Читать книгу Моя правда! Серия «Русская доля» - Алексей Иванович Чепанов, Алив Чепанов - Страница 7

В начале 20-го века немногие и весьма неуверенно стали соглашаться с тем, что земля круглая и представляет собой огромный шар. Дальше этого, представления о строении мира у основной народной массой не продвигалось. В этом невежестве была своя логика. На чем мог покоиться такой большой шар и еще к тому же вращаться? Какой должна быть у него ось, втулки и на что должна опираться такая ось, ведь не на воздух же? При углубленном размышлении на эту тему, начинало стучать в висках, появлялась головная боль, сосало под ложечкой и рука (душа) тянулась к бутылке. Мысль переключалась от земного необъятного шара к близкой обычной хорошо известной «Смирновской». Большинство верующих почесывали затылки и также тянулись в кабак. Чего-то не хватало в этих знаниях, что-то не укладывалось в практических умах простого народа.

Не меньший сумбур вызвала и так называемая Столыпинская реформа 1906 года. Расширялись имущественные права крестьян – отменялись: порядок семейных разделов по решению общины, подушная подать, круговая порука, принудительная передача и направление неплательщиков на заработки. Столыпинским указом «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования» от 9 ноября 1906 года провозглашался свободный порядок выхода из общины и закреплялись наделы в собственность в любое время. Кроме того долгосрочной целью реформа намечала интеграцию крестьян в рыночную экономику. Ещё раньше 27 августа был принят указ о продаже крестьянам государственных земель. Все законодательные акты в целом предоставляли крестьянам право на закрепление в собственность надельных земель (приватизацию). Если кому-то из крестьян-собственников, выделившихся из общины, не хватало приватизированной земли, он мог теперь на законных основаниях прикупить ещё и государственной. При чём все законы были инициированы и представлены на утверждение государя самим председателем Совета министров Российской империи Столыпиным Петром Аркадьевичем. Царская администрация и главным образом Дума тормозили принятия любых проектов касаемо аграрных вопросов. Все предложения поданные премьером на утверждение Государственной думы, утопали в бесконечных заседаниях и обсуждениях. Столыпин очень грамотно выбрал время, когда Дума №1 была распущена, а Дума №2 ещё не созвана, в связи с чем обсуждение и согласование Государственной думой нормативных актов, принимаемых в этот период не требовалось по закону. В этот период временного бездействия Думы, Петр Аркадьевич и выпустил в свет все основные, подготовленные им законы, обосновывая эту оперативность царю продолжающимися с января 1905 года аграрными волнениями крестьян по всей стране. От народных возмущений царь ещё ни как не мог отойти и поэтому подписал всё, что ему подавал премьер, в том числе и Закон «О военно-полевых судах». Военно-полевые суды в составе военных офицеров теперь судили всех, включая гражданских лиц за любые тяжкие преступления. Приговор выносили предельно быстро в течении суток и он приводился в исполнение, главным образом это была смертная казнь. Казнили тоже очень быстро в течении 24 часов. Обвиняемые при рассмотрении их дел военно-полевыми судами были лишены абсолютно всех процессуальных прав. По началу приговорённых военно-полевыми судами к смерти расстреливали, но после начавшихся возмущений в войсках, расстрел заменили на повешение. После принятия закона и вступления его в действие в народе верёвочную петлю для повешения стали называть «столыпинским галстуком». За шесть лет действия закона было казнено порядка 600 000 человек, при чем как настоящих революционеров, так и попавшихся под горячую руку вольнодумцев и простых уголовников.

После прочтения Столыпинских указов относительно приобретения земли и выходе из общины у простого крестьянина оставалось больше вопросов, чем было до его чтения. При чём ответить на некоторые ему ни кто так и не мог: ни староста общины, ни кто-нибудь из представителей местной государственной власти. Совсем недавно между помещиками и крестьянами была непреодолимая пропасть, даже думать о свободе, равенстве и братстве было запрещено, за вольнодумство сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь. А тут, извольте, платите деньги, получайте участок земли, работайте на нем и живете в свое удовольствие, как бары. Что это? В чем тут подвох? Никто не мог предвидеть, что может за этим последовать. Никто не мог предсказать и подсказать Михаилу Ивановичу, чтобы он не ввязывался в эту авантюру, не рисковал, а жил бы, как и прежде, обрабатывая свой кусок земли.

В соответствии с положениями указа Столыпина за хозяином оставались все участки общинной земли, находившиеся в его пользовании в течение времени, прошедшего с момента последнего передела. При чём, эти участки, отходили ему в собственность. На практике же, от которой обычно законотворцы бывают очень далеки, так как очень высоко летают над землёй, всё обстояло ни совсем так, как на бумаге или скорее совсем ни так.

Второй, потрясшей Михаила Ивановича новостью, явился закон Сталыпина о введении военно-полевых судов, состоящих из военных офицеров. По сути это были трибуналы, причём даже для гражданских лиц, уличённых в преступлениях против власти и даже тяжких уголовных преступлениях.

Выслушав все новости, прочтённые ему сыном Андреем из уже прошлогодних газет, переданных с приезжими односельчанами из города, Михаил Иванович так отреагировал:

– Что же это теперь, люди добрые! За всё расстрел или может быть виселица? По энтому закону полагается вышка, хоть душегубу, хоть разбойнику, а хоть просто человеку не довольному что его нагло дурят или он скажем прочитал чего запрещенного, или просто сказал в сердцах про власть чего-нибудь не то? Это что у нас теперь опричнина что ль. Да и опричники то с боярами в основном расправлялись, а тут похоже всё на простой народ направлено, на нас?

– А как ты сосед хотел, – подключился, до этого молча сидевший дымя самокруткой, сосед Александр Петрович Грачёв – давний дружок Михаила Ивановича, – власти народу 1905 год и все беспорядки, что за этим последовали, вовек не простят. Упустили вожжи царские чиновники тады, так теперь решили наверстать – всем тугой аркан на шею накинут, «столыпинским галстуком» кличат.

– Это что же – наряд что ли такой новый или чо? – удивился Михаил Иванович.

– Да такой уж «наряд» придумал наш главный министр «вешатель». После такого «наряда» сразу в гроб кладут. Трибунал – суд такой из одних охфицеров, я их по службе помню ещо. Теперь – хоть военному, хоть гражданскому – всем военный суд. При чём судить топерь долго не будут. Прикинут хвост к носу, в репе почешут маненько, да и за 24 часа приговор вынесут и сразу в расход нашего брата. Одно слово, охфицерьё, от них пощады не жди. Я уже на них в Японскую нагляделся, ни какой жалости к солдату. А кто такой солдат – такой же крестьянин, тот же народ. И ни адвоката, ни суда присяжных теперь тебе не будет. Раньше так в военное то время и то не с каждым солдатом решали, а теперь, считай каждый приговор такого суда – это или расстрел или петля. И уже вовсю царские палачи «работают», рассказывают мужики, что с городу, ни одну сотню за полгода простых гражданских людей уже «рассчитали на небеса».

Александр Петрович Грачёв был на пять лет моложе Михаила Ивановича. Он был призван в армию еще в Японкую. На фронте в этот же год получил серьезное ранение в правую руку и в конце 1904-го года был уволен из армии по инвалидности на небольшой пенсион. Выглядел он плоховато, как-то совсем по-стариковски, был болезненно худ, сильно кашлял и перед переменой погоды обычно тихо стонал держась за правое раненное японской пулей плечо. Может от боли, может быть от жалости к своей прострелянной руке. Грачёв частенько говаривал, занимаясь каким-нибудь плотницким делом: «Хорошо что я левша, а так бы совсем туго было бы, пришлось бы переучиваться, что бы всё делать левой».

– Вот пишут ещо, что всё правительство заседает, да обсуждает. Потом снова заседает и так может ни один день говорильней заниматься. А я не пойму, кодышь они работают то все? Вот если я полдня заседать где буду, то что у меня с хозяйством станется? Кто же коней за меня напоит, поросятам даст, за курами кто приглядит, дрова кто нарубит, да ещё что. Или, могёт быть, кто за них в это время работает, а потом меняются? А, Андрей? – глянул на сына Михаил Иванович.

В ответ семнадцатилетний Андрей только пожал плечами, отложил газеты в сторону и пошёл во двор, вспомнив как раз про дрова:

– Пойду дров подброшу, а то и мы чего-то зазаседались, как депутаты.

Стояла зима, работы по хозяйству ещё было не много, поэтому мужики, уже не призывного возраста, кто остался в Писаревке, ходили друг к другу в гости, рассказывали друг другу новости, читали письма с фронта, газеты и всё что попадалось под руку. В то время других средств информации и не было. Потом все вместе обсуждали прочитанное тут же. Общее обсуждение прочитанного вносило какую-никакую ясность в мудрёный газетный текст. Последнее время в привычку вошло собираться в просторной гриднице в хате Михаила Ивановича.

– Отстал ты кум Михаил от жизни, – вступил в разговор, товарищ Михаила Ивановича, кум староста писаревской общины Гнат Васильевич Семёнов, живший через три двора от хозяйства Животовых. Он был сверстником Михаила Ивановича, частенько бывал у него в доме и даже бывало принимал тут крестьян по общественным делам. Селяне знали где прежде всего искать старосту и шли вначале прямо в дом Животовых. Михаила Ивановича это не утруждало, а даже наоборот, ему нравилось быть в курсе всех деревенских событий. Гнат слыл среди мужиков довольно знающим своё дело, сильным хозяином, грамотным и весьма разностороннем человеком. Староста был справедлив, но и строг к пьяницам и нарушителям общинных правил. Да и здоровьем его бог не обидел, широк был плечах и высок ростом. В любую избу входил согнувшись почти вполовину своего роста. Кулачища имел такие, что казалось мог кулаком без колуна дрова колоть. Да и в кулачном бою он всегда был на высоте, валил чужих с ног с одного удара. Так что мало кто из общины или с соседних деревень с ним решался спорить. Одним только видом и взглядом Гнат мог убедить любого спорщика.

– А сейчас так работают, бывал я тут на земском заседании. – продолжал Гнат. – Чиновники государственные и депутаты думские, да и наши местные моду у них переняли, тоже заседают чуть ли ни каждый день. Пришел из дому. Выспался предварительно конечно хорошенько. Затем уселся вместе с такими же, как он бездельниками, в уютное мягкое такое кресло, как на трон, в большущем каком-нибудь доме иль во дворце, и давай «работать». Говорит один, например: «Стрижено всё вокруг.» А ему в ответ другой такой же «работник», на таком же кресле: «Да нет, брито всё и точка!» Вот и заспорили они, вроде как работают, и орут всё громче, наверное чтобы не заснул ни кто на заседании. А народу там, желающих за государственное жалование дурака то повалять, в «Думах» энтих и в собраниях разных, сейчас видимо невидимо, больше чем у нас в деревне, когда на сенокос выходят.

– Вот и их всех «думцов» энтих бы в поле выгнать на покос, какая бы польза большая была для общества. – предложил Михаил Иванович. – А то что это за работа, да и ни работа это вовсе, а беспутство и словоблудство какое-то. А получают из казны небось как мы за год от трудов своих не получаем?

– Больше бери, Миш, раз в двадцать, в тридцать больше нашего из казны получают за заседания свои, да за совещания свои, – уверенно добавил Гнат.

– А что скажешь кум Гнат, по поводу закона о выходе из общины и выделении своей доли из общей? Вроде всё для нашей крестьянской выгоды придумано, а как это на практике будет, не могу себе представить? – обратился к старосте Грачёв. – Ты по-опытней нас, бываешь в разных конторах и видел и знаешь про законы новые уж по-больше нашего. Как по-твоему полезна эта реформа для мужика или нет?

– Насчёт указа о выделении общинных земель, я тут с мужиками нашими оставшимися и так и эдак кумекал когда узнал, и так скажу. Если по указанному порядку действовать, то вначале ты должен поклониться старосте и не с пустыми руками, само собой. Так?

– Так. Как и раньше, по любым вопросам к старосте. – согласился Михаил Иванович и вспомнил сколько с него содрал сам староста Гнат Семёнов за свою же считай землю после возвращения семьи Животовых из Сибири.

– Теперь, – продолжал мысль Гнат, – после того, как ублажишь старосту, должен ублажить большинство деревенских, так как нужно большинство голосов. Не дороже ли выйдет, чем просто землю купить у государства и хутор себе на ней построить по первому Столыпинскому указу?

– Цены надо знать, по каким государство торговать будет. – ответил по деловому Михаил Иванович. – Прикинуть надоть хвост к носу что дешевле.

– Всё так, но едим дальше по закону. Если в течение месяца община не утвердит решение старосты или вообще ни чего не ответит, время протянет например. Тогда будет тебе кум отворот поворот с землёй по закону и уже навсегда. Всё придумано не для нас, то есть кажется по первости, что для нас, а на самом деле, всё задумано, что бы мы больше земли брали, больше пахали, дальше купцам дешевле продавали, а налогов государству больше платили. Им же – Гнат показал большим пальцем наверх, – вообще работать теперича не зачем будет, только заседать будут в теплых креслах да чай пить или чаво ешо покрепче. Вот такая у нас социальная справедливость получается. А если ты или я, к примеру несогласный с энтим, то нам вон, как в газетах каждый день пишут и Санёк рассказывает, военно-полевой суд без адвоката и «столыпинский галстук» к наряду в итоге. Не для русского мужика всё это.

– Одна цель тут у властей, мужики, разрушить общину вековую деревенскую. Поссорить всех односельчан, чтобы сообща больше не жили и не бунтовали против бар и помещиков. Чтобы мужики с одной деревне только и думали, как бы друг у друга урвать. Чтобы одни сельчане богатели, а другие беднели и шли бы к ним в кабалу. Перессорить нас власть решила и разорить общины все деревенские. А потом по одиночке нас ещё легче будет сломать. Беда нам мужикам от этого указа идёт. Развал нашего общества и всего нашего уклада жизни. – подвел черту Грачёв.

– Не будем стало быть выделяться, будем как и раньше сообща жить и со всеми бедами сообща бороться, так и порешили. – поставил точку в разговоре Михаил Иванович.

Только за полночь мужики разошлись по домам. Михаил Иванович, оставшись один, глубоко погрузился в свои вечные думы и добавившиеся сегодня к ним ещё и новые проблемы. Тут было о чём подумать Михаилу Ивановичу. Он давно собирался прикупить землю под хутор где-нибудь неподалёку и уже готов был это сделать, но произошедший вечером разговор заставил его снова задуматься и ещё раз всё хорошо взвесить.