Читать книгу Каторгин Кут - Алёна Берндт - Страница 8

Проспав, а сколько и сам Степан не ведал, проснулся он на рассвете со светлой лёгкой головой. Заслышав, что хозяйка во дворе покрикивает на скотину, он приподнял голову. Голова не кружилась, только казалась тяжёлой, руки-ноги плохо слушались его, и он ощутил просто зверский голод, живот подвело так, что было больно.

Свесив ноги с топчана, на котором он лежал, Степан посидел чуток, прислушиваясь к себе. Не хватало ещё встать, да и упасть тут, новых хлопот по уходу за ним хозяйке с хозяином принести. Было страшновато подниматься на ноги, он оперся на топчан и немного постоял, привыкая к чуть покачивающемуся под ногами полу.

Оглядев себя, Степан увидел, что одет он в чистое исподнее, висящее на нём, как на жерди. Тот, кому принадлежало бельё либо был гораздо крупнее Степана, либо сам Степан так исхудал за эти дни… Сколько дней он лежал? Степану думалось – наверное пару дней он в забытьи был, спасибо доброму человеку, кто о нём заботился. Куда же он попал, в чей двор?

Придерживаясь за стену, Степан медленно двинулся к приоткрытой двери, ноги шли, словно деревянные, он с трудом переставлял их, но хоть пол перестал под ним качаться. Степан часто дышал, пройдя несколько шагов он устало остановился перевести дух.

Когда он появился во дворе, то защурил глаза от света, и не видел, как настороженно смотрит на него пожилая женщина, стоявшая у хлева с вилами в руках.

– Ну, добрый человек, гляжу, Господь тебя миловал, на белый свет дозволил глядеть, – сказала бабка Марья, отставив вилы в сторону, – Токма ты не спеши ходить-то, надо помаленьку, кабы снова худо тебе не стало. Идём-кась в дом, накормлю тебя чем Бог послал.

– Здравствуй, матушка, – тяжко дыша от слабости ответил Степан, – Дозволь сперва тебе поклон земной отдать, ты меня от смерти спасла да выходила?

– Опосля станешь кланяться, – строго сказала бабка Марья, – Не для того я с тобой столь ночей не спала, чтобы тут на крыльце помер. Ступай в дом, вон туда, да садись, а то повалисся тут, не дотащу тебя снова-то.

Степан послушно повернулся и держась за широкие перила пошёл на крыльцо, куда указала хозяйка. Оказавшись в просторных сенях, Степан без сил опустился на коротенькую лавку, стоявшую у стены. Когда перед глазами перестали мелькать серые «мошки» он оглядел сени и от изумления даже привстал.

Чудесная резьба украшала и притолоку над дверью, и наличники небольшого оконца в сенях, выходящего на двор. На широкой скамье возле двери стояли две корзины, сплетённые причудливым способом, рядом с ними на небольшом бочонке висели резные ковшички. Степан не мог отвести взор от такой тонкой работы, и даже позабыл наказ хозяйки идти в дом. А когда опомнился и вошёл, то обомлел ещё сильнее. Вся изба была словно сказочный терем, о которых маленькому Степану рассказывала старая бабушка, когда жива была. Так он себе представлял царские хоромы…

Полати над печью были закрыты резными дверцами, с которых на Степана смотрел зимний лес, и домики вдалеке… а вот лиса бежит, оставляя тонкий след на снегу, а там, вдалеке, видны купола церквы…

«Это что же за мастер такое умеет, – думал Степан, едва придя в себя от такой красоты, – Вот бы мне Господь такое умение дал… это же надо, как искусно сработано…»

– Вот и ладно, – вытирая руки в дом вошла бабка Марья, – Как тебя звать, человече добрый?

– Степан Фёдорович, Кузнецов, – отозвался немного испуганный строгим голосом и взором хозяйки Степан, – Я, матушка… не разбойник какой, не думай!

– Опосля о себе поведаешь, Степан Фёдорович, – прервала его хозяйка, – Вот, бери рушник, да поди омойся немного, вода в бочке согрелась. Потом обедать станем, тебе надо сил набираться. А завтра, коли всё ладно будет, баньку тебе подтоплю, нежарко, отмоешься маленько. Рубаха чистая вот, оболочись.

Степан послушно взял, что дала хозяйка и вышел во двор. За клетью, где он лежал то время, покуда болел, стояла большая кадка, крепко сработанная, наверное, тем же мастером, что и дом такой справил, думал Степан, омываясь прохладной водой. Сил от этого словно бы и прибавилось, захотелось есть. Степан плескал на себя воду и поражался своей худобе – это же сколько он болел? Руки стали так тонки, живот вовсе подвело, что рёбра наружу торчали, хоть колотухой по ним музыку играй!

Пригладив отросшие волосы, Степан нащупал заживающий рубец на голове, он не болел, только его и выдавали, что остриженные кругом него волосы, они иголками кололи пальцы.

Вернулся Степан в дом, когда хозяйка уже накрыла на стол – чугунок стоял на припечке и от него по всему дому разносился дух наваристых щей. На покрытом вышитой скатертью столе нарезан каравай, сметана в глиняном горшочке, повязанном тряпицей – у Степана громко заурчало в животе.

Он перекрестился на образа, где тускло горела серебряная лампадка, а после в ноги поклонился стоявшей у стола хозяйке:

– Благодарствуй, матушка, за заботу да ласку. Скажи, как же тебя, мою благодетельницу величать?

– Марья Тимофеевна я, – степенно кивнула хозяйка, – Садись за стол, Степан Фёдорович, отобедай. А уж потом и чай соберу, тогда и о себе всё поведаешь.

Степан взял ложку и вдохнул сытный аромат, благодать так и полилась в него вместе с наваристым супом. Ел он медленно, понимая, что если лишнего перебрать, после будет худо. Он так по-перво́й, когда только попал на работы в подворье смотрителя Севостьянова и давно не евши нормальной еды, каши с маслом наелся. После острожных-то харчей ох и худо же ему было…

Отобедавши, Марья Тимофеевна приказала Степану ложиться на лавку, покрыла его рогожей, а сама стала налаживать самовар.

– Ну, покуда самовар ладится, расскажи, Степан Фёдорович, кто ты таков, откудова будешь, и как в наши места попал.

Степан подробно и без утайки рассказал всё о себе, и как попал в эти края, и весь его только недавно начавшийся обратный путь… который теперь прервался, если и вовсе не закончился. Потому что теперь, лёжа на лавке, Степан снова ощутил, как качается под ним пол.

– А я было испугалась, что ты из этих… кто с Микитой тут по болотам шастает, да людям покоя не даёт, – в голосе хозяйки слышалось облегчение, – Ты не тужи, Степанушко, вот оправисся, и пойдёшь домой, в родную сторонушку.

– Благодарствуй, матушка. Не на что мне теперь в дорогу-то пускаться, – грустно ответил Степан, – Сколько собрал я денег, всё эти душегубцы уволокли! А пуще того мне топора своего жалко! Новый, хороший! Токма купил на ярмарке, увели же, ироды! С им-то я, может, как-то бы и заработал ещё себе на путь-дорогу… Кабы смог…

– Смогёшь, не тужи! – отозвалась хозяйка, – Только быстро не собирайся, покуда не оправисся я тебя не отпущу. Поживёшь у меня, сколь-то мне поможешь в хозяйстве, а где и в люди поработаешь! За струмент не горюй, от мужа моего покойного, Ивана Михеевича, много его осталося. Мой-то век уже недолог, вот и отдам тебе, коли руки твои просят, пусть добром тебе послужат. А пока надо тебе, Степан, сил набираться. То, что ты жив остался, так то только Божиим велением, я думала – покойника с болот-то довезу. А ты крепок и телом, и духом, да и есть на тебя видать какой Божий промысел!

– А расскажи, матушка, кто таков этот Микита-Кутерьма, откудова такой взялся, неужто такое человек может творить… Я хоть и провёл в остроге годов немало, а там все говорили, что безвинно здесь оказались… Неужто и такой, как этот Микита… тоже поди стал бы говорить, что он безвинный да судьбой обиженный…

Бабка Марья взяла в руки иглу и шитьё, села поближе к оконцу, чтобы видно было пыхтящий на дворе самовар и начала свой рассказ.

Откудова такой тать взялся, кто ж то ведает. А только места здесь глухие, до Бога высо́ко, до царя далёко. Поговаривали, что иной раз Микита с робятами и на тракте озорует, а после в болотах прячется – поди отыщи! Тут и местные-то ходить по топям опасаются, чуть оступись и уже не выберешься! Берёт болото своё, обратно редко отпускает!

Было о прошлом годе, когда мужики тутошние собрались было Микиту изловить, когда он купца одного с Барановки ограбил. А тот шибко обиделся, да и добра уворованного дюже было жаль, снарядил мужиков, кто пожелал, награду им щедрую посулил. Ну что, пошли бродить, человек может с десяток, а вернулось четверо. Три недели по болотам их мотало, там да тут показался им Микита, хитрый бес, лукавый! Покажется, да и нет его – как сквозь землю провалился! Как уж он так по болотам нашим ходит, как не топнет… А наших-то трое в болоте сгинули, двое пропали, одному Богу известно, где головушки свои сложили. А один в капкан попал медвежий, как уж так вышло, поди знай! Пока его до деревни несли – помер, Царствие им всем Небесное!

Ходили в село, уряднику жаловаться, а как же! Ну, тот усами повертел, поворчал, чего-то там записал, да и отправил народ восвояси. Посулил разобраться, да может позабыл, а может и не хотел.

Ну и отступились все, теперь мужики гуртом собираются, ежели на ярмарку едут, по одному-по двое не ходят. Иной раз и на покос большой ватагой. Вот такая жисть, что сказать!

Мерно текла Марьина речь, слушал Степан, и на сытый желудок сам не заметил, как сморил его сон. Снились ему огни на болотах, и будто снова щурится на него хитроватый Захар, и нависает над ним здоровенный детина! А Микита, прозванный Кутерьмой, сидит у огня да поигрывает новеньким Степановым топором.