Читать книгу Искатели сокровищ - Алик Затируха - Страница 7

Утром позавтракали и сразу взяли в руки лопаты.

– Где прикажете начать копать, товарищ начальник экспедиции? – вытянувшись во весь свой гвардейский рост, спросил Вася.

– Да, это вопрос, – почесал я затылок. – Михаил Карпович оставался в машине на дороге и не видел – где на полянке закапывают сокровища.

– Начать следует с ближней к дороге стороны, – предложил Моня. – Чего ради им было тащиться на другую?

– Давайте поступим так, – отстаивал я свой авторитет начальника. – Копнем в том самом месте, где мы ступили на эту полянку.

– А потом? Где будут следующие контрольные ямы? – справедливо вопрошал Вася.

– Да, нам необходимо выработать систему, – признал я. – Разведочные скважины должны быть пробурены так, чтобы и мимо драгоценного сундука не проскочить, и лишнего не копать. Задача на смекалку.

– Надо было захватить с собой «Занимательную математику», – сказал Моня. – Там есть похожие задачки.

– Размеры ящика в плане нам примерно известны – два метра на семьдесят сантиметров, – вслух прикидывал я. – Значит, одна контрольная яма должна отстоять от другой… Интересно, а кто должен был позаботиться о занимательной литературе, если не худрук экспедиции? Кстати, ты, Моня, и в школу последним из нас ходил. Вот и решай задачку – как нам копать? Справишься – тебе будет присвоено высокое звание: Главный Аналитик экспедиции.

Пока Моня оправдывал оказанное ему доверие, мы с Васей еще раз осмотрели фронт работ.

– Вон какую площадь нам придется часто-часто пробурить, прежде чем ударит фонтан драгоценностей, – обвел я рукой полянку от края до края.

– Ты предполагаешь, что фонтан ударит только тогда, когда мы всю ее перекопаем?

– Это было бы справедливо. Сокровища всех видов должны добываться в поте лица.

– А на какую глубину будем копать? – Васю не пугали предстоящие трудности, и настроен он был по-деловому.

– Метра, чтобы достать до верхней крышки, думаю, должно хватить. Закапывали ведь ненадолго… А вообще-то кабинету министров давно пора установить соответствующий ГОСТ: драгоценные сундуки такой-то вместимости закапываются на такую-то глубину. А то мне, как начальнику экспедиции, неловко перед вами – не завышаю ли я нормы земляных работ?

Моня очень грамотно разметил центры наших первых разведочных ям.

– Уродовать полянку не будем. Поэтому дерн каждый раз аккуратно откладываем в сторону, а после обратной засыпки ямы водворяем его на место, – инструктировал я. – Комиссару через определенные промежутки времени запевать песни о труде и весне. Коллективу – дружно подхватывать. Худруку оперативно отобразить в альбоме экспедиции первую мозоль. Ей должен быть посвящен недолгий митинг. За дело, друзья!

С шутками-прибаутками, с подначиваниями, с анекдотами к месту и не очень, – мы в охотку, стараясь не отставать друг от друга, начали копать свои ямы.

Первым отрапортовал Вася:

– По-моему, у меня уже есть метр…

Подойдя, мы с Моней ревниво смерили глазами глубину его ямы.

– Здесь больше, – признал Моня и, пожалуй, впервые посмотрел на Васю почти уважительно.

– Пусть эта глубина станет эталонной, – педагогично решил я. – Сделаем на черенках наших лопат соответствующие отметки. Потом, когда будет построен музей экспедиции, Васина лопата станет самым главным его экспонатом. Густо посыпанная бриллиантовой крошкой, она будет лежать в хрустальном футляре на самом видном месте. Здесь экскурсовод, утерев слезу умиления, будет переходить на особенно приподнятый тон: «Эта историческая лопата, товарищи, принадлежала комиссару экспедиции Василию Васильевичу Тихомирову. Беспределен перечень богоугодных деяний Василия Васильевича! Что, например, стало с патронируемыми им больницами – дворцы да и только! Дворцы, в которых даже „утки“ являются подлинным произведением искусства. Дворцы, в которых больных с переломами кормят теперь швейцарским сыром, бельгийским шоколадом и отборным узбекским урюком…»

– «Отборные красавицы-медсестры, – уточнял Моня. – С рук…»

– «А взять наших инвалидов, – продолжил я хвалебную песнь экскурсовода. – Ведь теперь на пожертвования товарища Тихомирова каждому советскому безногому гражданину совершенно бесплатно вытачивается индивидуального размера нога из красного дерева…»

– «А каждому советскому безголовому гражданину – стандартного размера голова из дубового дерева…» – продолжил перечень богоугодных Васиных деяний Моня.

– Кстати, – вспомнил я важное обстоятельство. – Постно как-то приступать к богоугодным работам без соответствующего ритуала. Надо было хоть дьячка из ближайшей церквушки сюда пригласить, что ли. Походил бы он тут, кадилом помахал, святцы, посвященные кладоискательству, пропел…

– Наш политрук не допустит сюда попа, – уверенно сказал Моня. – Ритуал должен быть коммунистическим. Товарищ Василий обязан был подготовить для закладки в первую яму капсулу с посланием потомкам: «Здесь, под бдительным политическим руководством комиссара кладоискательской экспедиции товарища Тихомирова…» Как-то так.

Светское руководство экспедиции не оставило без внимания отсутствие исторического послания:

– Во искупление этой промашки, давай-ка, Вася, сюда металлический рубль, – потребовал я. – Видел-видел я его у тебя.

– Моего материального и финансового вклада в экспедицию все еще недостаточно?

– Это, Вася, не вульгарный финансовый вклад. Это – бескровное ритуальное жертвоприношение. Ведь твои партийные принципы не позволят нам положить на этот алтарь барана, так ведь?

– Эти комиссарские предрассудки не позволят нам даже курицу положить на этот алтарь, не то что барана. А он еще ворчит! – строго посмотрел на ворчуна Моня.

– Ну, если это ритуальное жертвоприношение… – Вася уже с готовностью протягивал мне монету.

– Итак, друзья, мы жертвуем этот полновесный рубль богам кладоискательства с пожеланиями… Какие пожелания будут тут уместны?

Потерявший свой полновесный рубль Вася резонно предложил:

– Вернись сторицей!

– Штамп, ну да ладно, – согласился я. – Проверенный штамп лучше сомнительных экспромтов.

– Вот только нулей у «сторицы» маловато, – тоже резонно заметил Моня. – Надо бы добавить пригоршню-другую.

Рубль был торжественно зарыт в нашей первой контрольной яме.

Следующие рылись и закапывались уже буднично, без всякой помпы.

Работа, несмотря на ее цель, на удивление быстро становилась рутинной.

…Зевака. Любое мало-мальски живое дело властно притягивает его к себе. Дело непонятное – пуще всего.

Зевака простоватый, непосредственный подойдет сразу. Зевака деликатный, стеснительный может несколько раз пройти мимо, борясь со своей природой. Но она свое все равно возьмет. И вот уже он тоже несмело подходит, откашливается, снимает шляпу и вежливо спрашивает: «Простите, а что это вы здесь делаете?»

… – Это уже третий человек, который нас спрашивает: «А чего это вы здесь копаете?» – подытожил я число туристов-зевак. – Экспромты даются все трудней. Нам надо определиться. Экспедиции нужен легальный статус. У нас должны быть высокие, не вызывающие никаких подозрений цели. Считаю, что работа по связям с общественностью должна быть организована комиссаром. Нам, Вася, выражаясь языком разведчиков, нужна «легенда».

– Может быть, нам выдавать себя за археологов? – неуверенно предложил ответственный за работу с праздношатающейся общественностью.

– И что мы ищем? Помпею? Геркуланум? – ехидно спросил я. – Что мы знаем об археологии? Формы раскопок там, вероятно, другие. Шанцевый инструмент более деликатный…

– Ну, давайте тогда искать полезные ископаемые, – все также вяло готовил легенду Вася. – Бурый уголь, например. Он в Подмосковье встречается часто.

– Или золото и бриллианты, – глумливо поддакнул Моня. – Они в Подмосковье встречаются редко.

– Когда я был юннатом, – вспомнил я, – то больше всего хотел возиться со львами и носорогами. Но руководительница нашего кружка, Евдокия Семеновна Курбатова, каждое занятие начинала одинаково: «Сегодня, ребята, мы продолжим наблюдать – как удивительно целесообразно устроила природа простого дождевого червя». В знак протеста против такого однообразия я покинул ряды юных червоведов. Но латинское прозвище дождевых червей помню до сих пор – «олигохеты». Может быть, поставить задачей экспедиции массовую заготовку подопытных олигохетов для всех юннатов Москвы и Подмосковья?

Археологическое лобби экспедиции получило возможность уязвить начальника.

– А зачем этим заниматься взрослым мужикам? Тем юннатам, которые еще не дезертировали из своих кружков, интереснее, наверное, самим добывать подопытный материал.

Посовещавшись, решили поставить официальной задачей экспедиции изучение образа жизни мелких полевых зверюшек, чью налаженную жизнь в верхних слоях земли мы могли потревожить. Авось, общественность не будет очень строга к самозваным зоологам.

Случай проверить убедительность легенды не заставил себя ждать.

Зевака был из деликатных и долго маячил среди деревьев, будто бы сосредоточенный в каких-то своих изысканиях. Но Моня сразу раскусил его породу и даже предложил спор на одну выкопанную за него яму, что зевака все-таки подойдет. Ни я, ни комиссар не стали спорить с нашим глазастым худруком.

… – Скажите, пожалуйста, а что это вы здесь копаете? Смотрю – копаете и копаете…

– Зоологическая партия. Полевые работы, – отвечал, как условились, Вася.

– А-аа… Вон оно что… А я смотрю – копают и копают… Что-то изучаете?

– Предметом зоологии является изучение животного мира… – Вася работал с общественностью вяло, без огонька.

– Вон как… Млекопитающими интересуетесь или… Как их… Членистоногими? – хочет примазаться к зоологии зевака.

– По преимуществу – млекопитающими… – комиссар оглядывается на нас с Моней, давая понять, что развернутая дискуссия с общественностью должна вестись совместно.

Прихожу ему на помощь:

– Если нам, товарищ, попадется под руку интересное членистоногое – мы им тоже не побрезгуем.

– И его съедим, – негромко сказал свое слово в зоологии Моня.

– Наука все переварит, – уточнил я. – Надеемся, мы не помешали вам собирать ваш гербарий?

Видя, что он мешает полевым работам зоологов, зевака сначала задом, а потом боком стал отходить, приговаривая:

– А я уж сколько времени за вами наблюдаю. Чего это, думаю, они все копают и копают?..

– Не топайте, пожалуйста, так сильно, – просит его Моня. – А то вы нам тут всех олигохетов перепугаете.

– И они откажутся размножаться. Евдокии Семеновне Курбатовой это может очень не понравиться! – подгонял я зеваку.

Тот, напуганный возможными преследованиями со стороны таинственной Евдокии Семеновны Курбатовой, едва ли не на цыпочках, пошел прочь. Но долго еще можно было видеть его поодаль, среди деревьев, подглядывающего.

– В свете новых обстоятельств, предлагаю вновь вернуться к штатному расписанию, – предложил я за обедом. – Каждому из нас придется взять на себя по совместительству новые обязанности. Надеюсь, молодая научная поросль не станет возражать против моего назначения на должность старшего зоолога экспедиции? Каждый из вас и в этом случае не останется без теплого местечка. Оба будете моими первыми заместителями. Один – по классу млекопитающих, другой – по членистоногим. В порядке ротации…

Как начальник экспедиции, я одним из первых своих приказов установил послеобеденный «тихий час». Без такого отдыха трудно было после долгой больничной лежки копать землю целый день.

После дремы приходилось взбадривать своих товарищей.

– Ты не находишь, Моня, что в среде землекопов и зоологов очень слабо ощущается работа нашего парткома? До сих пор – ни одного политзанятия. Ни одной лекции о международном положении. У туристов изымается в основном бульварное чтиво и кроссворды. А это ли нам сейчас надо? Почему вдохновляющая идея экспедиции все еще не оформлена в боевой лозунг типа – «Выплавим!», «Вырастим!», «Надоим!»? Почему у нас отсутствуют всякие признаки социалистического предприятия? У нашей полянки, как у какого-нибудь подпольного цеха, до сих пор даже названия нет. Позор!

Предложенные Васей названия – «Солнечная», «Зеленая», «Душистая» – были отклонены под возмущенные восклицания: «А время сейчас какое на дворе?!», «Парторг тоже называется!», «Бери пример с курских свекловодов!» Двумя голосами против одного, Васиного, который не позволял себе и в кулачок над святынями ухмыльнуться, – для полянки был одобрен официальный титул, предложенный Моней: «Поляна имени исторического ХХV съезда родной КПСС». В обиходе было позволено сокращать его до «полянки имени ХХV съезда».

А вот согласовать боевой лозунг экспедиции никак не удавалось. Предложенные мной его начало и конец: «Засыпем в закрома родины не менее… …драгоценных камней и металлов!» – этот хорошо зарекомендовавший себя штамп возражений ни у кого не вызывал. Но вот чем измерять засыпаемое в закрома родины – вёдрами, наперстками или отдельными, не самыми крупными молекулами, – вот тут и двух одинаковых мнений не было. Поэтому с написанием боевого транспаранта для будущего драгоценного обоза к закромам родины решено было не торопиться.

…Как-то перед сном Вася, реабилитируя себя за пущенную на самотек политико-воспитательную работу, предложил увеличить интенсивность поисковых работ. Раньше начинать, позже заканчивать, отменить «тихий час». Обещал поддержать по линии парткома все призывы к проведению особо ударных кладоискательских смен.

Но у беспартийных масс экспедиции было очень прохладное отношение к потогонной системе труда. Парткому долго пришлось бы ждать от них ходоков с призывом к ударным сменам.

– Как же проводить с вами политико-воспитательную работу, если вы даже ради сокровищ не желаете переработать? – то ли в шутку, то ли всерьез сетовал комиссар.

– Любой труд должен быть в радость, а не в тягость, – объяснял я нашу с Моней антипартийную ленцу. – А со всякими призывами можно и в лужу сесть. Вот и со мной такое случалось. Я тогда даже умудрился стать посмешищем для всего советского народа…

– Какой размах! – перебил меня обиженный неприятием своих начинаний и предложений Вася. – Конечно, уж если быть посмешищем – так сразу для всего советского народа!

Я миролюбиво продолжал:

– Грузчиком я тогда работал. На Н-ском рыбокомбинате. И вот как-то раз, набравши побольше воздуха в молодецкую грудь, громогласно выступил с почином – провести в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина коммунистический субботник. И прошу, мол, считать мой почин не каким-нибудь местническим, а почином всесоюзного масштаба – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Ты что, выступил со своим почином еще до призыва «Москвы-Сортировочной»? – удивленно спросил Моня.

– В том-то все и дело! По моим прикидкам, я опередил «Москву—Сортировочную» на месяц и поэтому требовал признать в этот раз инициатором всесоюзного почина меня, Затируху, а не знаменитое депо. Редактором многотиражки комбината была Наденька Малышева. Ах, Наденька!.. Ну да это уже другая песня. Так вот, Надя смело опубликовала мои притязания и даже сопроводила их своими сочувственными комментариями.

Приглашает меня к себе парторг комбината. Как это понимать, товарищ Затируха? А так и понимать, товарищ парторг. В этом году я первым выступил с этой инициативой. Прошу распространить ее по всем партийным и государственным каналам. Уверен, что широкие массы трудящихся поддержат мой призыв. Парторг хмурится: мы, товарищ Затируха, не имеем такого права – выступать с инициативами всесоюзного масштаба. Мы можем лишь подхватывать их. И подхватывать у нас уже намечено кому. После того, как центральные газеты опубликуют призыв «Москвы-Сортировочной», – у нас на комбинате его призовет поддержать бригада Синцова из коптильного цеха. Я возражаю: инициатива, товарищ парторг, если она не липовая, может исходить только от конкретного человека. По определению. По какому такому, спрашивает, определению? По определению понятия, товарищ парторг. Инициатива – это, в первую очередь, мысль. А у мысли всегда есть автор. Она, как ребенок, не может быть рождена сразу всей бригадой Синцова, коптильным цехом и даже трижды орденоносным депо…

Побился-побился парторг со мной и предлагает: ну, хорошо, товарищ Затируха, хотите, вы будете утверждены в числе подхватывающих вместе с бригадой Синцова? Формально переведем туда вас на это время… Спасибо, говорю, но я хочу быть утвержден как единственный законный автор почина.

На следующий день за мной прямо на комбинат приезжают из райкома партии. Аккуратно доставляют туда, приветливо встречают, крепко жмут руку. Рады-рады, товарищ Затируха, что полку сознательных строителей коммунизма прибыло. Но вот ваша инициатива… Она никак не вписывается в давно утвержденный ритуал всесоюзного коммунистического субботника. Вы прекрасно знаете, что скоро с этим почином выступит депо «Москва-Сортировочная»… А я опять за свое: какой может быть ритуал, товарищи, у инициативы? Инициатива – это порыв! Как может быть закреплено право на него? Почему моему выстраданному почину ставят палки в колеса? Почему не дают ему большой всесоюзной дороги?

Райкомовцы на меня подозрительно щурятся: да, говорят, такое и в голову до этого никому не приходило. Вы что, товарищ Затируха, хотите стать посмешищем для всего советского народа? Вы хоть представляете себе комизм положения, если в «Правде» вместо привычного мощного призыва «Москвы-Сортировочной» будет помещен ваш, извините за прямоту, жалкий писк? То-то повеселите народ… Прошу, говорю, прощения, товарищи, за дерзкие комментарии. Во-первых, «никому до этого не приходило в голову» – это не обязательно патология. Во-вторых, советский народ веселит, скорее, нынешнее положение дел с субботником. Как, если бы, например, на всех свадьбах кричать «Горько!» дозволено было только специально назначенным партией орденоносным товарищам. Инициатива не может быть привилегией кого-то. Вот поэтому считаю больше недопустимым поддерживать культ «Москвы-Сортировочной». Это может помешать её основному предназначению – правильно сортировать. Хочу знать мнение на этот счет Политбюро и лично Генерального секретаря. Готов начать общесоюзную дискуссию по этому вопросу на страницах «Правды».

Тут уж райкомовцы смотрят на меня почти испуганно. Перешептываются между собой, потом говорят: у нас намечено, что в районном масштабе призыв «Москвы-Сортировочной» первыми подхватят колхоз имени Калинина и автобаза №3. Хотя это и не принято, но, возможно, мы включим вас в этот список как представителя молодежи. Вы удовлетворены или по-прежнему будете шуметь и пытаться перебежать дорогу «Москве—Сортировочной»? Я твердо заявил о своем крайнем неудовлетворении. Тогда, говорят райкомовцы, придется прорабатывать ваш вопрос в следующей инстанции. Отгадайте, товарищи кладоискатели, что это оказалась за инстанция?

– Обком, – не сомневался Вася.

– Дурдом? – вопросом на вопрос ответил Моня.

– Почти. Принесли мне под расписку повесточку к районному психиатру. Вежливый, обходительный, внимательно в глаза смотрит. Скажите, пожалуйста, товарищ Затируха, как давно у вас возникло это желание – покалякать о том, о сем с Генеральным секретарем нашей партии?.. В какое время суток это желание особенно обостряется?.. Приобретает ли оно порой характер наваждения?.. Бывает ли это наваждение настолько сильным, что приводит к бессоннице и потере аппетита?.. Мысленно дискутируя с кем-нибудь на страницах «Правды», начинаете иногда делать это вслух?.. Голос при этом повышаете?.. Материтесь?.. Хочется иногда тюкнуть утюжком или даже топориком по голове своих воображаемых оппонентов?..

Э-ээ, думаю, влип ты, 3атируха! Наговорил во всех инстанциях. На параноидальную шизофрению едва ли хватит, а вот на манию средней упитанности наберется достаточно. Пора давать задний ход. Я торжественно заявил районному Фрейду, что ныне, присно и во веки веков не стану домогаться аудиенции Генерального секретаря и сейчас же по завершении психбеседы дам в орденоносное депо телеграмму: «Ваша взяла. Субботник уступаю. С коммунистическим приветом – Затируха».

– Неужели отпустил? – спросил Моня.

– С профессиональным сожалением. Как охотник, упустивший подранка… Так что, друзья, если захотите как-нибудь подискутировать с папой римским об абортах или с японским императором – о харакири, не советую. С небожителями лучше не связываться.

… – Прощу прощения, товарищи. Я вот смотрю-смотрю… Что это вы здесь делаете? Все копаете и копаете…

– Зоологи мы. Полевые работы, – уже привычно переходил в контрнаступление против зеваки Вася.

– Вот как! – оживился тот. – И в каком конкретно направлении вы работаете? Я вот, представьте себе, тоже зоолог. Очень рад знакомству!

А вот мы были совсем не рады. Надо же – нарвались на «коллегу». Похоже, он навязывает нам профессиональный диспут. Какие цели он при этом преследует? Такие же каннибальские, как и в любом другом научном диспуте – когда по его завершении профессиональная элита восхищенно цокает языками: «Да, знатно отделал Геннадий Леонидович этого Петрухина! Теперь Петрухин в кристаллографии (паталогоанатомии, водолазном деле, кролиководстве) – пустое место…»

– Основное направление нашей работы – мелкие млекопитающие, – героически продолжил профессиональный разговор парторг экспедиции.

– Вероятно, вы исследуете местные популяции грызунов?

Быстро краснеющий Вася воспользовался подсказкой:

– Да, местные популяция грызунов – очень благодатный материал для исследовательской работы.

Зевака-специалист загорался интересом:

– Недавно возвратился из Калмыкии. Какой простор для научно-исследовательской работы! Увы, в противочумном отношении регион оставляет желать много лучшего. А что вы хотите – тушканчики, суслики, полевые мыши – полный набор переносчиков… А на каких грызунах акцентируете свое внимание вы?

Вася сник.

Я, как и положено старшему зоологу, первым припомнил зверюшку, не названную свалившимся на наши головы специалистом.

– Основные объекты наших исследований – кроты.

– Есть интересные наблюдения?

– Подчас просто неожиданные. Собран уникальный материал для нашей совместной монографии: «Кроты ближнего Подмосковья – экстерьер, повадки, отличительные признаки».

Сам бы я, пожалуй, насторожился, услышав про «экстерьер» и «повадки». Специалисту резануло слух другое:

– Даже отличительные признаки! Я хорошо знаком с профессором Лобачевым. Он таких признаков никогда не находил. И вообще не считает Подмосковье перспективным в этом отношении исследовательским полигоном. А ведь профессор Лобачев – наш крупнейший специалист по кротам. Светило Московского университета!

– И напрасно не считает, – не убоялся я университетского авторитета. – У нас есть все основания полагать, что младшим научным сотрудником товарищем Тихомировым открыт новый подвид кротов, который нигде больше на земном шаре не встречается.

Услышав о своем открытии, «младший научный сотрудник» стал отходить в сторонку от разгорающейся профессиональной дискуссии.

Наш оппонент сделал большие глаза:

– Кроты-эндемики Подмосковья! Быть этого не может. Еще в одной из своих статей двадцатилетней давности профессор Лобачев, вы уж простите меня за прямоту, высмеивал дилетантские попытки отыскать таковых.

– Мы никогда не разделяли столь категорического утверждения профессора Лобачева и, как оказалось, были правы.

– У вас есть какие-то доказательства вашего открытия?

– Да, у этого крота есть яркие отличительные признаки, которые дают нам все основания выделить его в новый подвид.

– Какие же это признаки? – не унимался специалист.

– Например, его удивительная агрессивность. Мы бы даже сказали – кровожадность, – я щедро наделял крота-эндемика Подмосковья своими сиюминутными чувствами. – Как только он замечает, что вдали показалась шайка полевых мышей…

– Ваш удивительный крот так хорошо видит? – с сомнением прищурился «коллега», которого черти так некстати принесли из Калмыкии на полянку имени ХХV съезда. Он даже опасливо отошел от нас на один шаг.

Я понял свою оплошность, но отступать было поздно.

– Да-да, если этот крот видит, что к его ареалу подбираются полевые мыши, он приходит в ярость. Не поздоровится и более крупной дичи. На наших глазах один крот растерзал суслика в три раза крупнее его самого.

– А потом – и всю его ближайшую родню, – пришел мне на помощь Моня.

Хороший знакомый профессора Лобачева, прижимая руки почему-то к карманам, отступал все дальше.

Я подстегнул его отступление:

– Однажды мы наблюдали погоню одного молодого крота за тремя матерыми тушканчиками сразу.

– Он догнал и сожрал всех трех, – подвёл итог той погони Моня.

– Их обглоданные косточки и сейчас лежат на месте побоища. Хотите убедиться? – я был уверен, что после такого зоологического триллера «коллега» и шагу больше не рискнёт сделать по нашей полянке.

…Когда зоолог ретировался, мы проанализировали научную дискуссию.

Вася чувствовал себя виноватым за бегство с нее. Моня находил, что дискуссия, несмотря на некоторые шероховатости, проведена достойно. Я оценивал ее как грубый шарж.

– Серьезной научной конфронтации нам не выдержать. Профессора Лобачева наша монография не убедит.

– Может, нам тогда лучше отступиться от зоологии? Давайте искать руду… Какие-нибудь редкоземельные элементы? – гнул свое Вася.

– Если даже мы выберем для поисков самый редкий из всех редкоземельных элементов, нелегкая обязательно принесет сюда его крупного знатока, – не сомневался я теперь.

– Или его хорошего знакомого, – согласился Моня. – Закон подлости.

– Нам бы отыскать такую науку, – мечтательно произнес я, – в которой еще нет крупных специалистов, которая еще не обросла университетами, профессорами, монографиями… Очень молоденькой должна быть эта наука. Как география на ее ранней зорьке. Когда Земля полеживала себе на спинах китов, слонов да черепах, и не было еще ни одного дипломированного специалиста-географа, который мог бы грубо шугануть этих славных животных… Моня, ты, как худрук, должен объявить по экспедиции творческий конкурс. Конкурс на поиски такой науки – науки без догм и авторитетов, науки-младенца.

– Объявляю! – тут же торжественно провозгласил худрук и, строго взглянув на комиссара, добавил: – Пусть некоторые товарищи не заблуждаются – общественно-политические науки жюри конкурса даже рассматривать не станет.

– Ну, как же, как же, сегодня ты еще не ругал советскую власть, – проворчал Вася.

Представляемые жюри конкурса предложения признавались малоудачными. В зоологических беседах с туристами по-прежнему приходилось бряцать очень сомнительной терминологией. Потом сами пытались в ней разобраться.

– Вася, – спрашивал я «младшего научного сотрудника», – а что ты понимаешь под «ассимиляцией» открытых тобой кротов. Как проще объяснить это зевакам без университетского образования?

Вася только молча разводил руками – мол, не он заварил всю эту зоологическую кашу, не ему ее и расхлебывать.

Самое простое и понятное для зевак объяснение ассимиляции предложил Моня:

– Наши кроты где только не шляются.

На том и порешили.

С зеваками – не зоологами мы расправлялись теперь довольно быстро. И все-таки хотелось отыскать такую науку, которую ни мы не могли бы опорочить, ни она нас скомпрометировать.