Читать книгу Мегеры - Алена Половнева - Страница 9

– Этот мужик тебя бил? – Саша показала фото на смартфоне.

Девица посмотрела на нее со значением заплывшим правым глазом и кивнула.

– Странно, он ведь всегда просто рядом стоит… – Саша нервно пошевелила ногами и щелкнула крышкой зажигалки.

Она сидела на стуле для гостей возле больничной койки, съежившись и вцепившись одной рукой в сиденье, словно боялась упасть.

Когда Саша ее увидела, увидела ее волосы, она поняла – их перепутали. Сходство было такое, что Саше казалось, что это ее шевелюра разметана по больничной подушке.

Лиля смотрела на Сашу, не отрываясь, и шевелила опухшими потрескавшимися губами. Саша наклонилась к ней.

– Расскажи про него, – прошептала она, – Ви просила…

– Вашу ж мамашу, почему я? – воскликнула она, отпрянув. – Сама расскажи! Тебя же Ви просила!

– Я? Кто мне поверит? – прошептала девица. – Кто я? Я – Полутьма.

– Я такая же, как и ты! – яростно зашептала Саша. – Чем я, по-твоему, лучше? Бабуинья внучка, дочка Грязной Агнесс…

Саша осеклась и всмотрелась в опухшее лицо Лили Полутьмы.

– Ты боишься, что тебя Ви с того света достанет? – недоверчиво спросила она.

Лиля невнятно хрюкнула и натянула больничный плед до подбородка. Саша проглотила усмешку.

В палату тихо вошла Азия Брокк, и им пришлось замолчать.

Азия всегда передвигалась почти бесшумно, хоть и носила очень узкую юбку и лодочки на высоких тонких каблуках. Ее каштановые волосы были собраны в тяжелый узел на затылке. Надменная, ироничная, с пронизывающим насквозь взглядом, она пугала Сашу до чертиков. Азия умудрялась подмечать мелкие детали и делать пугающе точные выводы. И совершенно не была похожа на сына. Его взгляд был направлен внутрь, сосредоточен на какой-то невидимой наблюдателю работе. Он мгновенно отрешался от внешнего мира, стоило только на минуту оставить его одного.

Саша заметила, что ее мысли как обычно скатились к Брокку.

– Закончила допрос? – холодно поинтересовалась Азия. – Пойдем ко мне в кабинет. Отдыхайте, о вас позаботятся.

Последнюю фразу она адресовала псевдо-Саше, и в ее голосе не было ни тени сочувствия.

– Как они ее нашли? В какой момент времени ее можно было принять за меня? – поинтересовалась Саша робко, семеня за Азией.

Азия обернулась через плечо, бросила на нее острый взгляд и усмехнулась.

– Эта шлюшка – наше домашнее животное.

Азия шла настолько широко, насколько позволяла ее узкая юбка, и настолько быстро, насколько позволял высокий каблук. Саша шла следом, не поднимая глаз от носков своих армейских ботинок, и размышляла о том, как же легко ее заменить. Покрасить волосы хной, нарастить синтетическими прядями длину и найти в комиссионке стоптанные башмаки и линялые джинсы. Платить этой кукле-вуду аккордно и чувствовать себя счастливым.

Саша ощутила себя дешевкой.

Она старалась не смотреть по сторонам. Больница, которая была куда уютней и чище, чем ее мысли, угнетала Сашу. К тому же она молилась, чтобы не наткнуться на Брокка. На его территории у него преимущество, сбежать будет тяжело.

– Не озирайся, у него выходной. Они с Демидом накурились до беспамятства и даже не заметили, что у них на крыльце умирает кто-то.

В лифте ехали молча. В кабинете, светлом и просторном, Саша присела на большой кожаный диван. Азия остановилась напротив нее, прислонившись задом к своему рабочему столу. Саше пришлось задрать голову, чтобы смотреть ей в глаза. Диван, который словно был создан для того, чтобы посетители чувствовали себя ничтожествами, обнял ее своими пухлыми скользкими подушками.

– Кто это? – Азия протянула руку за Сашиным телефоном. Она внимательно посмотрела на фотографию, повертев ее так и сяк. Мужик, запечатленный на ней, был будто бы заснят из кустов.

– Коллектор, – пояснила Саша.

Коллектор был мал ростом, рыжеват, усат и повадками напоминал Тараканище Чуковского. Голос у него был очень высокий и скрипучий, а манера говорить – по-бабьи истеричная, что отнюдь не придавало веса его словам. Эдакая мелкая козявочка-букашечка, незаметная, но вонючая и прилипчивая. Но пакостил он отменно! Саша была несколько раз облита краской, трижды получила пощечину и пару пинков под зад – он действительно каждый раз стоял в стороне, сам рук не пачкая. Восемь раз ей угрожали изнасилованием, унизительно похлопывая по груди и заду. Каждый раз при встрече, он предлагал ей единственный выход – отработать долг.

Саша вовсе не собиралась жаловаться, тем более непринужденно болтать об этом с Азией Брокк. Но, похоже, она и так догадалась обо всем и наградила ее долгим взглядом, полным то ли сочувствия, то ли отвращения.

– И кому и за что ты так задолжала? – поинтересовалась она.

– Не я, а мой папаша, – призналась Саша, вжав голову в плечи, – по новому закону, если от должника ни слуху ни духу в течение пяти лет, то он объявляется добровольно отсутствующим, и долг можно взыскать с родственников.

– Большой долг? – спросила Азия.

– Семь миллионов, – ответила Саша.

Азия с силой потерла правую бровь.

– Потому что не надо отношения прилюдно выяснять! – раздраженно сказала она. – Тогда коллекторы не узнают, что у тебя есть богатый мужик, готовый на всё!

– У меня и нет, – надулась Саша.

– Кого волнуют эти подробности?! – отмахнулась Азия. – Можно подумать, если ты его попросишь, он тебе откажет. Он щедрый. Почку, конечно, не продаст, но квартиру – запросто.

Несмотря на напряженную атмосферу и жгучее чувство стыда у Саши в животе разлилось тепло. От признательности она готова была завопить, ломануться в хирургию и броситься ему на шею, надеясь, что у него в руке в этот момент не будет скальпеля. Но, вспомнив, что у него выходной, Саша сжала кулаки, трогательно спрятав в них большие пальцы, и еще ниже опустила голову.

– Только, как ты понимаешь, квартиру эту никто не купит, – сморщилась Азия, – люди здесь квартиры просто так бросают… А в том доме еще и трубы лопнули в прошлом году, их никто так и не починил.

Помолчали. Тишина была наэлектризованная и оглушительная, такая, что стал слышен далекий больничный шум: громыхнула каталка, открылись двери лифта, кого-то позвали на капельницу.

– Ну, прости, мне стыдно, – призналась Саша, когда молчать стало невыносимо, – что ты от меня хочешь?

Азия не ответила, уставившись в окно.

– Шлюхе за избиение заплатили, – тихо и задумчиво сказала она.

– С чего ты взяла? – озадачилась Саша.

– Пощадили нос и зубы.

– И что?

– А еще я ей пятьдесят евро дала, и она призналась, – поведала Азия, не отрываясь от окна, – люди нынче легкие пошли…

Саша не стала рассказывать про то, что в «Двух бабуинах» лезут на стенку от безденежья и отсутствия перспектив, уговаривая Сашу вывернуть свое грязное белье за двадцатку.

– Только эти два укурка сломали ей все планы. Она хотела минимальных потерь, а теперь у нее, скорее всего, будет пневмония.

Саша молчала, разглядывая туфли Азии.

– Впрочем, так ей и надо!

Азия пересела за свой стол, давая понять, что аудиенция окончена.

– До свидания, – вежливо попрощалась Саша, вставая.

– Насчет моего сына… – сказала Азия ей вслед, – у него обиды и недоумения – вагон. Он озадачен больше, чем влюблен, и ему кажется, что если он сейчас как следует поунижается, побегает, то его отпустит. Ты выпадешь у него из головы, как дохлый таракан, и он снова сможет прижимать в углу незнакомых девушек и, размахивая лососиной на вилке и ополовиненной бутылкой коньяка, вещать им в ухо о разнице между фокальными и генерализованными эпиприступами. Короче, не строй иллюзий! Рано еще…

Когда выяснилось, что Саша жива-здорова, Брокк обрадовался, как ребенок на Рождество.

– Нет трупа – нет проблем, – улыбнулся он.

– Эта фраза про другое, – поморщилась тогда Азия.

Сын вообще странно обращался со своими девушками. Сначала он влюблялся, бурно, страстно, безумно, изо всех сил, и каждая новая возлюбленная казалась ему той самой. Он строил планы, знакомил барышню с матерью и сестрой, представлял коллегам. Барышня переезжала в его квартиру, их жизнь становилась упорядоченной, и тогда в нее входила она – работа.

Она выматывала его, но делала счастливым – куда эффективней, чем очередная подруга. Хирургия была его главной любовью, которая не прощала ему отлучки к другим женщинам. Он всегда возвращался к ней, а она жестоко мстила ему сложными операциями и ночными дежурствами. Он, изголодавшийся, покорно и даже с каким-то сладострастием принимал заслуженные кары. Любовница-человек забывалась, маячила где-то на периферии сознания, виделась лишь боковым зрением – и раздражала ужасно.

Были ссоры, но в конце концов пара приходила к шаткому компромиссу, и на время всё успокаивалось.

Однако любовь у Брокка проходила внезапно и резко. Он приходил с какой-нибудь сложнейшей операции, вымотанный до предела, истощив все нервные ресурсы, и натыкался на возлюбленную в маечке и трусиках, гуляющую по его квартире, где он намеревался упасть и вырубиться на сутки. Чувства, если они еще оставались, сменялись неистовым отвращением, и он по-злодейски выгонял свою пассию босиком на мороз, избавляя себя от значительной части разборок, слез, уговоров и проклятий.

Создавалось впечатление, что каждое расставание – это приступ садизма, изощренного и будоражащего его кровь. И девушки после внезапного разрыва бегали за ним как подорванные, уверенные, что это такая игра, причуда, способ пощекотать нервы. Думали, что он улыбнется и скажет: «Я пошутил, глупенькая, а ты поверила?». Шок от внезапного разрыва и резкий контраст с его еще недавно горячими объятиями привязывали женщин к нему накрепко.

Сколько Азия встречала их, спящих на пороге дома, преследующих машину сына на такси, выпрыгивающих на улице из-за угла! Одна кидалась на него с ножом, другая с кулаками, третья, совершенно незнакомая, и вовсе набросилась однажды на Азию, заподозрив в ней соперницу.

Сострадающий врач, душа на ладошке, которых облизывает своих больных, в отношениях с женщинами Брокк привык идти на поводу у эмоций. И в отличие от работы, здесь он не рефлексировал и не обдумывал свое поведение. Едва ли он вообще замечал, что творит с этими бедняжками. Без фильтров, блоков и сострадания – этим он был привлекателен, этим же и разрушителен. Спонтанное чудовище, выросшее из очень серьезного мальчика. Брокк всегда был очень серьезным, даже когда воровал печенье в супермаркете.

Саша вполне вписывалась в его обычный паттерн. За исключением одного: Брокк почему-то так и не познакомил ее ни с кем, как будто пожадничал, не захотел делиться временем, проведенным с ней. Анника, конечно, не удержалась и подружилась с Сашей сама. К вящему удовольствию Азии, новая подружка сына смогла увлечь ее дочь! Не просто увлечь, а направить внимание строптивой девчонки во вполне мирное русло. Да еще так хитро и искусно, что оно каким-то чудом удержалось в этом русле после Сашиного отъезда! На год!

Ожидая, что вот-вот сын официально представит их друг другу, Азия украдкой наблюдала за этой интересной девчонкой. В подростковых шмотках, улыбчивая, ярко-рыжая, с юной веснушчатой мордашкой, она была неплохой актрисой, увлеченным человеком с непростой биографией. Азия разузнала про Сашу много, почти все, и даже посмотрела запись этого ужасного спектакля Виолетты.

Надломленная. От таких бывает очень много проблем.

Проблемы начались однажды утром, когда Брокк явился в дом Азии, попросившись перезимовать в тепле и с улыбкой объявив, что снова свободен.

– Ты что сделал, урод?! – завопила Анника, с которой мигом слетела утренняя нега.

Она принялась колотить брата по чему ни попадя, тот, удивленный, уворачивался. Он так и не понял, что Анника с Сашей подружились за его спиной.

– Сделай что-нибудь! – потребовала Анника у матери.

Улыбка на лице Брокка погасла и сменилась недоумением. Обычно семья на его расставание с очередной девушкой реагировала вялым пожатием плечами – а тут вдруг целый скандал с утра пораньше!

Азия накинула куртку и отправилась вниз по холму. Проблемы… Будет много проблем!

Саша нашлась только к вечеру, на вокзале. Она сидела на лавочке очень прямо и без движения, как жуткая статуя из воска. С открытыми глазами, но без сознания. Вокруг прыгал местный юродивый, привокзальный бомж дядя Дима. Азия дала ему бутылку и велела скрыться.

– Уезжай. Прямо сейчас.

Саша посмотрела на нее. Она настолько медленно и неестественно повернула голову, что Азия подумала, что услышит скрип шарниров.

– Садись в поезд и уезжай!

После Сашиного отъезда Анника не разговаривала с братом неделю.

– Как думаешь, она вернется? – спросила она однажды у матери.

У Азии защемило сердце: Аня снова осталась совсем одна!

Дальше все пошло своим чередом. За исключением одного момента: Брокк никак не мог выбросить Сашу из головы. Он не понимал почему, ведь он никогда не сожалел ни об одной из девушек, с которыми расстался. Сам не заметив, он стал обдумывать свое поведение.

– Так тебе и надо! – злорадно сказала ему Анника, когда обнаружилось, что его звонки автоматически сбрасываются после третьего гудка – Саша добавила Брокка в черный список. Этот факт привел его в ярость.

Брокк намеревался хотя бы возобновить общение на уровне «привет – пока», но не знал как. И тогда он отправил Демида на Материк с белым флагом, но тот надолго застрял где-то на подступах. Почти два месяца от него не было ничего конкретного, кроме мусорных фото в инстаграме в обнимку с какими-то девицами и парнями. Естественно, когда Демид вернулся, то не смог сказать ничего конкретного. Да, видел Сашу. Два раза. В бодром расположении духа. Она танцует, общается с людьми, с собой кончать не собирается.

Брокк впал в уныние. Тогда же появилась рыжая Лиля, не слишком дешевый – десять тысяч за ночь – заменитель Саши. Сначала она появлялась изредка, потом забегала трижды на неделе по вечерам, а потом стала оставаться каждую ночь.

Азии осточертело каждое утро находить ее в своей ванной. Лиля не разговаривала с ней, только кивала, приветствуя, но на ее физиономии оставили отпечатки как минимум шесть из семи смертных грехов, и Азия боролась с искушением обыскать ее сумочку или проверить ее медкарту.

Она, конечно, не собиралась обсуждать это с Сашей, этой синичкой с тонкими бледными запястьями.

– Только вот, как правило, бывает наоборот. Он вырастит из тебя, маленькой, огромного голема, и кто знает, что случится потом… Сейчас он только с Демидом и бабой Маней о тебе болтает…

– С кем? – не поняла Саша.

– С санитаркой из хирургии. Раньше в твоей школе работала. Техничкой.

Льдышка скользнула по Сашиному позвоночнику. Разговоры о Брокке ее укачали и усыпили, а воспоминание о вездесущей школьной техничке разбудили и отрезвили, как ушат холодной воды. Конечно же, Азия заметила смятение, ведь она внимательно вглядывалась в ее лицо.

– Расскажи мне про Меморандум, – попросила она вкрадчиво.

Подготовь почву, усыпи бдительность, нанеси удар. Знакомьтесь, Азия Брокк.

– Я не помню ничего про Меморандум. Это что-то из школы?

Азия видела, что Саша врет, а Саша видела, что та все понимает. Но обсуждать с Брокками разные страшные сказки из своего прошлого она точно не будет! Разве что в чрезвычайной ситуации…

И снова – тишина, столь плотная, что ее можно было резать ломтями и намазывать на хлеб.

Саша не удержалась.

– Может, лучше спросить у бабы Мани?

Азия засмеялась, словно другого ответа и не ожидала.

– Дерзкая, да? Иди отсюда, – сказала она.

Саша быстро вышла из кабинета, чтобы Азия не успела ни спросить, ни рассказать что-нибудь еще.

Вниз по холму вилась дорога в Нижние Мегеры, и Саша, выйдя из медцентра, припустила по ней бегом. Ей надоело ходить, хотелось движения, которое сожгло бы в ее крови адреналин. У нее впервые за долгое время было хорошее настроение. Разговор с Азией, несмотря на всю его сложность и напряженность, оставил в Сашиной душе какое-то странное смутное ощущение.

Это была надежда.

Смутная, зыбкая и, как говорят медики, неясного генеза, эта надежда придавала ей сил.

Саша быстро добежала до кондитерской «Самоварня». Здесь ничего не изменилось: белый с зеленым фасад, недавно подновленный дешевой краской, на окнах – цветы в горшках, большой старинный пузатый самовар, из тех, что раздували сапогом, а вокруг – умопомрачительный запах кофе и выпечки. На прилавке под неосвещенным стеклом нашелся свежий домашний яичный пирог и лакрица, за прилавком – знакомая физиономия.

– Ты почему здесь? – удивленно спросила Саша у Германа, который широко ей улыбнулся.

– Днем – здесь, вечером – в «Лаборатории», – засмеялся тот. – Я – до денег жадный.

Его улыбка вдруг напомнила Саше отца. Все мужчины Карски обладали внешностью потрепанных роковых героев: русые, широкоплечие, сильные и длинноногие, немного склонные к полноте во второй половине жизни, с хитринкой во взгляде, с обаятельной улыбкой и неистребимым презрением к уголовному и административному кодексам. Последнее было настоящим семейным проклятием, косящих мужчин Сашиной семьи.

Герман был поваром. Хорошим, может быть, даже талантливым, но с поддельным дипломом. Учиться ему было лень, а хотелось всего много и сразу.

У них с Инной были амбиции, но совершенно не было деловой хватки. Они открыли кафе под названием «Карски», но быстро прогорели из-за глупого маркетингового хода – бесплатного кувшина вина к любому заказанному мясному блюду. Алкоголь в их кафе быстро кончался, а баранина, которую Герман мастерски запекал, напротив, тухла, пока гости наливались халявной выпивкой.

Герман, вопреки своим утверждениям, вовсе не был жаден до денег. Но у него были две дочки от первого брака, и на алименты уходил почти весь заработок: щедрый папа накидывал сверху установленной судом суммы еще столько же, поэтому он и Инна вечно сидели без гроша в кармане. Герман выкручивался, брал подработки, частные заказы, но каким-то непостижимым образом умудрялся все испортить: то ужин для богатого частного клиента сгорал в неисправной, арендованной задешево духовке, то месячный заработок проигрывался в карты за один вечер.

Демид регулярно прохаживался на его счет в «Плотине»: писал о его любовницах, вываливая неубедительные мутные фото, не единожды уличал в игромании. Герман только посмеивался, а вот Инну эти сплетни злили. Саша не удивилась бы, узнав, что та присутствовала на недавнем ритуальном сожжении соломенного бобра в парке у «Двух бабуинов».

– Вэлком-буфет любимому клиенту, – сказал Герман, протягивая ей жетон для конфетного автомата.

В «Самоварне», в углу зала, за зеленой тяжелой шторой, стоял хитрый автомат с конфетами – крохотными желтыми «бананами», «клубничками» и голубыми «звездочками». Выглядел он совершенно обычно: стеклянный шар на ножке, с прорезью для монеты и маленькой дверкой для выдачи горстки сладостей. Хитрость была в том, что для автомата были нужны вовсе не монеты, а специальные жетоны, которые не так-то просто было достать.

Саша не пробовала всего, только «звездочки». Это был чистый удобоваримый стимулятор, вроде аддерола, дизайнерский наркотик на основе амфетамина, очень мягкий, без сурового отходняка, не вызывающий обезвоживания и привыкания. Саша давно бросила их принимать: они начисто отбивали аппетит, которого у нее и так никогда не было.

– Почему это я любимый клиент? – улыбнулась Саша.

– Гингер-чай, – Герман ткнул в меловую доску за своей спиной, – мы используем твой рецепт. Он популярен.

Ядреный имбирный чай – очередной рецепт семьи Гингер – несложный в приготовлении, очень пряный, он был хорош сырой осенью и зимой, в сезон простуд. Корень имбиря, сантиметров пять, натертый на крупной терке, варился десять минут на медленном огне с щепоткой черного молотого перца и долькой апельсина. После снятия с огня добавлялась чайная ложка меда, лучше местного, с пасеки «Счастливой» на окраине Нижних Мегер, где счастливые пчелы все лето напролет счастливо гудели над клеверными лугами.

Согревал нутро Гингер-чай отменно! Только вот та пасека «Счастливая» сгорела три года назад, а апельсинов Мегерский полуостров не видел теперь даже в Новый год.

– Как же ты выкручиваешься? – спросила Саша. – Без апельсинов…

– Кладу яблоки! – поделился Герман.

Саша засмеялась. Конечно, яблоки! Нужно больше яблок! Яблоки спасут мир!

– Жаль, что яблоки нельзя добавить в плов или мясное рагу, – засмеялась Саша.

– Можно попробовать, – задумался Герман.

Инна высунула голову из подсобки, увидела Сашу и своего мужа оживленно болтающими, нахмурилась и спряталась обратно.

– А ты почему здесь? – спросил Герман, не обратив внимания на хлопнувшую за спиной дверь.

– Не хочу домой идти…

– Поджидает? – усмехнулся Герман. – После вашей вечеринки Брокк всем растрепал, что ты с катушек съехала на почве несчастной любви к нему.

– Неприятно, поди, в нос получать прилюдно, – предположила Саша с улыбкой.

Ей надоело, что все рвутся обсудить с ней Брокка.

Из-за того, что Саша помалкивала о причинах расставания и странно себя вела на похоронах и поминальной вечеринке, город, похоже, решил, что год назад именно она бросила Брокка и уехала на Материк. Дамочки теперь вздыхали о покинутом влюбленном юноше, мужчины сочувственно ухмылялись. При встрече с Сашей каждый считал нужным намекнуть или даже прямо спросить: зачем она обижает хорошего человека? Пока Саша дошла от отеля до «ЙоБа» ее три раза умудрились остановить прохожие и втянуть в бессмысленные разговоры. Все, как один, Сашины визави пожелали ей здравствовать, спросили о погоде, а после – зачем она обижает хорошего человека? Зачем морочит голову такому интересному мужчине? По легкомыслию или по вредности характера?

Но лучше так, чем раз за разом открывать правду об унижении, мольбах и валянии в ногах этого интересного мужчины. Лучше слыть злодейкой, чем тряпкой.

Саша заплатила за еду последними двумя сотнями наличных и спряталась за тяжелой темно-зеленой портьерой, присев на потертый плюшевый диван. Ей хотелось побыть одной, отдохнуть от раздирающего грудь сочувствия Фесе и от Демида, который хотел от нее еще веселых или пикантных сюжетов. И от Брокка спрятаться проще в людном месте…

Герман принес ей чашку Гингер-чая и кусок яичного пирога. Чай оказался невкусным – яблоки ему только навредили – зато пирог был отменным. Саша заставила себя съесть его до последней крошки. Гадкий чай она тоже опрокинула в себя, решив, что горячая насыщенная витаминами пряная жидкость пойдет на пользу ее истощенному организму.

– У меня к тебе просьба, – без обидняков начал Герман. Он пришел забрать посуду, но вместо этого присел рядом с Сашей на диван. – Вернее, две просьбы.

– Валяй, – разрешила Саша.

– Нас из квартиры попросили съехать, – поведал Герман, не тушуясь. – Спроси, пожалуйста, у Бобра, можем ли мы с Инной пожить какое-то время в отеле? Я бы не просил, но ко мне на каникулы должны девочки приехать. Если их мать узнает, что я теперь еще и бездомный, она запретит им со мной общаться!

Первая жена Германа славилась крутым нравом и необыкновенной внутренней силой. Уж если такая что-то решит, то берегись!

– Скажи ему, я не злюсь на его последний высер! – улыбнулся Герман.

Саша усмехнулась. Таковы мужчины Карски! Вполне в их характере милостиво снисходить, прося кого-то об одолжении.

– Я спрошу, – пообещала Саша, – давай вторую!

– Наше кафе прогорело, – сообщил он доверительно.

Саша из вежливости сделала удивленное лицо.

– Может, мы могли бы попробовать открыть еще одно? В отеле?

Герман пристально следил за Сашиной реакцией.

– Я спрошу, – пообещала Саша, стараясь не выдать своего скептического отношения к бизнесу четы Карски.

– Что вы здесь делаете? – портьера качнулась в сторону и на диванчик напротив Германа и Саши уселась Инна. Губы ее были упрямо сжаты.

– Разговариваем, – пояснил Герман, тяжело вздохнув.

– Тебя ждут! – Инна махнула рукой на кассу, у которой топталась приезжая старушка, охочая до пирога.

Герман нехотя встал, кивнул Саше и отправился на свое рабочее место. Саша проводила его глазами с сожалением. С Германом было легко болтать и по делу, и о погоде, а Инна была невыносима. Саша с тоской предвкушала допрос с пристрастием от жены-ищейки, которая, конечно же, не поверит, что большую часть времени Саша и Герман болтали ни о чем.

Но Инна ее ошарашила.

– Ты знаешь, почему умерла Виолетта? – вдруг спросила она.

Саша отрицательно помотала головой и пожалела, что выпила весь чай. Можно было бы сейчас избежать ответов на вопросы, заливая в рот горячую жидкость.

– Из-за Майера, – ответила за нее Инна.

Хорошо, что чай все-таки кончился, иначе Саша точно поперхнулась бы! Она с удивлением уставилась на свою собеседницу. Инна подтвердила свои слова уверенным кивком и выпучила глаза.

– Я не хочу ничего слышать о Майере! – поморщилась Саша, вспомнив допрос Азии.

– Расскажи про него, – потребовала Инна шепотом, – всем!

– Еще одна! Зачем?

– Он приходит к каждой из нас. Он заходил к Ви, он захаживает к Полутьме…

– К Полутьме весь город захаживает, – с отвращением поведала Саша, – из-за ее новой прически, наверное. Новая Грязная Агнесс!

Прежде, чем потерять разум и стать городской сумасшедшей Агнесс Гингер разбивала сердца. Сердца и семьи. Но на нее мало кто сердился.

Когда очередная брошенная жена задавалась целью проредить рыжие космы разлучницы, разбить в кровь ее полные губы и выцарапать ласковые васильковые глаза, Агнесс, с недоумением глядя на гостью, восклицала: «Как перед ним вообще можно устоять?! Твой муж, он – потрясающий!». Обманутая жена, позабыв про месть Агнесс, смотрела внимательно на своего обмылка: и правда, потрясающий! И когда Агнесс бросала очередного «потрясающего», и тот, виноватый, приползал к законной мегере, та благосклонно принимала его назад. Ведь потрясающие на дороге не валяются, правда?

«Потрясающего» сменяли «восхитительный», «пленительный» и «настоящий рыцарь», пока не появился потрепанный романтический герой Карски. Слава Богу, тот был свободен, и Агнесс без скандалов и драк приняла его предложение руки и сердца, став ему верной женой и образцовой матерью Саше. Но мужчины Верхних и Нижих Мегер помнили ее жаркие поцелуи и оставались ее поклонниками, даже когда та незадолго до смерти опустилась, прекратила за собой ухаживать, периодически ночевала на улице и получила приставку «грязная» к имени.

После смерти Сашину мать и вовсе негласно приравняли к мученицам. Тем более, что памятник Огненной Мегере – символ города, украшающий Главную площадь – влюбленный скульптор сваял, взяв Агнесс – ее фигуру, лицо, волосы и порыв в движениях – за образец.

Удобно поклоняться тому, кто уже высечен из камня.

Прошло почти шестнадцать лет со дня ее смерти, и внезапно Лиля Полутьма взялась эксплуатировать образ Огненной Мегеры, нарастив себе волосы и выкрасив их в рыжий. Наверняка проститутка уже стряхнула немаленькие суммы со скучающих по Агнесс поклонников.

– Дура, ты ничего не понимаешь! – у Инны на глазах появились слезы. – Он придет ко мне! Если Герман узнает…

– И что он сделает? – поинтересовалась Саша раздраженно.

– Расскажи про него! – упрямо потребовала Инна, сжав зубы. – Лучше сразу всем! Я не могу, не хочу объясняться с Германом наедине! Он меня убьет!

С этими словами Инна встала из-за стола и скрылась за занавеской. Саша осторожно выглянула из-за портьеры. Герман, оглядевшись по сторонам, схватил Инну за локоть – больно схватил, та даже поморщилась – и заволок в подсобку.

– Почему я должна рассказывать? – тихо спросила Саша сама себя, перебросив зажигалку из руки в руку. – Сама и расскажи! Что тебе терять, кроме твоих цепей?