Читать книгу Русский излом. Роман в трех частях - Алона Китта - Страница 42

Июль 1914.

Мало кто в российской глубинке обратил внимание на заметку в газетах об убийстве в Сараево австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда. Наследник престола пал от пули сербского фанатика Гаврилы Принципа, но этот факт не удивил россиян, привыкшим к деяниям своих бомбистов. И в самом деле, у нас то и дело взрывают и убивают то самого государя, то великого князя, то Столыпина. А уж губернаторов, жандармов, начальников, да и просто случайных прохожих – и не сосчитать.

Бороться против подобных явлений крайне сложно: и вешают этих террористов, и в казематы бросают, и в каторгу, а им все неймётся. Это словно раковая опухоль, поразившая Российскую империю, и грозящая прорасти метастазами в благополучной Европе.

А все – свобода, демократия, парламентаризм! А нужны ли все эти категории русскому мужику, привыкшему к неволе? Нужно ли это задавленному рабу, прощающему своему барину розги и разные прихоти – он не слыхал ни о какой демократии – да и зачем она ему? Что он с ней будет делать? Какие решения принимать? Насколько проще, когда за тебя все решает барин, и есть на кого переложить ответственность за собственную жизнь. В России целые поколения прожили в зависимости – они уже разучились за что-либо отвечать.

Дали свободу – прекрасно! А что с нею делать? Самим зарабатывать на хлеб? Но это же намного труднее, чем ошиваться при барине, показывая личную преданность.

Правда, новое поколение уже впитало эти понятия и со свободой обращалось, как с отвязной подружкой. Лишь приоткрылась дверка – и хлынули в столицу и крупные города кухаркины и крестьянские дети, разночинцы всех мастей, словно один только призыв к свободе встряхнул и перемешал все общество.

– Сломать старый мир, – воскликнул пришедшие «на новенького», смутно представляя, что делать, когда весь мир ляжет в руинах. И застучали молотки по общественным устоям, круша все на своём пути – семью, общество, религию, да и само государство: дети рабов таким образом выплескивали свою злобу и упивались собственной вседозволенностью.

Извращённая у нас получилась свобода – не свобода в рамках закона, а свобода без границ, которую негодяи всех мастей ловко приспособили себе на службу. Вот и текут реки крови по российским мостовым, и полыхает зарево террора.

Так что же они там в Европе испугались одной тонкой струйки крови эрцгерцога? Правда, одна из пословиц гласит, что и от одной спички может пожар разгореться, да, авось пронесёт… Нас-то балканские события не должны коснуться – пусть у Габсбургов голова болит при разбирательстве с бывшими провинциями, раз не сумели удержать под своей властью. Тоже мне -Сербия, Хорватия, Черногория – Монтенегро, черт побери! Сколько новых царьков породила их независимость, сколько амбиций и неутоленных аппетитов. И то же опьянение свободой, и та же встряска, вынесшая на поверхность муть…

Те, кто думал подобным образом, фатально ошибались. Сараевский выстрел привел к вступлению России в войну, которую историки в дальнейшем назовут Первой Мировой.

После появления официальных сообщений в газетах повседневная жизнь в России не изменилась: не исчезли ни мыло, ни спички, ни продукты из сверкающих витрин. Рестораны и театры наполняла по вечерам нарядная публика, люди увлекались техническими новинками, постепенно входящими в быт – автомобилями, телефонами, самодвижущимися лифтами. Авиация развивалась, обещая в двадцатом веке расширить горизонты, что позволило бы людям долететь до края Ойкумены.

В архитектуре и искусстве царил модерн – изящество простоты, отвергающее излишества и вычурность. Утренние газеты приходили вовремя, почта работала без опозданий, а у петербургских снобов появилась новая привычка – завтрак в кафе после прочтения прессы и обсуждение происходящего на театре войны.

Ах, как это мило – сидеть на набережной в погожий летний день, любоваться прозрачной невской волной, критиковать нашу политику и предлагать мудрые военные ходы – жаль, верховный главнокомандующий об этом никогда не узнает…

Вскоре прошла мобилизация, и столыпинские вагоны, набитые солдатиками, потянулись на запад. Родион Таланов, оставив Верочку с малышкой на попечение родителей, уехал на фронт сразу же после объявления войны. Туда же в составе своей части отправился и Митя Астафьев: он успел послать короткую телеграмму с дороги, чтобы успокоить родных и не оставлять их в неведении.

Анастасия Александровна засобиралась в город: ее встревожили слухи об экономическом кризисе и возможном падении рубля. И хотя она не слишком разбиралась в финансовых вопросах, но не нужно быть крупным специалистом, чтобы понять последствия удешевления денег, – достаточно обладать здравым смыслом.

Викентий попытался убедить сестру не торопиться, но на этот раз Асенька его не послушалась, и уже в начале августа Астафьевы в полном составе вернулись в Песчанск.

Аня и Маруся дулись на мать: первая полагала, что теперь можно поставить крест на учебе в Санкт Петербурге, а вторая тревожилась из-за Миши Таланова: он не давал о себе знать с тех пор, как уехал в экспедицию. Ваня Астафьев тоже недоумевал – к чему спешить в пыльный город, если целый месяц до сентября можно было жить на даче?

В городе на Анастасию Александровну пролился дождь приглашений на благотворительные балы, собрания женских организаций и непременные семейные торжества друзей и знакомых. Привычная круговерть жизни успокоила ее, и Асенька благополучно забыла, зачем так рано сорвалась с дачи. Она ни разу не зашла в банк, не проверила состояние дел, а ее благие намерения так и остались нереализованными. Если же Асенька мысленно возвращалась к ним, то сразу вспоминала о Викентии, как о палочке-выручалочке.

Через несколько месяцев все изменилось. Сначала из аптек повсеместно исчезли вата и бинты, потом начались перебои с"колониальными товарами» – чаем, кофе и порошком какао. Известия с фронта не радовали: огромными усилиями удавалось сдерживать германские войска на нашей западной границе.

Потянулись раненые в эшелонах, следующих на восток. Маруся и Рая бегали на вокзал посмотреть на них, а потом долго ревели навзрыд в Марусиной комнате. При виде увечных молодых людей, в глазах которых была такая тоска, словно у людей, крепко побитых жизнью, Маруся испытала чувство вины за то, что избежала подобной судьбы, и обильные слезы Маруси ублажали ее больную совесть.