Читать книгу Каторгин Кут - Алёна Берндт - Страница 7

Бабка Марья Бондариха жила на выселке верстах в пяти от деревеньки Погребцы. Ей не было и тридцати, когда она овдовела, с той поры осталась она одна на большом подворье мужа, занимавшегося бондарством. Только если раньше ехали на выселок телеги за бочонками и большими кадками, то после смерти мастера дорога туда почти заросла. Сама Марья была родом из Елашихи, которая от Погребцов в тридцати верстах, а в Елашихе про Марьину бабку с почтением и страхом говорили – «она ведает». Теперь и Марья ведала травы и коренья, только вот людям помогала с неохотой, зная пересуды о себе в Погребцах. А с «лёгкой руки» отца Игнатия в Погребцах бабку Марью звали ведьмой.

– Ить, оно как? – вопрошал отец Игнатий при любой оказии, – Любая хворь, она что? Она нам во благо дана, дабы душу нашу испытать и излечить! А которые-то ищут спасения от хвори не в молитве истовой, а в бабкиных присловьях! Дело ли это? Нет, не дело!

Жители Погребцов согласно кивали и осуждающе качали головами. До тех пор, пока какая-нибудь хворь не приключалась у самих, или родных, вот уж тогда как-то забывались проповеди отца Игнатия, суетливо собирался узелок с подношением и опасливо озираясь пробирался кто-то по-за околицей на старую дорогу, ведущую на выселок.

Особенно не любил отец Игнатий, когда вопреки всему, при помощи бабки Марьи появлялся на свет младенец, который и родиться-то должным образом не мог… Потому как на всё воля Божья, твердил он матери и родне, которые приносили ему такого младенца крестить.

– Не приняли вы волю Господа, прибегли к помощи богопротивной, можно ли мне совершить крещение… не ведаю я того! – возведя глаза к образам, говорил отец Игнатий.

Только однажды не заприметил он, что в Крещальню пришла сама бабка Марья и стоит тихонько у двери. А когда начал он свою «отповедь» чудом выжившей роженице, с испугом смотрящей то на него, то на своё дитя, тут и подала Бондариха голос:

– Ежели на всё воля Божья, что несомненно так и есть, так не Его ли волей оказалась я у них в избе, не Его ли велением смогла спасти младенца? Без веления Божия ничего на земле не творится, али ты, батюшка, в том имеешь сомнение? Молиться тебе нужно… и я о тебе помолюсь!

С той поры отец Игнатий хоть и поджимал недовольно губы при таком случае, хоть и сердился ещё больше, когда видел, что бабка Марья сама явилась в храм на службу и стоит у самого притвора, но младенцев крестил непрекословно и поумерил свои осуждения тех, кто обращался с нуждами своими к Бондарихе.

Только единожды упрекнул он Марью, что на исповедь к нему не является:

– Видать потому ты, Марья, и схоронила своих-то родных деточек во младенчестве, – сказал ей тогда отец Игнатий, – Гордыня тебя обуяла, чужих-то детей спасаешь… а своих детей и мужа схоронила. Исповедуйся да покайся, покудова не поздно, душе твоей облегчение выйдет!

Ничего не ответила ему тогда Марья, посмотрела только, словно в душу его заглянула. Усмехнулась чуть, да и ушла. Больше не ездила в Погребцы на службу, поговаривают, что иной раз в родной Елашихе в церкве видали её, да то отцу Игнатию было неинтересно.

Так и жила она своим мирком на выселке, который вслед за ней стали звать Бондарихиным. За последние годы стала бабка Марья чуять слабость, вроде бы и голова светла, и руки сноровисты, а сил будто поубавил кто… Но всё равно гнала от себя такие мысли, и чуть свет шла в лес или на луг, или на болото, собрать нужные травки и корешки, тогда будто и ей силы прибавлялось.

Вот и в то утро, проснувшись ещё до свету, наладила она Рыжуху и собралась поехать до дальнего лужка, по-над болотом, глянуть, можно ли нынче будет добраться туда на сенокос, да поглядеть, не разошлась ли уже «птичья трава».

Лёгкая телега, сработанная ещё мужем Марьи специально для неё, подпрыгивая катилась по лесной старой дороге, солнце уже начало припекать спину, когда она наконец добралась до места. Привязав Рыжуху у пышного куста, она оставила её объедать сочные листья, а сама отправилась на приметную полянку у болота.

Пока шла, наткнулась на покинутое совсем недавно костровище, уголья подёрнулись золой, но ещё чуть тлели. Нахмурилась бабка Марья, дрожь прошла по спине… ой и худые люди ночевали здесь ночь, потому что от костровища в лес уходила дорожка из смятой травы и мха, по ней явно тащили бездыханное тело… у самого костровища и вовсе виднелись капли крови на сизом мху.

«Опять они, – покачала головой Бондариха, – Микита-Кутерьма и его робяты, больше некому! У, душегубцы, нет же на них управы никакой! Пособляют они, больше некому, путникам пропасть в наших краях, ох, глубо́ко чёрное болото, сколько ещё душ примет без покаяния!»

Хоть и жила бабка Марья на выселке, а про ватагу бывшего каторжника, прозванного Микитой-Кутерьмой слышала! Болтали разное, конечно, поди разбери, где правда, но то и дело сама она, ходивши по лесу, натыкалась на страшные следы…

Велика ли была их добыча, неведомо, но как-то этот Микита угадывал, что именного этого путника доискаться будет некому, и так тихо обстряпывал свои тёмные делишки, что в земской управе только рукой отмахивались – какой-такой Микита, какой ещё Кутерьма, не слыхивали, да и пострадавших нет, не идут жаловаться, а то, что народ придумал – так то байки!

А как им, пострадавшим, прийти с жалобой, коли приняло их бездонное чёрное болото… приняло, и уже не отпустит никогда. Так и гуляли по округе, промышляя наживу, молодцы Микиты-Кутерьмы.

Увидев такую картину, хотела было бабка Марья поскорее уйти, вон, костровище ещё живо, а ну как вернутся?! Но ноги будто сами понесли, ведь полянка с «птичьей травой» вовсе недалече, а потом, по неглубокому овражку от озерца она вернётся к своей Рыжухе, никто и не приметит… зря что ли добиралась в этакую даль!

С опаской оглядевшись, пошла бабка Марья, прячась за кустами и подъельником, но тихо было в лесу, птичий гомон только говорил о том, что живёт лес своей жизнью и не ведает ничего о Миките и его ребятах.

Полянка желтым-желто цвела, входила в силу «птичья трава», и уже собралась было бабка Марья вертаться, как услышала тяжёлый вздох и замерла. Болото что ли пыхтит, гнала она от себя мысль, что это может быть человек, но уже не уйти, а ну как живая душа…

Она осторожно развела в стороны широкие еловые лапы, скрывающие от неё бережок небольшого озера, и вздрогнула всем телом. На берегу, весь в засохшей чёрной болотной грязи лежал человек. Голова его была запрокинута, вода омывала его затылок, грудь тяжело и мерно вздымалась – человек дышал.

Оглядевшись, Марья прислушалась – нет ли кого поблизости и только после того вышла из укрытия под елями. Мох и трава на берегу были примяты и вымазаны болотной грязью, Марья поняла, что человек полз сюда к озеру цепляясь за землю руками.

«Изверги! Душегубцы! – думала бабка Марья, спеша обратно к своей Рыжухе, – Это как же, такое учинить, живьём человека в болото… Ох, ох, чует сердце, недобром это кончится!»

Как бы ни думалось, что аукнется ей таковое доброе деяние и поплатится она за спасение, вдруг он один из этих… а всё же не бросать теперь его тут. Распрягла она свою Рыжуху, с сожалением оставив под кустом свою телегу, чтобы вернуться за ней после, и начала ладить на оглобли еловые волокуши. Что поделать, сил на то, чтобы поднять такого крепкого сложением человека на телегу у неё нет, на лапник бы хоть затащить, и то…

Откуда ни есть, а силы нашлись, и зашагала Рыжуха вдоль овражка, таща за собой стонущего от боли человека.

В другой раз Степан пришёл в себя, когда кругом было темно. Разлепив глаза, он почуял, как снова накатывает муть, и темнота кружится перед глазами. Зажмурившись, он вздохнул и попытался провести рукой подле себя. Понял, что лежит он на тюфяке, набитом душистыми травами, пахло резко и терпко, но приятно. Где-то вдалеке слышался голос выпи, и поведя глазами, привыкшие к темноте глаза Степана разглядели растворенное настежь небольшое оконце, придёрнутое колышущейся на лёгком ветру занавеской. Он понял, что лежит то ли в клети, то ли в чулане, потому что по стенам были развешаны пучки трав и какие-то мешочки.

Степан с трудом поднял руку и попытался ощупать голову, она не почти болела, только во всём теле была сильная слабость и потому каждое движение давалось ему с трудом. Поняв, что голова его так же перемотана, он даже не стал пытаться вставать, так и лежал, накрытый льняным покрывалом. Решив, что дождётся утра и обязательно увидит своего спасителя и благодетеля, избавившего его от неминуемой погибели там, у болот.

Но когда заря уже разлилась по небосводу, украсив нежным малиновым светом верхушки сосен, Степан уже спал. Глаза сами сомкнулись, сон пришёл, целительный и сладкий, и теперь он не был похож на горячечный бред умирающего человека. Таким его и нашла бабка Марья, вошедшая утром в клеть поглядеть на своего невольного постояльца.

Положив свою тёплую сухую ладонь ему на чело, она одобрительно покачала головой, после налила воды в стоявший рядом с больным деревянный ковш, ручка которого была искусно украшена фигуркой медведя, и пошла на двор заниматься своими делами.

Идет на поправку её невольный постоялец, думала бабка Марья, и от того ей было немного боязно… ведь до сей поры она не знала, кто же он таков… откуда взялся этот пришлый человек. Уж она-то на своём веку народу всякого-разного повидала. И вот таких, как тот, что лежит теперь в клети, тоже… не один год положив на каторжный труд в расплату за содеянное ими зло, они были обижены на целый свет. Потому и сбивались в стаи, подобные волчьим, чтобы отомстить всему миру за свою ошибку, за порушенную своими же руками судьбу.

И теперь Марью одолевали сомнения… вроде бы жизнь человеку спасла, дело благое сделала! А стоила ли эта жизнь спасения, коли Господь привёл этого человека туда, на болото, к костровищу, у которого собирались сотоварищи Микиты-Кутерьмы… может, и он сам не одну безвинную душу загубил!

Качала головой Мария, орудуя тяпкой на грядке, хмурила брови и обращала к небу вопросительный взгляд. Но молчало небо, видать не было и у него ответов на её вопросы.

Решив, что и её на болото привел Бог не просто так, а чтобы спасти этого человека, Марья всё же на всякий случай положила себе в карман фартука небольшой мужнин «богородский» ножик… он им медвежат да зайцев из липы для ребятишек резал. А теперь вот и Марье в помощь, коли придётся, не приведи Господь!

Вот очнётся её постоялец, тогда и решит Марья, что с ним дальше делать. Может и свезёт обратно на болото его, разбойника…