Читать книгу Мегеры - Алена Половнева - Страница 6

Герман сдал смену и подбросил их до отеля – задумчивую Сашу, подвыпившую Офелию и Бобра, которому предстояло объяснение с полицией. Впрочем, полицейские лениво составили протокол и отчалили почти без слов. Полицию полуострова поджогом не расшевелишь.

Герман был рад удрать от супруги: Инна устроила ему безобразную сцену прямо на парковке «Лаборатории». Она припомнила, что он вечно лезет не в свое дело и что именно поэтому у него вечно разбито лицо. Напоследок, совершенно рассвирепев, Инна набросилась на Сашу.

– Мужа у меня хочешь увести? – заорала она. – С Брокком не вышло, решила захомутать кого-то попроще?!

– Герман – мой троюродный брат, – оторопела Саша.

Это была не совсем правда: отец Германа приходился троюродным братом отцу Саши. Впрочем, степень родства здесь значения не имела: коренные мегерцы все были друг другу дальними родственниками.

Но Герману вдруг понравилось быть старшим братом, благородным рыцарем и защитником, и он, не переставая улыбаться, заботливо доставил компанию в отель на своей старенькой «хонде».

Они вошли в холл отеля через парадный вход, и первое, на что наткнулись – остатки неумело сложенного костра, обильно залитые пеной. Еще немного пострадала лестница. Других повреждений обнаружить не удалось.

– Дилетанты, – усмехнулась Саша, – дед за два чирка спичкой превратил бы это место в пепел…

Она велела Демиду, уходя, оставить все двери открытыми. Бобру было жалко так просто сдавать этот бастион, но Саша уверила его, что если они запрут все двери, то поджигатели просто выломают замки, и тогда «бастион» точно падет.

– Возьми только ценное, – велела Саша, собирая свой рюкзачок.

Легко ей говорить! Уже в клубе Демид вспомнил, что у него в комнате остались очень личные вещи, включая его «грязный ящик» с презервативами, развратными шелковыми тряпицами и секс-игрушками. Господи, а бак с грязным бельем?! Демид не смог завести огромные допотопные стиральные машины в подвале отеля, и стирка все копилась и копилась. Прихватили ли эти уроды что-нибудь из его комнаты? Вдруг следующее чучело бобра будет обряжено в его трусы, а в зубах будет держать дилдо? Демид содрогнулся всем телом от такой перспективы.

Втроем – Герман ретировался, сославшись на усталость – постояльцы погорелого отеля, не сговариваясь, прошли в кухню. Здесь желтым светом светила старая лампочка накаливания, оттого было намного уютнее, чем в остальных комнатах, которые освещались холодными энергосберегающими или были погружены во тьму.

– Чего ты от него отпрыгиваешь, как пес от гадюки? – пытала Офелия Сашу. – Завари чаю, будь добра…

Саша промолчала, оглядываясь в поисках чайника.

– Что там у вас произошло, ради всего святого?! – вдруг воскликнул Демид, чересчур эмоционально.

Саша и Феся вздрогнули.

– Ты не знаешь? – удивилась Офелия. – Я думала, ты всё знаешь!

– А ты? – не остался в долгу Демид. – Я тусовался с ними целый год, я не пропустил ни одного скандала, ни одной сцены ревности – и на тебе! Она просто исчезла и всё. О том, что она теперь живет с вами, я узнал из твоего инстаграма…

– Бобр умирает от любопытства, – заметила Офелия Саше и повернулась к Демиду, – не смотри на меня испытующе, я тоже ничего не знаю! Я встретила ее на вокзале однажды утром, привезла домой, где она промолчала следующие полгода…

– А когда она уехала?

– А когда она приехала?

– Эй, алло! Я еще здесь! – возмутилась Саша.

Выяснив, что из их поля зрения выпали целые сутки, Феся и Демид, не сговариваясь, вопросительно уставились на Сашу. Та напустила на себя независимый вид.

– Что произошло?

– Чего вдруг я буду душу открывать? – равнодушно отозвалась Саша. Она следила за тем, как закипает вода, будто бы не было ничего важнее в подлунном мире.

– Ради денег, конечно же! – воскликнула Феся таким тоном, словно это было очевидно.

Саша и Демид ошарашенно посмотрели на нее.

– Снимем красивое видео, выложим в «Плотину», накрутим тысяч пятьдесят просмотров и наконец-то сможем нормально поесть, – пояснила Офелия нетерпеливо.

– Ты сдурела? – возмутилась Саша. – Не буду я этого делать!

Но Демид вдруг задумался всерьез.

– Чисто теоретически… Теоретически! – Он повысил голос, видя, что Саша снова готовится возражать. – У меня есть канал на видеохостинге, ничего особенного, разные видео о Мегерах. Просмотров немного, но подключена партнерская программа, по которой падают какие-то копеечки. Их мало, вряд ли их можно вывести…

– А если упадет не копеечка, а рубль? – прервала его Офелия. – Его можно будет оттуда извлечь?

– Да, – Демид в задумчивости забарабанил пальцами по столу, подсчитывая, – партнерская программа видеохостинга дает пятьдесят центов за тысячу просмотров. Если будет пятьдесят тысяч просмотров, то упадет двадцать пять долларов.

– Не густо…

– Я не продам душу за двадцать баксов, – отрезала Саша, шаря по буфету.

Феся и Демид не обратили на нее внимания.

– Чтобы набрать столько просмотров, нужно чтобы каждый житель Мегер посмотрел видео два раза, – подсчитала Феся.

– Или каждый из посетителей «Плотины» раз пять, – скривился Демид.

– Видео должно быть бомбой! – Феся обернулась к Саше.

– Нет, – наотрез отказалась она.

– Хочешь еще лука пожрать?

Саша сморщилась.

– Лучше позови Аннику в дом, запишем парочку нормальных танцевальных видео. Чтобы помнили, что мы еще существуем…

Офелия фыркнула. Саша ловко перевела тему, ткнув ее в больное.

Мать Вираго приводило в отчаяние, что дочери и сыновья принялись открещиваться от семьи. Те, у кого были двойные фамилии, перестали указывать Вираго. Офелия упрямо повторяла, что это происки врагов, а вовсе не последствия ее многочисленных стычек с артистами балрум-сцены.

Офелия перессорилась почти со всеми. Она никогда не лезла за словом в карман, была скора на расправу, не стеснялась говорить то, что думает, человеку в лицо, не заботясь о его чувствах – и вскоре того, кто добавлял к своему имени название ее дома, беспощадно «чапали» – то бишь сливали – на балах. Танцоры, недолго думая, принялись отрекаться от фамилии через соцсети. Фраза «Я больше не Вираго!» стала мемом.

– Анника, конечно, еще по-щенячьи неуклюжая, ведь ей только четырнадцать, но вырастет она в нечто потрясающее, – размечталась Феся. – Инопланетянка! Глаза эти серые… Неудивительно, что ты и с ней прекратила общаться. Они так похожи со своим братцем…

– Просто расскажи нам, что произошло, – снова уцепился Демид за волнующую его тему.

Саша по-хозяйски достала из старого пыльного резного буфета три фарфоровые чашки, белые, тонкие и изящные, с монограммой на боку: затейливый вензель, переплетенные буквы «А» и «G». Демид исподтишка наблюдал за ней. Он не стал напоминать Саше, что всё, что есть в отеле – мебель, посуда, текстиль – по-прежнему принадлежит ей. Не из деликатности, из жадности. У него не было денег на смену обстановки.

Саша встряхнула головой, будто прогоняя воспоминания, протерла чашки от пыли и наконец разлила чай. Запахло мятой и малиной.

– Что произошло? Расскажи, – вкрадчиво уговаривал ее Демид. У него в глазах плескалось отчаяние. Казалось, что если не удовлетворить его любопытство немедля, то его хватит кондрашка.

– Где вы познакомились? – задала наводящий вопрос Офелия. – Здесь, в отеле?

– Ладно-ладно, спокойно. Расскажу, но только вам.

Саша состроила страшную рожу и ткнула пальцем в слушателей, в каждого по отдельности для пущей убедительности.

– Если вы кому-то что-то расскажете, особенно ты, Бобр, я сделаю с вами обоими… что-нибудь ужасное…

Офелия кивнула, а Демид упрямо сжал челюсти. Узнать что-то пикантное и никому не рассказать?! То еще будет испытание для силы воли!

– Хорошо, – нехотя согласился он. Любопытство пересилило.

Саша пристроилась на высокий табурет, вжала голову в плечи и обхватила чашку руками, словно пыталась согреться. Она заговорила тихо, глядя прямо перед собой. Так она начинала монологи в спектаклях Виолетты, и весь зал, завороженный, постепенно принимался раскачиваться в такт словам рассказчицы. И действительно, через несколько мгновений Демид и Феся обратились в слух.

– Когда мой отец продал меня вместе с отелем, Демид на радостях закатил вечеринку. По моему, вернее, уже не по моему отелю шатались какие-то люди, что-то пили, а напившись, что-то били. Я сидела на стуле, вот здесь, на высоком вертящемся барном табурете, и старалась ни на кого не смотреть. Вокруг меня сновали незнакомцы – откуда их столько взялось в Мегерах? – никто меня не замечал.

Он тоже был новичком здесь, Брокки тогда только переехали. Я никогда его не видела, он меня тоже. Он сказал: «Привет», я обернулась. Он улыбался, но лишь мгновение. Улыбка сползла с его лица, сменившись… ошеломлением. Или узнаванием. Обалдением. Уверена, у меня было такое же лицо. Как будто мы искали друг друга четверть века и наконец нашли! Все вокруг взорвалось, провалилось и исчезло, и остались только мы. Он сказал: «Я знаю, что тебе негде жить. Переезжай ко мне». Я молча встала, упаковала в рюкзак свои трусики и ушла с ним.

Я сейчас вспоминаю и ужасаюсь себе. Уехала ночью неведомо куда с незнакомым мужиком, никому ничего не сказав, кошмар! Но если честно, мне даже некого было предупредить…

Он уже в машине стал меня целовать. Даже не отъехав от отеля! Вокруг сновали какие-то люди, возможно, даже заглядывали в окна – нам было всё равно! Если честно, я сейчас с трудом вспоминаю… Я была будто пьяная…

У него в квартире мы продолжили, даже не добравшись до кровати. Остаток ночи валялись на полу в кухне – она там огромная, как аэропорт, хотя дома он никогда не готовил – курили, пили что-то легкое алкогольное и молчали.

Как меня зовут, он спросил только наутро. Вышел из спальни, а я – голая, сижу на стремянке – у него книжные шкафы от пола до потолка – и листаю книжки по медицине.

– Выходи за меня замуж! – вдруг сказал он.

И это прозвучало как-то… честно. Искренне, но очень глупо. Наивно и несерьезно, будто в шутку. Я потому и хохотала все время, думая, что это ненадолго. Максимум – неделя, и я снова пойду восвояси, свободная и прекрасная, искать лучшей доли.

Но не тут-то было! Он взял отпуск, передал всех больных другим врачам, сделал все плановые операции, отдежурил впрок. И не выпускал меня из постели целый месяц.

Когда этот медовый месяц кончился, я сказала, что люблю его. Он обрадовался, целый день носил меня на руках и постоянно целовал.

Я была влюблена по уши. Впервые в жизни меня аж тошнило от восторга! Мы целыми днями целовались, занимались любовью, ели какую-то дрянь – чаще всего дешевую и невкусную пиццу из «Самоварни», которую привозили быстрее всего остального – обнимались, клялись друг другу в любви.

И говорили, говорили, говорили. Не о себе, скорее, сравнивали свои впечатления от мира. Мне до ужаса хотелось залезть к нему в голову, узнать, что он прячет под образом романтического героя, серьезного дядьки-хирурга, каким его знали и любили все вокруг. Я едва терпела, чтобы не вскрыть его череп ножовкой. Узнать, на что он мастурбирует, что говорит на исповеди и что ему являлось во время грибного трипа.

Я ведь толком-то и не знала, кто он такой. Ни о деньгах, ни о семье, ни о положении в обществе. По квартире, конечно, просторной и со вкусом обставленной, догадалась, что он не последний хрен без соли, но он не хвастался. О родителях и вовсе молчал. Я о своих тоже помалкивала. Мне хвастаться точно нечем: я же Бабуинья внучка, дочка Грязной Агнесс, наследница идеи, так сказать. Бродяжка. К тому же он – чужой, пришлый, его дом не горел стараниями моих родственников, его отец не бросал семью ради Агнесс! Он тоже обо мне ничего не знал, поэтому так легко было представить себя нормальным человеком! Я поддалась искушению. Сказала, что мать умерла, отец вечно пропадает на Материке, влипая в неприятности. Придумала, что я сама не прочь бы учиться в университете и изучать что-то совсем непригодное для жизни. Например, историю искусств.

Единственное, что я про него поняла – он привык обходиться малым, как и я. Только это малое у каждого из нас было свое. Мое малое – это один рюкзачок, две копейки денег и коронное блюдо нищебродов – запеченная картофельная кожура с дешевым сыром. Его малое – это увлекательная работа, роскошная квартира и непрерывное внимание женщин.

Очень красивых женщин. Потрясающих женщин. Их была тьма. Не местных, конечно, не мегер, хотя и эти пали, сраженные его чарами. Женщины осаждали его инстаграм, обрывали его телефон, разыскивали его квартиру и предлагали себя. Он лишь отшучивался, что, мол, так бегают, так бегают, что аж вся спина в засосах!

Сначала я кайфовала от завистливых взглядов, которые его поклонницы на меня бросали. Мы ездили на Материк, проводили выходные в клубах, на выставках, в кинотеатрах, в маленьких кофейнях – и везде были они, эти взгляды! Незнакомые женщины любовались им, как и я, а меня ненавидели всей душой!

И все было чудесно, пока мы праздно шатались по жизни. Он говорил, что не отдаст меня никому и никуда от себя не отпустит.

Моя любовь к тому моменту граничила с безумием. Я думала только о нем, не могла долго обойтись без его объятий. Но я хотела не дежурных обнимашек, не простого телесного контакта. Я хотела, чтобы он все время был так же безумен, как я! Чтобы напрыгивал с поцелуями, утыкался мне в шею и чтоб и правда не отпускал от себя ни на шаг!

Но тут-то и оказалось, что у него гигантские амбиции и полно ресурсов для их воплощения. Что он – врач, хирург, даже не так – Хирург с большой буквы. Что его профессия – это призвание, дело жизни, что он постоянно пропадает в больнице, а в свободное время постоянно что-то читает и изучает. Пока мы были увлечены только друг другом, а «ЙоБ» достраивался, я даже не задумывалась ни о чем. Но работы у него становилось все больше и больше, а для меня времени оставалось все меньше и меньше.

Одиночество было невыносимо! Меня просто разрывало от тоски! Я стала ревновать и скандалить. Я орала, истерила, проклинала его за вечное отсутствие, за то, что он фактически бросил меня.

Он терпел, говорил, что любит, и ночью в постели мы обязательно мирились.

Кое-как на плаву меня держали танцы и Анника. У них, простите за метафизику, похожая энергетика, она компенсировала мне его постоянное отсутствие. Еще чуть-чуть, и я, ей-богу, влюбилась бы в нее! Мы называли друг друга сестрами и вместе целыми днями усердно работали над собой. Я стала выезжать на балы, немного поработала моделью, совсем чуть-чуть. Мне один раз даже предложили работу хореографа. Я немного отвлеклась и стала зарабатывать кое-какие деньги. Я стала приноравливаться к его расписанию, мы стали меньше ругаться. Вдруг подумалось… Даже смешно сейчас вспоминать!

Я подумала тогда: «Вдруг это судьба? Вдруг мы вместе навсегда?».

Но стоило мне успокоиться, как всё рухнуло.

В Мегерах свирепствовала разруха, и даже роскошный жилой комплекс, где мы обитали, она не обошла стороной. С первыми холодами прошлой осени лопнули трубы. Как это обычно бывает, лопнули очень не вовремя. Он – после тяжелой операции, семь часов на ногах, а дома – холод и перекрыта вода!

– Давай у твоей матери переночуем? – предложила я. – А то свадьба скоро, а мы даже незнакомы…

Я пошутила, а он взорвался. Ну как взорвался… Посмотрел на меня ледяным равнодушным взглядом и сказал: «Проваливай отсюда».

– Собирай свои вещи и проваливай! – так точнее.

Я даже ушам не поверила. Я не могла понять, почему меня бросают, причем бросают вот так, вышвыривая среди ночи грубо и равнодушно. Резко, жестко, унизительно. У нас же любовь! У нас же отношения! И будущее. Светлое…

Я заплакала, попыталась что-то объяснить. Просила смягчиться, дать шанс. Брокк повторял, чтобы я собирала свои вещи и выметалась.

Я упала на колени.

Он был непреклонен. И холоден.

Я кричала, плакала, под утро, обессилев, по-моему, даже молилась…

И вдруг он сказал, чтобы я собиралась под его присмотром. Чтобы не прихватила ничего, что мне не принадлежит, на память.

И вот тут меня проняло. Я увидела себя, как я рыдаю и валяюсь у него в ногах, и поняла, что ниже падать уже некуда. Встала с пола, оправила задравшуюся юбочку, собрала свой рюкзачок и ушла.

Когда я уходила, Брокк будто бы сжалился и попытался меня обнять. Я попросила ко мне не прикасаться. «Не трогай, убери руки», – я до сих пор ему это повторяю. И вслух и про себя.

С его матерью я все-таки познакомилась. Не помню как, но я добралась до вокзала и упала на лавочку на перроне. Просидела до следующего вечера, не спала, но и очнуться не могла. Вокзальный бездомный дядя Дима никого ко мне не подпускал, ни служащих, ни прохожих, пока я сидела на лавке как статуя.

Азия подкупила дядю Диму его любимым виски и подсела ко мне. Я не понимала, кто эта женщина и что она мне говорит. Я почти ничего не запомнила.

Только то, что Брокк всегда жестоко бросает своих женщин и никогда не выясняет отношений. Почему? Непонятно. Просто однажды начинает люто ненавидеть свою очередную нежную подругу, вот и все дела.

Азия дала мне понять, что я изначально была обречена.

Я запомнила эти фразы только потому, что вдруг осознала: я не особенная. Я – одна из многих, такая же, как все.

Азия тогда рассказала, что каждая (каждая!) брошенная им женщина непременно начинала за ним бегать. Они все без исключения пытались выяснить, что произошло. Обиделся? Может, приревновал? Набегавшись, брошенные любовницы становились Брокку верными подругами, не в силах прогнать свои чувства насовсем. Вокруг него, помимо роскошных обожательниц – целый хоровод теней, загубленных душ, полупрозрачных рабынь, которые держат на своих плечах значительную часть его самооценки. Без устали твердят ему, какой он замечательный, любимый, талантливый, увлеченный и замечательный… Он мне тогда привиделся Антихристом из старого артхаусного кино: будто бы он стоит на вершине холма, а отовсюду к нему, как змеи, сползаются женщины, красивые и обнаженные.

К тому моменту я не спала тридцать шесть часов, и мои видения были живее, чем я сама.

Азия сказала вдруг, что единственная постоянная женщина Брокка – это его работа. Медицина, точнее, Хирургия – ревнивая, злопамятная стерва, горячо любимая, обожаемая богиня на золотом пьедестале. Это я тоже запомнила, потому что мне тоже казалось, что эта сука, работа то бишь, во всем виновата!

Я так до сих пор и не поняла, почему Азия со мной возилась. Ничего не объяснив, она дала мне денег и велела уезжать немедленно, иначе от моего человеческого облика не останется даже пустой оболочки – всё пойдет в жертву богине!

Я подчинилась. Мне как раз этого и хотелось, чтобы кто-то добрый, сильный и всемогущий поставил меня на ноги. Я привыкла за год сидеть за пазухой у Брокка, а меня вдруг взяли и выбросили на улицу как котенка. И вот я сижу и открываю свою маленькую розовую пасть, чтобы сказать жалобное «мяу», но из меня не вырывается ни звука. Или, может, вырывается, просто слушать больше некому.

Я уехала. Не помню, как оказалась в квартире, где жили и тусили Вираго. Меня приняли, я постепенно отогрелась, оттаяла, расслабилась – и снова зажила.

Брокк сначала отмалчивался неделю, потом стал мне писать. Сначала боялся, что я что-нибудь с собой сделаю – да вот еще! – потом робкое «Может, поговорим?». Я не отвечала, потом заблокировала его везде. Решила, что иначе мне не выздороветь.

Это, собственно, все.

– Вот уебок! – воскликнул Демид, внезапно очнувшись.

Офелия, которая сидела, подперев рукой подбородок, вздрогнула.

Саша чиркнула зажигалкой и усмехнулась, глядя прямо перед собой.

– Эту историю просила тебя рассказать Виолетта в предсмертной записке? – спросил Демид.

– Ты в моих вещах копался? – возмутилась Саша.

– Здесь это необязательно, – напомнил он, – здесь все как на ладошке.

Саша помолчала, играя зажигалкой и кусая губу в раздумьях.

– Нет, история Виолетты, наша с ней общая история, совершенно другая, – сказала она тихо, кинув быстрый взгляд на Офелию, – куда более грязная, жестокая и безнадежная. Едва ли я соберусь с духом и решусь рассказать ее кому-нибудь.

Офелия потупила взгляд. Демид вдруг подумал, что уж Феська-то точно знает, что произошло с Сашей и Ви. Он уже открыл было рот, чтобы начать осторожный допрос, но Офелия его опередила.

– У тебя осталось что-нибудь? – спросила она у Саши. – К нему? Какие-нибудь чувства?

Голос ее стал странно высоким и неестественным, словно в нем сконденсировалась невыплаканная влага. История ее тронула.

– Страх – вот мое чувство, – усмехнулась Саша, закуривая сигарету, – у меня настоящая броккофобия. Особенно прикосновений боюсь…

Помолчали. Тишина была вязкая, липкая и сонная.

– Ладно, я спать, – Феся притворно зевнула, отодвинула чашку и сползла с барного табурета.

– У меня тоже дела, – спохватился Демид, всплеснув руками.

– Только попробуй что-нибудь про это написать! – угрожающе зарычала Саша.

– Не буду, – пообещал Демид, забирая со стойки свой телефон.

Когда все ушли, Саша уставилась через стекло буфета на свой фамильный сервиз, покрытый пылью.

Уцелело почти всё.

Саше иногда хотелось забрать свое добро, но она вовремя вспоминала, что она – бездомная. Даже в отеле «Два бабуина» она теперь живет на птичьих правах! Едва Демиду захочется освободить себе большую комнату, Саше придется съехать в никуда. Какой уж тут сервиз! Переночевать было бы где…

Ей захотелось поговорить с Демидом, прояснить, на какое время им с Офелией можно остаться, и узнать, чем они смогут быть ему полезными. И немного потрепаться ни о чем со старым другом, чтобы расковырянная душевная рана немного обветрилась и перестала саднить.

Но не было сил встать. Исповедь ее выпотрошила.

Неизвестно, сколько Саша просидела без движения. Она очнулась, лишь когда услышала, как кто-то снаружи царапает дверь. Она одернула штору. Нечто мохнатое и бесформенное с глазами-углями подпрыгивало за окном и шкрябало когтями по стеклу. Демон, с которым они последний раз виделись на похоронах Виолетты, нашел дорогу домой.

– Заходи, морда! – ласково сказала Саша, открывая дверь. Демон остановился на пороге, сделав вид, что внутрь ему вовсе и не хотелось.

Саша подтолкнула его ногой, закрыла дверь и разок тряхнула коробкой с сухим кормом, и кот мгновенно определился с жизненными ориентирами. Пока Демон весело хрустел галетами с паштетом, Саша отправилась наверх. В темноте, на ощупь и по памяти, она поднялась по скрипучей лестнице на галерею второго этажа. Шла осторожно: лестница сильно состарилась. Хорошо бы ее поменять…

– Это не мой отель, – привычно напомнила себе Саша и прислушалась.

Из дальнего номера из-за приоткрытой двери доносился тихий скулеж. Офелия лежала калачиком на односпальной кровати, на засаленном покрывале, не снимая одежды, и тихо плакала. Саша тихонько пробралась в номер, сочтя, что приоткрытая дверь сойдет за приглашение, и улеглась рядом, обняв подругу сзади и крепко прижав к себе.

– Я здесь, я с тобой, – прошептала она.

Офелия уткнулась в не слишком чистую наволочку и завыла: страшно, горько, как раненый зверь. Саша гладила ее по спине, шептала что-то, пока та не забылась сном. Тогда Саша встала и утерла свое промокшее от слез лицо. Она хотела погасить лампу на прикроватной тумбочке, когда ее взгляд упал на смятый листок в клеточку.

Записка Ви. Саша аккуратно развернула ее.

«История моих с тобой оргазмов:».

После двоеточия листок был пуст.

Это, похоже, была шутка, понятная только им двоим.

Саша положила записку обратно, погасила лампу, вышла из номера, плотно закрыв за собой дверь. До утра Феся не проснется. Она держалась весь день, не проронив ни слезинки, даже улыбалась. Теперь, когда любовь всей ее жизни лежит под землей, она сдалась. И неизвестно, что ее ждет дальше и справится ли она…

Саша снова отправилась наверх, по винтовой лестнице, в башню, где в круглой большой комнате располагалась библиотека. Здесь вдоль стен стояли сделанные на заказ стеллажи, вогнутые, по форме стен, и на них – две тысячи книг.

Саша в юности прочитала их все.

Посреди комнаты стояла круглая красная тахта. Раньше Саша целыми днями валялась на ней, читая и жуя яблоки. Теперь, похоже, тахту облюбовал Демид. Сейчас он сидел практически голый, с ноутбуком на коленях.

– За двадцать баксов в приват пойдешь? – спросил ноутбук.

– Сегодня больше не пойду, отвали! Всем пока! – Демид захлопнул крышку компьютера, встал, сладко потянулся всем телом, натянул джинсы, майку и только тогда заметил Сашу, стоящую столбом с приоткрытым ртом.

Но он и не подумал смутиться. Напротив, рассмеялся.

– Ну и лицо у тебя!

Саша закрыла рот и ожила.

– Хорошо платят? – спросила она, чувствуя, как розовеют щеки.

– Двадцать долларов за одно соло, без игрушек, за фетиши – доплата. Я за фетиши не берусь, боюсь, затянет, – Демид засмеялся и плюхнулся обратно на круглую тахту.

– Дружище, это проституция! – возмутилась Саша.

– Я редко это делаю, – признался Демид уже серьезно, – когда совсем голяк. Но ты права, если где-то это всплывёт…

Демид поежился. Саша остереглась сесть с ним рядом – мало ли, чем он тут только что занимался – вытащила из-за стеллажа полуразвалившийся стул и села напротив.

– Я мало что могу монетизировать, – нехотя оправдывался Демид, – свои тексты и свою ебливость!

– То есть тебе самому нравится? – поинтересовалась Саша миролюбиво.

– Не очень, – признался он, – я и поприятнее имел заработки…

Саша посмотрела на него внимательно. Он такой красивый, тонкий, чувственный. Наверняка популярен среди извращенцев. Легко ли отказаться от такого заработка, когда тебе нечего есть?

– Не мне тебя осуждать, – сказала она.

– О! – обрадовался Демид. – Снялась в порно, красавица?

– Почти, – скривилась Саша и кивнула на ноутбук, – загугли «На пике удовольствия».

Демид открыл крышку и радостно и нетерпеливо застучал по клавиатуре. Даже его пальцы слегка подрагивали. Все-таки Бобр был профессиональным сплетником, и его развлекали чужие тайны.

Сначала Демид не понял, что это за фотографии. Женщины с запрокинутыми головами и искаженными от сладкой муки лицами, сигаретами и растрепанными волосами. Через мгновение до него дошло, что на каждом фото запечатлен момент оргазма.

– Меня попросили открыть глаза, – усмехнулась Саша.

Фотограф явно был заворожен ее цветами: и огненно-рыжими прядями, и разными глазами. Правый на фото смотрелся ярко-синим, левый – изумрудным. Ресницы были бесцветными, рыжеватыми, отчего лицо смотрелось детским и беспомощным. Ее рот был приоткрыт, и этот оскал пугал и завораживал.

Это был скандал. Судя по реакции – Демид испустил индейский клич – именно то, что нужно «Плотине». Это было грязно, и Саше вовсе не хотелось этим делиться, но этот информационный повод легко крыл исповедь о расставании с Брокком, о которой Саша теперь очень жалела.

– Запости в «Плотину», – посоветовала она, – фото с аукциона продаются, так что все равно все скоро узнают…

– Фото во множественном числе? – поинтересовался Демид.

– Нет. Одно.

– А это… реально? – непонятно спросил Демид.

– Некоторые девчонки и правда это делали, – пояснила Саша. – Я – нет. Эта и эта – тоже нет. Со мной он вообще работать не хотел. Он меня десяток раз щелкнул и попросил уйти. Не знаю почему. Пахло от меня, что ли, плохо…

– Спорю, опасался, что за тобой приедет какой-нибудь ревнивец и вырвет ему кадык! – засмеялся Демид. – Кстати, может, и приедет…

Демид глянул на нее искоса. Саша молчала. Она не собиралась больше говорить о Брокке.

– Я знал, что вместе с тобой в этот город вернется жизнь! – ликовал Демид. – Хорошо заплатили?

– Пока ничего, завтраками кормят, – скривилась Саша, – вот-вот переведем и так далее… Чем быстрее продадут, тем быстрее я получу деньги. Обещал двенадцать пятьсот.

– Неплохо, – оценил Демид.

Пока он активно печатал, не переставая сиять, Саша разглядывала швы на его плече, наложенные на подживающий порез. Красивые, профессиональные, от опытного хирурга. Демид на секунду поднял глаза, заметил ее взгляд и усмехнулся.

– Зачем себя режешь? – вдруг спросила Саша.

– Не твое дело, – отмахнулся Демид, – от скуки!

– Не ври!

– Сначала хотел слух пустить, – признался Демид, – про доктора, который без ума от шрамов.

Саша посмотрела на него с недоверием. Она не стала спрашивать, какого именно доктора Бобр имеет в виду.

– А потом понравилось? – спросила она.

Демид поморщился и кивнул.

– Прекращай! – велела Саша. – Пообещай мне, что прекратишь!

Демид вздохнул и кивнул. Саша переставила стул так, чтобы было видно экран ноутбука.

– Твою мать, это как татуировку на лице сделать… – скривилась она, глядя на фотографию.

– Жалеешь? – Демид развернул фото на весь экран.

– Я подумала: «Ну что такого?!». Я ведь даже не раздевалась. А вышло как обычно: тело одето, а душа – наизнанку.

Демид усмехнулся и протянул было руку, чтоб похлопать ее по коленке.

– Э! Ты руки не мыл!!! – отпрянула Саша в притворным ужасе.

И вдруг они рассмеялись. Громко, в голос, как смеялись, когда им было по десять лет. Они часто сидели тут же, в библиотеке, на этой же тахте, и не было в их жизни унизительных секс-перфомансов, долгов, драм, были живы родители, и сквозь большое решетчатое окно падал золотистый солнечный свет, обещая легкую жизнь и вечную беспечную юность.