Читать книгу Каторгин Кут - Алёна Берндт - Страница 14

На утро после того дня, когда Степану вместе с сыновьями деда Архипа довелось помогать на пожарище, они собрались и отправились дальше, по своему делу в Елашиху, где их ждала работа. Степан сидел на санях молча и не вступал в разговор Макара с братом Ефимом, которые живо обсуждали происшествие в Ярмилино. На душе было тяжко.

До Елашихи оттуда было недалече, дорога была езженая и резвый мерин шустро перебирал мохнатыми копытами, взметая тонкую пелену снега, только чуть покрывшую землю. Муторно было у Степана на душе. Да и что сказать, как тут не тужить, коли ещё и половины пути он не прошёл до своей родной сторонки, а уже вона какие приключения свалились на его голову… Эдак то и вовсе немудрено живому до родной Сосновки не добраться! А ведь и верно говорили острожники из бывших, что по выходу с острога оставались жить там, в Солонцах. Никто их здесь не ждёт, все смотрят косо, и никто тебе не поверит, ни единому твоему слову…

– Что, Степан, пригорюнился? – спросил дед Архип, – Иди-кось, вожжи возьми, а то у меня старые кости озябли. Ветер-то вона какой, руки окоченели…

Степан очнулся от своих дум, словно проснулся. Макар с Ефимом дремали, привалившись друг к дружке и мерно покачивались в такт шагам пегого мерина.

– Ты эту кручину на душе не держи, мил друг, – распознав Степановы терзания, сказал дед Архип, – Урядник этот… Баланов, человек глупый, не о том думает, не о том хлопочет. А за деньги, что у тебя Микитовы молодцы утянули ты не горюй! Руки-ноги у тебя на месте, голова светлая, силы пока есть – деньги дело наживное! Не тужи, заработаем! На-кось вот, краюху пожуй покамест, скоро уж и на месте будем. Там у меня сродник, в Елашихе-то, у него и остановимся.

– А что за работа-то, дедо? – спросил Степан, принимая из жилистых рук деда Архипа угощение, – И почто он, барин-то этот, своих в работы не берёт, Елашинских? Ведь поди ж и там мужики есть, кто плотничает не худо.

– А то! Знамо дело – есть. Да барин-то этот… из бывших, папенька евойный почитай шесть деревень крепостных тут получил в приданое за женой-то. А после вона как, вольную всем царь-батюшка подписал. Наш-то барин молодой дюже сердился на это, а что поделаешь?! Приказчика приставил, ох и лютого, а мужики елашинские того на вилы… Да, были времена… Ну вот, молодой-то барин на Елашинских теперя зуб имеет, и в работы их не берёт. Он за зиму отседова в город уезжает, там у их дом большой, вот и зовёт, чего в его отсутствие поправить надобно в усадьбе. Меня с сынами третий раз зовёт, староста Елашинский меня хорошо знает.

– Поди их разбери, городских-то, – сказал проснувшийся Макар и слышавший разговор, – А наше дело работу справить, тем более что платить барин не скупится, и то хорошо. Ты, Степан, приляг, поспи, я посижу. А то у тебя дюже вид уставший.

Степан лёг на солому и поплотнее закутался в лошадиную попону. Осенний злой ветер сердито метался в верхушках елей и гонял сероватые облака. Не отпускала тоска, так и томила душу, и никак Степан не мог от неё отделаться, так и задремал, в горькой думе.

Елашиха оказалась довольно большим селом, не в пример Погребцам или Ярмилино. Одна улица даже была вымощена камнем, теперь припорошенным снежной позёмкой, она тянулась до самой усадьбы с широким двором перед каменным домом со множеством построек по двору.

Работы им отрядили много, дед Архип даже сперва чуть повздорил с местным старостой, худым и бледным мужиком средних лет, который и своих знакомцев тоже отрядил на работу в усадьбу.

– Ты, Пантелей, почто сразу не сказал, что здеся работы на неделю, – ворчал дед Архип, – Я домовничать Николая оставил, сказал – ворочусь третьёго дня.

– Да что ты, Архип Гаврилыч, твои робяты справные, за три дни и управят! – ускользая глазами от сердитого дедова взора отвечал елашинский староста, – Не боися, что дак и мои подсобят.

– Подсобят, как же! – ругался дед, – О прошлом годе так пособили, переделывать пришлося!

Поругался дед Архип, да не обратно же ехать. Так и ходили на работу в усадьбу до свету, работали, пока можно было хоть что-то видеть в сумерках, но Степану нравилось, и он не жалился на судьбу. Кормили справно, а сродник деда Архипа, у которого разместились на постой, мужик был душевный и щедрый, потому к возвращению с работы всегда был готов самовар.

Неделя пролетела незаметно, работа была сделана, и управляющий в усадьбе пристально осматривал сделанное, но придраться было не к чему, к тому же и наказ хозяина надобно было исполнить – рассчитаться с работниками сполна. Что и было исполнено.

Домой возвращались усталые, но заработком были довольны. Макар с Ефимом накупили в магазине гостинцев ребятишкам и жёнам, дед Архип тоже внукам кой-чего прикупил, а Степан вёз за пазухой два платка. Красивые, цветастые, с кистями! Один Марье Тимофеевне в подарок, а второй… думал, вот доедет до Сосновки, и матушке подарит.

– Лавка в Елашихе богатая, не в пример нашим-то, – говорил Макар, рассматривая гостинцы, – И магазин у них недавно совсем сделали, местный купец расстарался, выстроил. А тебя, Степан, управляющий-то приметил, как ты резаком своим узоры правишь! Думаю, что скоро тебе ещё работа будет, у нас такие слухи быстрым шагом -то по округе ходят. Так что пустой домой точно не отправишься! А может и передумаешь, да и останешься? Присватаем тебе девицу попригожей, а?

Братья дружески толкали Степана в бок, и так тепло ему было… словно и он был им родня! И не поминали ему прошлого, будто его и не было. Может всё ж и такие люди будут ему попадаться, а не только тот урядник, Баланов…

Вернувшись домой, Степан застал Марью Тимофеевну в здравии, названая матушка обрадовалась и его возвращению, и подарку:

– Ох, Стёпушка, краса какая, – она погладила рукой мягкий плат и кисти, – Благодарствуй, сынок!

Зажили они прежней жизнью. Зима разгулялась, расходилась широко, трясла снежными шапками облаков, рассыпая по округе нарядное покрывало и одевая лес в свой наряд. Затрещали морозы, вырисовывая на окнах диковинные узоры. Степан глядел на них и думал, вот бы и ему мастерство иметь, да на дереве такие картины резать. Бабка Марья достала из сундука добротный мужнин кожух и чуть подправила его на Степана, а за валенками ездили в Погребцы. Жизнь текла размеренно, и порой Степан ловил себя на мысли, что он страшится прихода весны…

А между тем слова, сказанные Макаром при возвращении с Елашихи, подтвердились, о Степане разошлась молва по округе. То и дело прибывали на выселок гости с предложением изукрасить новые ставни или крыльцо. Сначала Степан беспокоился сможет ли, выйдет ли у него и опасался испортить работу, но вскоре понял, всё у него хорошо выходит, рука «ложится» как надо, дело идёт.

К Рождеству у него уже было собрано денег больше, чем он «подарил» тогда Миките и его сотоварищам, там, на болоте. Он вроде и не старался всё складывать – матушке названой всегда покупал гостинцы и нужное для хозяйства, хоть Марья Тимофеевна его за то журила. Накопленное дома не держали, потому как хоть и злилась зима, напуская стужу, а молодцов Микиты-Кутерьмы это не пугало. То и дело доходили слухи один другого страшней, потому и отвезли что было ценного к деду Архипу, а тот уговорился со старостой, чтоб в управе в железном ящике сохранил. Там уж точно никому не добраться, кто до чужого охочий!

– Настасья-то Крупина всё о тебе справляется, как ни бываю в Погребцах, – хитро поглядывая на Степана, рассказывала бабка Марья после своей очередной побывки в селе, – Видать, приглянулся ты ей. Ну, что взять, баба-дура, не сдержалась на язык, ты уж её прости, Стёпушка. Может пригляделся бы… хозяйка она хорошая, да и с лица приятная. Вот бы и зажили хозяйством, замуж бы её позвал, а?

– Кто за меня пойдёт, что ты, матушка, – качал головой Степан, – Да и я… ведь душа болит, а ну как матушка жива… а я…

– Да уж знамо дело, душа болит, – кивала Марья Тимофеевна, – Так вот по весне бы и поехал на побывку, да и обратно к жене вертался… И матушку с собой, чего ей там одной? А мы бы с ней здесь, ох, и хорошо бы! И в лес по ягоды, и на реку… Хорошо!

Степан лежал на припечке, привалившись к тёплому печному боку и улыбался. Светлая душа у Марьи Тимофеевны, миловал его Господь, когда в тот день послал её на болото.

– А я и без жены сюда вернусь, коли примешь, матушка, – улыбался Степан, – И работа мне тут имеется, а если и матушку мою сюда бы… Душа на месте, когда все дома вместе, так дед мой говаривал.

– Как не приму, Стёпушка, ты мне уж почитай, как сын! – качала головой бабка Марья, – А матушка твоя, коль согласна будет, сестрицей мне станет, вот и заживём. Думашь, сладко мне одной-то на выселке? Старость-то, вот она, уж под окнами так и ходит…

С того дня они всё чаще говорили про то, что Степану надо домой побывать, чтоб за матушку не болела душа, да и вернуться жить сюда, и уже не так беспокойно стало ему ждать весны, а она уже звенела совсем рядом, пугая зиму. Права Марья Тимофеевна, здесь теперь его дом, вот и молва добрая о руках его умелых пошла всё дальше, уже и в Елашихе у него заказчик нашёлся, и в самом Богородском.

Вот и собрался тогда Степан в работы, в богатый дом в Богородском. Собрал инструмент, книжицу с узорами прихватил, что Марья Тимофеевна подарила. Обнял названую матушку, да и поехал с посыльным, которого заказчик с Богородского прислал. Работы там было недели на две, изукрасить домашнюю часовенку.

Степан уже заканчивал работу, выводил последние узоры и правил, оглаживал работу, когда пришёл местный конюшенный и сказал, что к нему приехал Архип Гаврилович. Увидав деда, Степан сразу понял, что недобрую весть принёс ему старик.