наших отцов, – произнёс Мехмед. Он старался говорить тише, чтобы голос звучал твёрже. – Пока неверные… пока наши соседи чтут свои.

– Неверные?

Венгр усмехнулся. Он смотрел не на мальчика. Он перевёл взгляд на Халила-пашу, словно спрашивая взрослого: «Вы позволите этому щенку лаять?»

– Мы – рыцари Креста. И мы рады, что у Османов теперь… столь молодой и перспективный правитель.

Это была пощёчина. Публичная, звонкая, наотмашь. Они смеялись над ним прямо в его тронном зале. Они видели перед собой не Мехмеда Завоевателя, а испуганного птенца, выпавшего из гнезда.

Халил-паша сделал шаг вперёд. Одно плавное движение, и он заслонил собой Султана, отрезая его от зала.

– Послы устали с дороги, – бархатным, властным баритоном произнёс Визирь. В его голосе не было угрозы, только холодная вежливость, от которой стыла кровь. – Великий Диван рассмотрит ваши грамоты. Пир в вашу честь уже накрыт.

Он лениво махнул рукой, и стража, повинуясь жесту, вежливо, но настойчиво стала вытеснять делегацию к дверям. Халил даже не повернул головы к Султану. Не спросил дозволения.

Он просто распорядился. Как распоряжаются перестановкой мебели в собственном доме.

Когда тяжёлые двери с грохотом закрылись, в зале повисла гнетущая тишина. Казалось, даже пылинки в лучах света замерли.

– Повелитель, – Халил наконец повернулся к Мехмеду. В его глазах было то самое выражение, которое мальчик ненавидел больше всего: смесь скуки и учительской строгости. – Вам не стоило говорить про «неверных». Мы только что заключили мир. Европе нужен покой. Нам нужен покой. Не дразните льва, когда у нас в руках лишь деревянный меч для тренировок.

– Я – не деревянный меч, Лала!

Мехмед вскочил. Тюрбан опасно качнулся, грозя упасть.

– Я – Падишах! Почему ты говоришь за меня? Почему ты смотришь на них так, будто извиняешься за то, что я сижу здесь?

Халил вздохнул. Тяжело, демонстративно, словно у него болела голова от детских капризов.

– Потому что я берегу вашу голову, мой Султан. Пока вы учитесь носить этот тюрбан, кто-то должен держать небо над Империей, чтобы оно не рухнуло вам на плечи. Ваш отец доверил вас мне. И я буду управлять… то есть, помогать вам править, пока вы не повзрослеете.

Визирь слегка поклонился, но в этом поклоне было больше издевательства, чем почтения.

– А теперь идите. Учителя ждут. Грамматика и теология не выучат себя сами.

«Идите».

Как мальчишке. Как провинившемуся слуге.

Мехмед хотел закричать. Хотел приказать бостанджи схватить этого наглого старика, бросить его в темницу. Но он посмотрел на янычар, стоявших вдоль стен каменными истуканами.

Их лица ничего не выражали, но глаза… глаза смотрели на Халила. Они видели в нём силу. Казна была у Халила. Печать была у Халила. Реальная власть была у Халила.

У Мехмеда был только трон, который был ему велик.

Он резко развернулся, взметнув полами кафтана, и быстрым шагом вышел из тронного зала, чувствуя спиной тяжёлый, оценивающий взгляд Великого Визиря.

Он бежал. Статус не позволял Султану бегать, поэтому внешне он шёл, но внутри он нёсся галопом. Прочь от этих душных залов, прочь от взглядов, пропитанных жалостью.

Ноги сами привели его в сад, в самый дальний уголок, где старые платаны сплели кроны, создавая густую тень. Здесь пахло не ладаном и воском, а нагретой землёй, жасмином и свободой.

На простой деревянной скамье сидел человек в грубой одежде дервиша. У него было худое, одухотворенное лицо, а в бороде серебрилась мудрость прожитых лет.

Акшемседдин.

Духовный наставник. Лекарь душ. Единственный во всём дворце, кто смотрел на Мехмеда не как на проблему, а как на надежду.

Увидев юного правителя, Акшемседдин не вскочил, не начал бить поклоны. Он лишь мягко улыбнулся, отложив чётки, и жестом пригласил мальчика сесть рядом.

– Корона тяжела, Мехмед-бей? – тихо спросил он.

Он называл его «бей», как называли первых правителей Османов, простых воинов степи, и в этом было больше чести, чем в пышном «Падишах» из уст Халила.

– Она не тяжела, ходжа, – глухо ответил Мехмед, садясь и с остервенением срывая травинку. – Она… чужая. Они не видят во мне Султана. Халил-паша правит, а я – лишь наряженная кукла. Они смеются надо мной. Венгры смеются. Отец… отец бросил меня им на съедение.

– Твой отец поступил мудро, хоть путь его и кажется тебе жестоким, – голос Акшемседдина журчал, как прохладный ручей в знойный полдень, остужая гнев. – Сталь закаляется только в огне, мой мальчик. Если бы он остался, ты бы вечно был ростком в его тени. Теперь ты на солнце. Да, оно жжёт. Оно обжигает кожу. Но только так ты вырастешь в могучий чинар.

– Какой рост? – горькая усмешка исказила детское лицо. – Халил говорит, что моя мечта о Константинополе – безумие. Что я погублю нас всех. Что нам нужен мир, покой, тишина…

Акшемседдин резко выпрямился. Его глаза, обычно подёрнутые дымкой раздумий, вдруг вспыхнули тем же яростным огнём, который Мехмед чувствовал в своей груди.

– Мир? Покой? – переспросил дервиш, и в его голосе зазвенела сталь. – Разве для этого Аллах вложил нам в руки меч, а в сердце – веру? Послушай меня, сын мой.

Он протянул руку на запад, туда, где горизонт тонул в золотой дымке заката.

– Там стоит Город. Кость в горле мира. Красный от грехов, гниющий изнутри, но всё ещё гордый. Пока он стоит, мы никогда не будем в безопасности. Они плетут интриги, они стравливают братьев, они призывают крестоносцев. Халил-паша хочет мира с волками. Но с волками не бывает мира. Бывает только сытость волка или смерть волка.

Акшемседдин наклонился к самому уху Мехмеда, словно доверяя величайшую тайну Вселенной:

– Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Константинополь непременно будет завоёван. Как же прекрасен тот командир, который завоюет его, и как же прекрасно то войско!»

Мехмед замер. Ветер стих, птицы умолкли. Казалось, само время остановилось.

Он слышал этот хадис сотни раз. Но сейчас, здесь, под сенью платанов, эти слова звучали не как молитва. Они звучали как приговор. Как предназначение, написанное на его лбу ещё до рождения.

– Халил-паша видит в тебе ребёнка, – продолжал шейх, глядя прямо в душу. – Но я… я смотрю в твоё сердце и вижу того самого Командира. Güzel Komutan. Ты – тот, кого ждали восемьсот лет. Ты – меч ислама, который разрубит узел истории. Не позволяй старым страхам Халила затушить твой огонь. Пусть они смеются. Пусть считают тебя слабым. Это твой дар.

– Дар? – прошептал Мехмед.

– Когда враг не видит в тебе угрозы, он подставляет горло, – хищно улыбнулся дервиш.

– Но у меня ничего нет… Армия слушает Халила. Казна у Халила.

– У тебя есть время, – твёрдо отрезал Акшемседдин. – И у тебя есть я. Мы будем готовиться. Мы будем учиться не просто грамматике. Мы изучим географию, баллистику, инженерное дело. Мы узнаем врага лучше, чем он знает себя сам. Твой час придёт, Мехмед. И когда он придёт, ты должен быть готов не просто сесть на трон. Ты должен быть готов перевернуть мир.

Слова наставника вливались в душу, как расплавленный металл, заполняя пустоту, оставленную унижением. Позвоночник выпрямился. Тюрбан больше не давил на виски.

– Спасибо, ходжа, – выдохнул Мехмед.

В этот момент идиллию сада разорвал крик.

На дорожке появился гонец. Он бежал, спотыкаясь, покрытый дорожной пылью с головы до ног. Его лицо было серым от ужаса. Он не смел приблизиться к беседке Султана, но его вопль, обращённый к страже, долетел до них как удар грома:

– Беда! Страшная весть! Срочно к Великому Визирю!

Мехмед вскочил. В один миг он забыл о приличиях, о статусе, о тяжёлом кафтане. Он бросился к гонцу, перехватив его на полпути, вцепившись в плечо измученного человека.

– Говори! – рявкнул он голосом, в котором больше не было детских нот. – Я твой Султан, а не Визирь! Говори мне!

Гонец рухнул на колени, дрожа всем телом.

– Мой Падишах… Мир рухнул. Клятвы на Евангелии попраны!

Мехмед почувствовал, как ледяной холод снова коснулся спины, но теперь это был не страх. Это было предчувствие бури.

– Кто?

– Венгры, мой Падишах! – хрипел гонец, глотая пыль. – Король Владислав и Янош Хуньяди. Папа Римский освободил их от клятвы! Они сказали, что слово, данное «неверным», ничего не стоит. Они перешли Дунай! Огромное войско крестоносцев идёт на Эдирне! Они жгут деревни! Они хотят изгнать нас из Европы навсегда!

Мир вокруг Мехмеда качнулся.

Сегедский мирный договор, тот самый бумажный щит, которым так гордился Халил-паша, был разорван в клочья. «Мир и покой», ради которого отец оставил трон, оказался иллюзией, дымом.

Через минуту в сад, ломая кусты, ворвался сам Халил-паша.

Его лицо, всегда невозмутимое, словно маска из воска, было искажено неприкрытой паникой. Чалма сбилась набок. За ним, путаясь в полах халатов, бежали другие визири.

– Вы слышали, Повелитель?! – закричал Халил, забыв о политесе, забыв о своей важности. – Крестоносцы идут! Хуньяди перешёл границу! Это конец! Армия не готова! Мы поверили им!

Великий Визирь, который час назад поучал Мехмеда как нашкодившего школьника, теперь смотрел на 12-летнего мальчика с животным ужасом. Вся его стратегия «мира любой ценой» рухнула в одночасье.

– Что нам делать? – выл кто-то из пашей за его спиной. – Нужно звать Мурада! Нужно вернуть Султана! Этот мальчик нас не спасёт!

Мехмед стоял посреди этого хаоса абсолютно неподвижно.

Он смотрел на трясущегося Халила, на паникующих мужей государства. И вдруг то спокойствие, о котором говорил Акшемседдин, накрыло его плотным куполом. Страх исчез. Осталась только ясность. Холодная, кристальная ясность.

Это был не конец. Это был шанс.

Они говорили, что он не готов? Они хотели «обучить» его через трудности? Что ж, урок начинается прямо сейчас.

– Замолчите!

Голос Мехмеда хлестнул по толпе как бич. Паши замерли.

– Вы хотели мира, Халил-паша? – тихо спросил мальчик, глядя в глаза старому Визирю. – Вы его получили – мир, цену которого определяют клятвопреступники!

Он обвёл взглядом своих советников. В его осанке появилась хищная грация.

– Пишите отцу, – приказал Мехмед, и в его тоне зазвучал металл, от которого старые воины невольно выпрямились по струнке. – Но пишите не как перепуганные овцы, блеющие о помощи. Пишите так, как я скажу.

Он подошёл к Халилу-паше вплотную. Теперь их глаза были почти на одном уровне. Мальчик вырос.

– Пишите: «Если ты Султан – приди и возглавь свои войска», – чётко произнёс Мехмед, чеканя каждое слово, которое войдёт в вечность.

Халил открыл рот, чтобы возразить, но Мехмед не дал ему сказать ни слова.

– «А если же Я Султан… то я приказываю тебе прийти и служить под моим знаменем!»

Халил-паша отшатнулся, словно получил удар в грудь. Он всматривался в лицо мальчика, пытаясь найти там прежний испуг, но тщетно. В тёмных глазах юного Османа больше не было страха.

Там бушевал пожар, который очень скоро поглотит весь мир.

Война стояла на пороге. Детство Мехмеда закончилось в эту секунду. И началась эра Завоевателя.