Читать книгу Пусть аисты вернутся! - Алёна Макаренко - Страница 7

Сентябрь-октябрь, 1995 г.

– Снегурка, – дедушка посмотрел на меня, оторвавшись от чистки фасоли, – что ты там усердно пишешь?

Я решила записывать свои сны, потому что они были странными и очень страшными. Я знала, что рассказывать их нельзя, чтобы не сбылись, поэтому подумала, что расскажу их бумаге. Начала с того, что записала сон, в котором за мной в малиннике гонялась мама. На полях жирным выделила слово: «радиация» и поставила знак вопроса. В школе мне не у кого было спросить, что означает это понятие, поэтому я интересовалась у мальчишек, но они отмахивались и говорили одно: «Невидимый яд».

Я не понимала, как яд может быть совсем невидимым? Даже газ, вроде невидимый, а горит синим и желтым. Что означает эта радиация, мне теперь хотелось узнать все больше и больше.

Сказалось, видимо, то, что спустя месяц базу, где мы повстречали «страшные глаза», разобрали на досточки. Эти досточки валялись разбросанные на месте новых домиков. На одну доску я нечаянно встала ногой, к счастью, в туфле с хорошей подошвой. К счастью – потому что почувствовала, что на что-то наступила и в ужасе поняла, что это гвоздь. Я подняла ногу, гвоздь на половину вошел в подошву, поэтому доска висела, будто ее специально приделали. Быстро сняв туфлю, выдохнула: через толстую подошву гвоздь не прошел. Так, впервые обрадовалась, что прошел дождь, и пришлось обуть эти не слишком красивые, но удобные для слякоти «чуни».

Юрка «Боярский», которого мы встретили, возвращаясь через «Десну» домой, сказал нам, чтобы мы не ходили на ту базу, «а то там гвоздей полно, да и пятно там».

Вот тут я не выдержала и спросила, что ж за загадочное пятно? Он пожал плечами и ответил: «Радиационное пятно».

– Тебе не угодишь, дед, – чуть раздраженно сказала я. – Когда гуляю – плохо, пишу – плохо, а что ж хорошо-то?

– Да вот странно мне, что конец сентября уж, а меня в школу не вызывали, – весело сказал он.

– Это тоже плохо? – скептически поджала губы.

– Да чего? Это хорошо.

– После того, как ты помахал перед ними какой-то справкой, они будут тянуть меня до ПТУ. Всё. – резко сказала я.

– У тебя что, проблемы какие? – Почти ласково спросил он. – Че ты ершистая такая?

– Недоспала, – буркнула я. – А что это за справка?

– Какая справка? – дед снова «включил склероз» – еще один термин Олега.

– Справка, с которой ты в школу приходил, – терпеливо объяснила.

– Справка, как справка. Да не было никакой справки. Мы просто мирно пообщались с твоей директрисой. – Он натянуто улыбнулся.

– Как хочешь, – буркнула я. – Ты хоть бы раз ответил на мой вопрос нормально, а то всё: «дурные вопросы», «что за глупости лезут в твою голову» и «отстань».

Дед замялся.

– Вот скажи мне, почему, например, в мой день рождения ты запрещаешь мне смотреть телевизор? Или почему мама напивалась в этот день так, что ее в дом заносили? Почему она чуть не убила меня из-за слова «радиация»? Что это за яд такой? Почему вокруг меня какие-то тайны, объясни?!

Дед молча смотрел на меня. В день моего шестилетия, 26 апреля, я включила телевизор, а дед, как увидел, выключил и разорался, чтобы я не подходила к нему. При слове «радиация» он начинал мелко подрагивать не то от ужаса, не то от злости.

– Снежана, я когда-нибудь тебе объясню. Просто времени мало прошло, больно вспоминать.

Я замолчала и больше этих вопросов не задавала. Не понятно – ему больно вспоминать маму или все эти вопросы с моей родительницей связаны напрямую? Но раз он не схватился, как обычно, за лозину, а честно признался, что ему болит, я просто не имела морального права бередить его раны.

В моем соннике появлялось всё больше записей. Причем записывала я не только сны, но и свои мысли, вопросы и выводы. С наступлением октября на дворе стало еще более одиноко и промозгло. Дожди были затяжными, иногда по нескольку дней. Дни становились всё короче и короче, ночи холоднее, поэтому мы с дедом повытаскивали уже все латаные одеяла. Печка была слишком старая и часто дымила, тепла она и вовсе не давала.

Учеба нам с мальчишками надоела, едва начавшись, а сейчас особенно припекла, поэтому мы слыли активными прогульщиками. Благо, прогуливать было где: село не маленькое, а на любой базе отдыха можно даже затеряться. Правда, ходить по ним уже не очень приятно: все было сонным и унылым. Спали деревья: липы, яблони, груши и катальпы, которые я, по своему невежеству, называла либо «катапальты», либо «катапульты».

Деда стали вызывать в школу, поэтому часто у нас дома были слышны крики и ругань.

Я убегала от него и возвращалась поздно, просиживая дни на пирсе у Десны напротив базы «Стрела».

К концу октября стало совсем холодно, особенно это ощущалось у реки. Поэтому, надев шапку, свитер потеплее и две пары колготок, я все равно продолжала гулять вдоль Десны. Иногда гуляла одна – хотелось отдохнуть от всех. Кроме того, мальчишки все еще не забывали меня учить чему-нибудь новому, но осенью мой мозг отказывался адекватно реагировать на полученную информацию.

– Снежка, а что ты тут делаешь одна? – Я обернулась и увидела Анастасию Ивановну.

– Гуляю, – просто ответила. – Здрасьте, Анастасия Ивановна.

– Здравствуй, – она кивнула, – как себя чувствуешь? Ты тепло одета?

– Да нормально, – я пожала плечами, – не сахарная ведь – не растаю.

– Ты переживаешь? Беспокоит тебя что-то? – спросила Анастасия Ивановна.

– Да я просто о разном думаю. Например, вы видели базу новую, которую разобрали?

– Новую? – она удивилась. – А почему ж разобрали новую базу?

– Она, видите ли, с радиационным пятном.

Наша фельдшер поменялась в лице.

– Быть не может, – тихо сказала она.

– Чего не может? Вы знаете что-то?

– А ты что знаешь? – вопросом на вопрос ответила она.

– Радиация – это невидимый яд, – повторила я скупую информацию, которой со мной поделился Олег.

Она согласно кивнула:

– Ну вот, ты знаешь.

– Да что я знаю, Анастасия Ивановна? – вскинулась. – Я хочу знать то, что дед мне не говорит.

– Снежана, у него на то есть свои причины. Думаю, это личное. То, что лежит еще до твоего появления на свет, – серьезно сказала моя спасительница с васильковыми глазами.

– Расскажите мне, пожалуйста, что знаете, – я умоляющим взглядом посмотрела на нее.

– Дедушка твой запретил кому бы то ни было упоминать при его семье страшную напасть, именуемую радиацией. Он запретил говорить, откуда она взялась, что принесла и что может принести. В селе, конечно, кто-нибудь «слишком доброжелательный» обязательно бы что-то рассказал, но в том и соль, что люди сами не понимают до конца, что оно за яд такой.

– И даже вы не понимаете? – я не поверила.

– И даже я, – она согласилась. – Скажу тебе так: радиация – это и яд, и лекарство. Как говорится, в капле лекарство, а в ложке – смерть. В больших количествах радиация убивает, стирает с лица земли все живое, поражая своим смертоносным излучением десятки-тысячи километров.

– Излучение? Это как вообще?

– Это будет у тебя физика в школе – тебе расскажут, – она улыбнулась.

– Ну, Анастасия Ивановна…

– Это яд, который, грубо говоря, своим невидимым свечением убивает.

– Невидимым свечением? – я нахмурила лоб. – Это как так? Если это невидимое свечение, откуда вы знаете, что оно есть?

– Есть специальные приборы, – пояснила фельдшер.

– А у вас они есть?

Она отрицательно покачала головой, а потом ее лицо прояснилось, как бывает у людей, которых озарила какая-то мысль.

– Тебе рентген делали ведь, Снежана?

– Ага, – я кивнула. – И сердце проверяли, и легкие, и руку когда сломала, и когда вывихнула ногу.

– Да, богатая медицинская биография, – она ухмыльнулась. – Так вот во время рентгенологического обследования, то есть рентгена, твой организм получает определенную дозу радиации.

Я, нахмурившись, смотрела на нее.

– Это так… – я потеребила подол своего баевого платьица со слониками, – непонятно.

Она засмеялась, но тут на меня кинулась… Найда. Она подошла из-за спины и куснула меня где-то за лопатку. Я от удивления и неожиданности, отпрянув, на нее уставилась. А она молча потрусила от меня в другую сторону.

– Боже мой, Снежана! – вскрикнула Анастасия Ивановна, но я подняла руку.

– Анастасия Ивановна, у меня там свитер, две кофты, майка и футболка, так что старушка Найда меня просто предупредила, что друзей не бросают, – я вздохнула.

– Это да конечно, – она обернулась в сторону собаки. – Старенькая уже, может, не узнала тебя.

– Она как-то, кажется, все время старая, – я вздохнула. – Но у нее летом щенки появились; мы с ребятами ее проведывали, а потом целый октябрь ее видно не было, да и щенки не пищали. Думаю, деток у нее отобрали, и она осталась одна – голодная и одинокая.

– Хорошая ты девочка, – серьезно сказала Анастасия Ивановна.

– Ой, Анастасия Ивановна, – я весело ей подмигнула, – скажите это в селе, пожалуйста. ПосмОтрите на реакцию. А главное – вам там точно расскажут, какая я – хорошая или отпетое хулиганье.

– Знаешь, Снежа, – она потрогала мой нос, – на чужой роток не накинешь платок. Пусть говорят. Я всяких детей видела, сама совсем другой была, но в некоторых обстоятельствах раскрывается истинная суть вещей и людей. Твоя суть не скрывалась: ты по-хорошему принципиальная и несмотря ни на что – добрая.

– Анастасия Ивановна, я не добрая – я глупая, – грустно посмотрела на нее.

– Ну, если ты так думаешь, разубеждать тебя не стану, – невозмутимо заметила она.

– Только, боюсь, горькая зоречка, что не все так просто.

Я не обратила внимания на это обращение, потому что Анастасия Ивановна часто меня называла горькой зарей, зоренькой, и, кроме ассоциаций с коровой Зорькой мамы нашего фельдшера, других у меня не возникало. А фамилия у меня Горькая. Горькая Снежана Дмитриевна. Поэтому тогда я просто пожала плечами, и мы пошли домой, иначе, по мнению нашего доктора, мой нос перемерзнет и отвалится, и стану безносым снеговиком.