Читать книгу Каторгин Кут - Алёна Берндт - Страница 10

Проезжая по улицам Погребцов, Степан старался не смотреть на встречных прохожих, с любопытством его оглядывающих. Рыжуху тут знали, а вот седока… потому и разглядывали теперь незнакомого бородатого мужика.

Двор Настасьи Крупиной не выглядел, как покинутое хозяйской рукою подворье, крепкий добротный дом и постройки говорили о том, что бабка Марья правду говорила – хозяин оставил семью с крепким хозяйством, а хозяйка имела силы и сноровку его не запустить.

– Хозяйка, дома ли? – крикнул Степан, стукнув в калитку.

– Дома, дома! – отозвался откуда-то со двора женский голос и вскоре заскрипели ворота.

Хозяйка дома отворила створки крепких ворот и пустила во двор Рыжуху, тут же подбежал мальчик лет восьми и принял лошадь у Степана.

– Марья Тимофеевна сказывала, что тут работу справить надобно, – сказал Степан хозяйке, – У меня и инструмент с собой, покажи, хозяйка, что надо.

– Да что, знамо дело, бабе одной-то без мужских рук в хозяйстве тяжко, ответила хозяйка, – Ясли поправить, в амбаре короба развалились, ну и ещё, по мелочи. Тебя Степаном звать-то, мастер?

– Степаном, – кивнул Степан и подмигнул мальчишке, который выглядывал на него из-за телеги, тот испуганно ойкнул и убежал в дом.

– А меня Настасьей Никифоровной зовут. Ну, пойдём, покажу работу.

Степан стеснялся смотреть на хозяйку, которая насмешливо улыбалась, и сама не смущаясь разглядывала гостя. Была она молода и румяна, черные волосы выбились из-под платка, улыбалась приятной улыбкой чем немало смущала Степана.

Работы оказалось немного, Степан управился довольно быстро, к тому же хозяйка давно заготовила и новые доски на короба. То и дело в амбар украдкой заглядывали любопытные детские глазёнки, пока строгий окрик матери не гнал мальцов с поручением. Как и говорила Марья Тимофеевна, у Настасьи ребятишек было четверо, старшему мальчонке Егорке было лет восемь-девять, двое его братьев недалеко от него отстали, а младшей девочке было лет пять. Закончив в яслях, Степан подобрал бросовую деревяшку и скоренько выстругал ножиком маленького коника, положив его к себе в карман. После, когда снова сел передохнуть, сострогал ещё собачку и медвежонка, а потом и куколку в долгом сарафане. Положив на скамью под окнами игрушки, он пошёл докладывать хозяйке, что работы окончены.

– Благодарствуй, Степан, – степенно сказала Настасья, – Руки у тебя мастеровитые, всё ладно сделал, – она протянула Степану узелок, – Вот, не побрезгай гостинцем, бабке Марье от меня поклон передай.

Вручив Степану деньги за работу, оговоренные ещё утром, Настасья чуть зарделась, когда Степан вернул ей монету со словами:

– Купи, хозяйка, ребятишкам от меня гостинец, какой они сами любят! Спасибо тебе, Настасья Никифоровна, ежели ещё какая помощь нужна будет – зови, пособлю, чем смогу.

Ранние осенние сумерки уже заиграли над лесом, когда Степан вывел со двора Крупиных Рыжуху и направился в сторону Бондарихина выселка. В соседнем с Настасьиным дворе у калитки стояла старуха с клюкой и недовольно жуя пустым ртом глядела на Степана.

– Что, бабка-то Бондариха жива, али неможется ей? – спросила она идущего рядом с Рыжухой Степана, – Ты кто таков и чего приехал?

– Здравствуй, бабушка, – вежливо отозвался Степан, что ж поделаешь со старостью, – Марья Тимофеевна в добром здравии, слава Богу. А я по делу приезжал, Степаном Кузнецовым зовусь.

– Ишь ты! «Марья Тимофеевна»! – проворчала старуха, – Отец Игнатий вот на её наложит епитимью за ведовство, а то и чего похуже!

Степан не стал слушать старухино ворчанье, запрыгнул в лёгкую телегу и пустил Рыжуху рысью. До темна охота было дома оказаться, страшили Степана места глухие, болота да тёмный ельник… так и казалось, что за каждым кустом чужие злые глаза за ним наблюдали! Степан мотал головой, отгоняя такие мысли, что же, засиделся он на выселке, в люди стало боязно выходить – то не дело! Надобно такие думы прогнать из головы, вон, и бабы глядишь за клюквой ходили, и мужики… а он боится, слыханное ли дело! А всё же подгонял Рыжуху, которая и сама хотела поскорее оказаться дома.

К вечеру подморозило, и телега легко катилась по примёрзшей дорожной колее, и вскоре Степан увидал зажжённый Марьей Тимофеевной фонарь над воротами. И стало тепло на душе – ждёт его названая матушка, от смерти безвременной спасшая…

– Ну что, Стёпушка, притомился? – Марья встретила его у ворот, издалека заслышав путника, – Много работы Настасья-то дала?

– Нет, не много, быстро управился. Вот, тебе гостинец передала и велела кланяться.

– Я ей сказала, Настасье-то, что ты сродник мой, с далека приехал. Вот и ты про себя шибко много не сказывай. Люди теперь всего боятся, злые стали. Ну, поди умойся, да станем вечо́рять!

Степан повёл Рыжуху в стойло, подкинув свежего сенца и сыпанув овса. Хороша лошадка, послушная и резвая, похлопал Степан кобылку по крупу, быстро его до дому довезла. Вон, месяц только народился на небе, а за лесом затухает вечерняя заря.

– Ты, Стёпушка, фонарь у ворот потуши, – сказала бабка Марья, – Ни к чему нам… гости ночные, а свои все дома! Сказывают, что недавно в Гороховцах пропал дьяк, шёл вечером, откудова-то вертался лесом. Да и не дошёл. Урядник сказал – может он спьяну на болото забрёл, да и сгинул! Шапку только на кустах у болот и нашли. Остеречься надобно.

– Матушка, а тебе никак неможется? – приглядевшись, спросил Степан, – Не приболела ли, родимая?

– Что-то печёт нутро, Стёпушка, – Марья зябко повела плечами, – Ничего, не тужи, сейчас заварим чайку с медком да травами, как рукой сымет! Видать подстыла, погоды-то уже холодные, скоро зима.

Степану тоска легла на сердце, не спал он ночь, слышал, как ворочается у себя бабка Марья, тяжело и хрипло дыша. Только под утро сморил его сон, на тёплой лежанке у печи, покрытой мягкой овчиной.

Две недели болела Марья Тимофеевна, и всё время Степан с ней был неотступно. Жар донимал её, Степан всё делал, как она сама укажет – брал из нужных мешочков корешки и сушёные ягоды, томил в печи и поил больную отварами. А пока та спала, молился непрестанно, бил поклоны под образами, с мольбой и надеждой глядя в лики святые, которые казались живыми в тусклом свете лампадки.

Отошла, отступила хворь, проснулся как-то по утру Степан, а Марья Тимофеевна уж и тесто налаживает, да тихо припевает что-то. Заулыбался Степан, радостно на сердце стало, оздоровела матушка, поёт…

Днём забрался Степан на крышу дровника, кой-чего поправить, покудова дождя не принёс холодный ветер. Орудовал там, а сам всё думал… как уйти ему, как оставить названую матушку… спасла его, столько сил положила, вот теперь, когда сама приболела… как бы она управилась, кабы его рядом-то не оказалось? Жалко её покидать…

Заболела душа, может статься, и его матушка родная так вот теперь одна… и воды подать некому, ведь и ей годов уж не мало, коли жива! Застучало сердце, хоть разорви его пополам! Поднял Степан глаза вверх, где плыли по небу серые тучи и гнал злой осенний ветер своё стадо.

– Степан! – кричала вернувшаяся с деревни бабка Марья, – Ты что там, застыл? Али забыл, что на ярмарку нам надобно? Давай-ка, спускайся, сбираться начнём. Завтра до свету выезжать надобно, чтоб на торг успеть.

Как Господь управит, решил Степан, оставляя свои горькие думы, зима ещё впереди, и спасибо, что есть где её зимовать, где голову преклонить да душой согреться!

На ярмарку поехали затемно, когда ещё даже заря не занялась, Степан вывел Рыжуху и запряг в гружёную телегу:

– Терпи, Рыжуха, терпи, родимая! А вот на ярмарке сахарку тебе дам!

Ярмарка в большом селе Богородское, что от Погребцов верстах в двадцати, а то и больше, только ещё начинала просыпаться, когда приехали Марья Тимофеевна со Степаном. Бабка Марья указала Степану:

– Вон туда вставай! Мы с Иваном, когда он жив был да бондарничал, завсегда там становились, вот опосля и я… Я не каждый раз езжу, иной раз и без надобности. А в этот год и мёду довольно, да огород дал урожаю, слава Богу! А нам с тобой столько-то и не надобно, вот продадим, авось чего и выручим. Полотна купим, рубаху тебе новую сошью.

Расцвела ярмарка товарами, Степан и оглянуться не успел, как запестрели в толпе покупателей цветастые женские платки, зазвенел заливистый смех ребятишек возле торговца свистульками. Удивился, когда только и успевал подавать Марье Тимофеевне туески с мёдом, торговля бойко шла – покупатели то и дело приговаривали что этот мёд лучший, они на ярмарку за тем и шли. Да ещё и переторговать друг друга пытались, когда уж немного совсем такого товару оставалось.

– Ну вот и ладненько, – поправляя свой платок, говорила Марья Тимофеевна, – И веники наши мы с тобой пристроили, вон, гляди – Толоконников-то со своими так и стоит, никто не берёт. А ведь городской-то банщик дважды мимо шёл, да что-то морщился.

– Так у него веники голые, – заметил тихо Степан, – Вот и не берёт никто. Либо собирал не так, либо сушил не по уму.

– Ты тут Рыжуху нашу покарауль, да телегу тоже, народу всякого бродит, – сказала Марья Тимофеевна, – А я покудова пойду по надобности чего куплю. Вот, спрячь у себя подальше, – она протянула Степану кошель с деньгами, отбавив немного на покупки и ушла.

Степан немного озяб, ветер не шутя гнал жухлую листву по сельской площади. Накинув на Рыжуху попону, прихваченную из дома, Степан забрался в телегу и накрыл ноги овчинкой. Разглядывая народ, он вдруг выхватил в толпе весёлое лицо с холодным прищуром знакомых хитроватых глаз.