Читать книгу Пусть аисты вернутся! - Алёна Макаренко - Страница 9

с. Пуховка Киевской обл. Ноябрь, 1995 г.

Анастасия Ивановна вернулась домой через два дня, как и обещала, и сразу прибежала к нам. Говорит, что мама ей передала, что «ее зоречка» заболела.

– Зоречка, ты что, в Десне купалась в ноябре, что вот так тяжело заболела? – спросила она, присаживаясь на стул рядом с кроватью и приподнимая мою пижамную кофту, чтобы послушать легкие.

– То я всегда так просту…живаюсь. – просипела я.

– Эээ, нет, дорогая, каждый год так простужаться нельзя, – весело сказала Анастасия Ивановна, вешая стетоскоп на шею. – Кроме того, ты уже стала моей вечной пациенткой, что меня совсем не радует.

– Я не убьюсь, любимая моя Анастасия Ивановна, – пообещала я и улыбнулась.

– И на том спасибо. – Она улыбнулась в ответ. – Горлышко еще красное, сердечко расшалилось, но легкие себя чувствуют нормально. Я буду тебе уколы делать два раза в день в течение недели, так что, думаю, ты меня разлюбишь быстро.

Я помотала головой и серьезно сказала:

– Нет, я хороших людей всю жизнь буду помнить.

– Ты умничка, но не напрягай связки, иначе голос совсем потеряешь.

Анастасия Ивановна сделала мне какой-то болючий укол, укрыла одеялом и пожелала скорейшего выздоровления. Я высунулась из-под одеяла и посмотрела на улицу. Погода, как ни странно, в эти дни была довольно неплохой. Правда, морозно было уже и днем, зато солнце светило, а не дожди лили, превращая дороги в месиво и болото. Дедушка стоял с Анастасией Ивановной и долго о чем-то ей рассказывал. Слышно мне, конечно, не было, но я догадывалась, что речь обо мне, так как наша фельдшер иногда поглядывала на окно, у которого, прижавшись носом к стеклу, сидела я. После третьего красноречивого взгляда, который не помог мне улечься в постель, она показала мне кулак, и пришлось-таки убраться под одеяло: «Вдруг она прямо сейчас сделает второй укол, для симметрии – во второе полушарие «нижнего мозга».

Вымученно я подставляла «полушария» для очередной экзекуции и молилась о скорейшем окончании этих болючих процедур. Порой просила, чтобы Анастасия Ивановна хотя бы утром мучила одно полушарие, а вечером второе. В итоге она мне сделала йодистую «сеточку», что мне тоже показалось болезненным.

– Анастасия Ивановна, – запротестовала я, – вы там в крестики-нолики играете?

– Нет, Снеж, – в морской бой.

На поправку я пошла быстрее благодаря усилиям нашей Настеньки. И в конце ноября была абсолютно здорова.

Когда переступила порог школы, то одноклассники встретили меня индифферентно. Васька, правда, с озадаченным видом спросил, сделала ли я математику? Но одного взгляда хватило, чтобы он, промямлил: «Ну да, я понял, что не туда спросил, я по…піду я».

Трио Справедливости, шутя, поправили мой бант, вручили мне пирожок, а Олежка очередную странного вида книгу.

– «Граматика української мови у картинках» прочитала я в этом местном самиздате.

Эта «книга» представляла собой таблицы, нарисованные на твердом разноцветном картоне, украшенные смешными картинками, где многие правила были написаны так, чтобы их могла запомнить даже я. Например, странное предложение «Діти з’їли суниці» должно помочь запомнить, что мягкий знак пишется после мягких букв д, т, з, с, ц, л, н. Рядом еще были примеры, которые меня рассмешили: «Женько, Русланько, Сніжанько».

Я засмеялась:

– Если я подпишу тетрадь: «Сніжаньки», то меня, к радости учителей, таки выгонят из школы.

Руслан посмотрел куда-то поверх моей головы и зло нахмурился.

– Ну, видишь, как тебя ждали. Воспевают по стенам твое творчество, – иронично заметил он.

Я обернулась на доску, где для нас размещалась полезная информация. Как правило, я ее не читала. Потому что меня прямо тошнило от созерцания лиц наших отличников – сына или дочки главы сельского совета, племянника заместителя директора и прочих «шишек».

А вот сегодня тут красовалась моя «рожа», иначе мою прелесть, украшенную синяком, не назовешь. Рядом висело мое сочинение «Как я провела лето?» с оценкой «нуль» и замечанием о моей безграмотности и тупости. Сверху написано: «Ганьба нашої школи».

– Прямо не знаю, как с этим жить! – картинно закатила глаза и схватилась за сердце. – О, как жить с этим, как мне жить? – сардонически приговаривала я.

И тут случилось то, что заставило меня второй раз поперхнуться своим мнением о нашей учительнице рисования точных геометрических фигур Марье Никитичне. Она, пребывая в вечно задумчивом и подавленном настроении, невозмутимо прикрепила поверх «ганьби» мой рисунок, где изображены птицы, оцененный «пятеркой». Но, что меня удивило вовсе, она достала мой рисунок Десны, буйно разливавшейся весной, где бликами отсвечивал чуть подтаявший снег, а на черных деревьях появлялись первые почки, и повесила рядом. Никитична тогда поставила мне за это творчество «тройку», а сейчас вывесила, и я смогла прочитать в углу приписку: «Талант, который стоит развивать и не вводить в стереотипные рамки. Анна Трофимова».

– Круто, – я заулыбалась. – А что такое «стереотипные»?

– Это устоявшееся мнение о чем-то, – пояснила Марья Никитична.

– А это хорошо или плохо? – снова спросила я.

– В значении характеристики твоего рисунка: стереотип – это плохо. Это означает, что я ввела тебя в рамки своего представления о живописи, коего, – она наклонилась прямо к моему уху, – совершенно не имею. А этого делать нельзя, потому что талант в рамки не вставишь.

– Марья Никитична, – так же тихо спросила я, – что с вами за лето случилось?

– Я пошла на курсы, и меня учила совсем молодая, но очень талантливая художница – Анна Трофимова.

Учительница меланхолично улыбнулась и «поплыла» по коридору.

– Мда, – протянул Олег, – а наша бледная моль-стрекоза, оказывается, еще самая нормальная. Не считает себя самой умной и «досконалой».

– Аби некоторые уже сконали, – сказала я, потому что в коридоре увидела дражайшую соседку Агафку.

Мы разбрелись с мальчишками после школы по домам, потому что снова зарядил дождь, холодный такой. Ко всему прочему, на улице была температура не более 1 градуса, потому к снегу примешивался дождь, было ужасно скользко. Я умудрилась упасть почти возле дома и удариться рукой.

– Деда, – простонала я, бросая на пол сумку, куртку, шарф и шапку. – Деда?

Дедушка не отзывался, поэтому я подумала, что он ушел куда-нибудь на почту или еще куда.

Когда вошла в нашу мини-гостиную, то увидела, что дед сидит за столом. Его голова лежит на столе, на альбоме с фотографиями, а левая рука висит вдоль тела. Мои волосы моментально встали дыбом. В животе очень нехорошо что-то сжалось.

– Дедушка, – тихо позвала я и потрогала его правую руку, на которой лежала голова.

Мое тело уже начинала сотрясать дрожь, сердце сильно колотилось. Рука дедушки была теплой, но я не могла его разбудить.

– Деда, дедушка, дедуля! – кричала я, в истерике тряся его за руку.

Потом выбежала во двор и помчалась к Анастасии Ивановне. Мне было абсолютно не холодно. Мне было жарко. Кровь кипела в мозгу, поэтому лицо просто горело. Я заливалась слезами или дождевыми потоками – было не ясно. Чуть не сбив с ног бабу Марфу, я наконец примчалась к дому Анастасии Ивановны. Как-то не подумала, что она может быть на работе, и бежать нужно к больнице. Затем долго стучала в дверь, но никто не открыл. Их Бим, собака с черной «шапкой» на голове, даже не залаял на меня.

От бессилия я опустилась прямо на крыльцо. Не знаю, может, быстро, может, через час, появилась Анастасия Ивановна. Я была в таком оцепенении, что счет времени потеряла давно, в тот момент, когда дотронулась до дедовой руки.

– Снежана, солнышко, что случилось? – Анастасия Ивановна бросила прямо на землю сумки и присела возле меня на корточки. Она взяла мое лицо в свои руки и заглянула в глаза.

– Да ты горишь вся. Почему раздета?

– Деда, – тихо сказала я.

Анастасия Ивановна открыла дверь и втолкнула меня в дом.

– Сиди, моя мама придет и покормит тебя. Я к вам домой!

В тепле мой примороженный мозг потихоньку оттаивал, поэтому через какое-то время я вышла из дома фельдшера и уже медленно поплелась к своему. Слез уже не было, никакой тоски, никакого ожидания какого-то благополучного исхода.

Обвела мутным взглядом окна нашей хаты. Во дворе толпились люди, стояла «скорая», Анастасия Ивановна общалась с медиками из машины. Ее лицо было смертельно бледным и каким-то в одночасье потемневшим.

– Оно она, – я взглянула на говорившую – баба Марфа. – Знов десь шлялась. Я бачила, вона од дому тікала. То вона діда убила. Вона ше та уголовниця.

К бабе Марфе резко подошла Анастасия Ивановна и нависла над ней.

– Подите вон отсюда, – твердо и тихо сказала она.

– Ти що, лікарко, ти шо? – баба Марфа пятилась от нее.

– Вон я сказала! – Анастасия Ивановна вышла из себя окончательно, поэтому баба Марфа поспешила ретироваться.

Настенька же быстро набросила на меня одеяло и обняла.

– Не слушай, детка, не слушай никого, – говорила она.

Помню, что не плакала, не падала в обморок, но и не соображала ничего. Участковый подошел было ко мне, но потом отошел:

– Подтверждаю смерть от сердечного приступа, – услышала я.

– У него ведь сердце не болело никогда, – тихо сказала я Анастасии Ивановне, самой себе и природе, оплакивающей мое горе.

– Малыш, так бывает, ты поплачь, если можешь, поплачь. – Анастасия Ивановна снова присела на корточки возле меня и посмотрела мне в глаза. – Тебе будет больно, но я с тобой, я тебя не брошу, звездочка, не брошу.