Читать книгу Моя правда! Серия «Русская доля» - Алексей Иванович Чепанов, Алив Чепанов - Страница 3

На границе Тульской и Рязанской губернии по правому крутому берегу небольшой речки Мокрая Тобола, одного из притоков верховья Дона, вытянулась деревня Писаревка. На левом берегу реки была широкая заливная пойма, переходившая в пологий склон. На восточной и западной границе деревни река делала крутые повороты на юг.

На восточной окраине деревни, в месте крутого поворота реки, склон становился круче и казался более высоким, откуда открывался широкий перспективный вид долины реки. На вершине склона красовался двухэтажный дом-дворец с мезонином, принадлежащий местному помещику. Дом окружал обширный парк с искусственный бассейном в самом его центре. Круглый год в доме жила семья помещика. К дому, помимо большого парка с бассейном, примыкали огороды и пахотная земля. Дальше начиналась восточная окраина деревни. Она была заселена зависимыми от помещика крестьянами и имела довольно бедный внешний вид, по сравнению с примыкающей к ней средней частью деревни, именуемой местными жителями Селезнёвкой. Для крестьян Писаревки, жизнь в помещичьем доме-дворце представлялась просто райской, а его обитатели казались так прямо, какими-то, святыми небо-жителями.

На другой – западной окраине деревни находился дом другого помещика, он был менее привлекательным, казался немного запущенным, а принадлежащие помещику крестьяне западной части деревни выглядели намного беднее, чем селезнёвские и крестьяне восточной окраины.

Средняя часть деревни, именуемая Селезнёвкой, принадлежала еще одному помещику – графу, который сам никогда не жил в своём поместье, не имел тут и дома и превратил принадлежащие ему земли в хозрасчетное предприятие по европейскому образцу. Земля была засажена яблонями зимних промысловых сортов. Принадлежащие помещику крестьяне были освобождены от крепостной зависимости еще раньше крестьянской реформы 1861-го года. Селезневские крестьяне были, в какой-то мере, независимыми, работали главным образом на себя, имели какой-никакой достаток и даже запас. Они и по общественному положению считались в деревне выше крестьян восточной и западной части. Крестьяне Селезневки и сами себя ставили выше подневольных помещичьих крестьян восточной и западной части. Такое положение сохранялось и позже, вплоть до революции 1917-го года. Таким образом, деревня была разделена административно на три почти равные по территории части.

Средняя часть – Селезневка, была вытянута вдоль правого крутого склона реки и состояла из двух слобод. Верхняя слобода, обращенная фасадами домов к реке, на юг, была основной и наиболее плотно заселенной. Огороды, как и было положено, располагались позади домов, а окна были обращены на деревню и на долину реки. Дома нижней слободы были обращены окнами на север. В средней, наиболее удобно расположенной части нижней слободы располагался дом семьи Животовых, в котором родился и провёл свое детство наш герой – Иван Андреевич Животов. Вид из окон дома намного бы выиграл, если бы его поставили фасадом на юг, к реке, с видом на обширный помещичий сад. Но этого дед Ивана Андреевича – Михаил Иванович Животов, ставивший дом, не мог себе позволить. Поставив дом к деревне задом, означало противопоставить себя всей деревенской общине. Это было не допустимо по неписанным законам деревенской общины.

Деревенская община существовала видимо всегда, наверное ещё при первобытно-общинном строе. Не зря она носит такое название до сих порт. Со временем отпала приставка: «первобытно-», а общинный так и остался и в названии и в жизни. Ещё во времена «Русской правды» община в деревне выполняла функции местной власти. Она отвечала за отдельных своих членов и за все преступления, совершенные вблизи месторасположения деревни. Вервь, как община называлась в древности, еще с тех давних времен, являлась органом местного крестьянского самоуправления. Круговая порука – ответственность всех членов общины за действия и выполнение обязанностей каждым из её членов, просуществовала официально до революции, существовала и после, но уже в несколько искажённом виде, в виде колхозов и совхозов. Существует она и в 21 веке, если не столько в жизни, то точно в умах сельских жителей, не смотря на планомерное уничтожение деревень, начавшееся с 90-х годов 20-го века. А что такое в наше время СНТ – Садовое некоммерческое товарищество? Та же община. Все традиции деревенской общины в наше время, подпитываются воспоминаниями людей старших поколений, обычаями и традициями дошедшими до нас и с молоком матери впитываются молодым поколением, сохранившихся ещё поселков, сёл и деревень, а также новых сельских образований: садоводческих и огороднических товариществ. Все, проживающие на территории деревни, де факто всегда считались членами деревенской общины. Главным неписанным законом – здесь являлась позиция самой авторитетной и активной части общины. Интересы рядового члена общины не могли идти в разрез с общинными, община этого ни когда не прощала, не прощает и теперь.

Вернемся, все же, к описанию дома. Дом семьи Животовых был сложен добротно, из красного самодельного кирпича с необычно толстыми стенами, хранящими много тепла в зимние морозы, с большими тремя окнами на север (на улицу) и совсем маленькими двумя окнами во двор для наблюдения за скотом. С улицы окна во двор выглядели бойницами. В плотную к дому был пристроен двор для скота, а к нему уже сарай для соломы и сена. Все было устроено продуманно, экономно и рационально. Ни чего, не пропадало в хозяйстве Животовых. Зерно ни когда полностью не вымолачивалось сознательно для дальнейшей постепенной подкормки скотины и домашней птицы. Не перемолоченная солома с колосьями в первую очередь шла на корм овцам, а затем в смеси с сеном и отрубями – корове. Перемятая и загаженная скотом солома тоже шла в дело – выносилась в навозную кучу, а оттуда вывозилась на удобрение. Всюду снующие по двору куры, внимательно следили за хозяйством и своевременно извлекали пропущенные зерна, взамен чего несли полноценные яйца.

Вход в дом был с западной стороны, на противоположной восточной стороне в доме, примыкая к правому углу стояла вместительная печь с печурками в сторону окон. На печке ночью спали дед с бабкой, а днем, в зимнее время, играли дети. Печь отапливалась со стороны двери и была отгорожена деревянной перегородкой, получался чулан.

В чулане была устроена кровать – самое привлекательное место в доме, конечно после печки. По противоположной стене, начиная от печки до окна, шел деревянный настил проходящий над скамейкой, предназначенный для сна. Нижняя часть под скамейкой использовалась для хранения различных предметов, а в зимнее время для отогревания появившихся ягнят. Обеденный стол из толстых некрашеных досок стоял направо от двери, около него стояли широкие лавки, сделанные с расчётом, что бы на них можно было прилечь. В «красном» углу над столом висели нарядные подвенечные иконы.

В чулане всегда спали молодожены, сперва дед Ивана – Михаил с бабой Дусей, потом его сыновья по со своими женами, до того, как обзаводились собственными домами и хозяйствами. Тут же спали отец Ивана – Андрей с мамой Ивана – Полиной, и только, после призыва отца на военную службу, это козырное место, облюбовал сам Ваня. Это было самое уютное и комфортное место в доме, после печки, конечно.

В памяти уже взрослого Ивана очень часто возникала эта давняя сладостная картинка из детства. Зимним вечером над столом висит керосиновая лампа и слабо освещает дом. Ваня, еще ребенок, лежит в чулане, укрывшись одеялом, и слушает интересные разговоры за перегородкой. Кто разговаривает, он не видит, да ему и не нужно их видеть. Он и так представляет их достаточно четко, одновременно со всем тем, о чём они говорят. Его мама то появится и поцелует его, то вновь исчезнет. Все чем-то заняты. Но Ваня уже согрелся, ему очень хорошо, он уже ничего не боится, родные рядом. Он просыпается рано утром. Мама куда-то торопиться, быстро уходит, на полу появляется солома, от которой распространяется холодный, но приятный дух. Бабушка снимает заслонку, чиркает спичками, зажигает жгут соломы и кладет его вначале на шесток, а после того как разгорится, проталкивает жгут кочергой в печь. Страшная черная печь, в недрах которой всю ночь прятались рогатые черти, наполняется пламенем, как в аду, что наклеен на деревянной перегородке. После чего бабушка начинает быстро и ловко поворачиваться около печи. Она то кладет новые жгутики соломы, то ставит чугунок и рогачом пропихивает его в печь, то кочергой разгребает не прогоревшую солому. А пламя в печке, ярко освещая все закоулки, греет даже на расстоянии, и всё меняется: то вспыхивает, то затухает и чудится Ване, как черти, спрятавшиеся между чугунками, мечутся в аду. А бабушка кочергой разворачивает потемневший жгут соломы, вызывая вновь яркое пламя. Иногда бабушка поворачивается к внуку и увидев, что он не спит, ласково и любовно говорит:

– Чего глазенки то таращишь? Спал бы ещё.

И поцелует. Ване хорошо. Он хочет сказать или сделать для неё чего-нибудь хорошее, полезное, но не знает чего, от этого просто лежит и молча таращит на бабушку глаза. Когда она печёт блины, обычно это бывает зимой, то первый блин она разламывает своими морщинистыми засаленными руками пополам, одну половину пробует сама, а другую вместе с потемневшим кусочком сахара, дает Ване:

– На, голубчик, попробуй.

Вот так за несколько лет, слушая бабушку и всё, что говорилось за перегородкой, дополняя полученную информацию своим воображением, Ваня получил полное представление об истории происхождения своей семьи. Иногда очень чётко, до мельчайших подробностей, человек на всю жизнь запоминает именно что-то далёкое из детства и юности, может быть даже не очень существенное, но такое тёплое, близкое и родное. Он вспоминает и думает про себя, что это наверное были самые счастливые и беззаботные моменты его жизни.