Читать книгу Победившие не вернутся - АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОВКОВ - Страница 7
ОглавлениеГлава 7. Взаперти
Лейбович, приехавший в гости к Хейзеру, сидел у него на террасе, поглощая листья салата и болтая.
Он был возбужден. На лице его вспыхивали розовые пятна, лоб покрывался капельками пота, хотя в уютном городке рядом с озерами и довольно высоко в горах, было не жарко.
Но Лейбовича можно было понять: ему удалось вырваться из воюющей страны. Из империи, которая вела себя на войне жестоко и упрямо, восстановила против себя полмира, и все равно мечтала о победе. Лейбович говорил, что только в Швейцарии может дышать полной грудью, наслаждаться покоем и давно забытым ощущением безопасности.
В Австрии призывают в армию врачей. Лейбовича хотели отправить в действующие войска. Но он уцелел. Не из-за сердца или геморроя, за него вступилась криминальная полиция.
– Неужели за тебя хлопотал Шлоссер? – молвил Хейзер удивленно.
– Да. Поднял дикий шум. Дошел до генерального штаба. Он заявил, что не позволит рисковать одним из самых опытных судебных медиков Граца, да и всей Штирии. Мне выдали белый билет.
Лейбович восторгался каждой сменой блюд, и поэтому больше, чем требовал того этикет, улыбался прислуге. О, форель с этими милыми серыми пятнышками! О, этот чудный гусиный паштет! О, горячие бернские булочки! О, шардоне, присланное друзьями Хейзера из Бургундии!
В ответ на восклицания австрийца скромно улыбалась из своего кресла жена Хейзера, Селестина, вышивая гладью на пяльцах. Когда же подали кофе, аромат которого поплыл по террасе, Лейбович чуть не расплакался. Он обхватил чашку ладонями, долго вдыхал пар благоуханного напитка, потом молвил:
– Ты не представляешь, Руди, какую бурду подают нынче у нас! И это в Вене! Бог весть, что они в кофе подмешивают! Ладно бы еще цикорий или ячмень. Правительство на всем экономит, цены взлетели до небес.
Хейзер неторопливо обрезал сигару.
– А почему ты не спрашиваешь о Спящем?
Лейбович подпрыгнул на стуле.
– Ради него я в Интерлакене! Где мой покойник?
Селестина отложила вышивание и подошла к столу.
Лучше бы Лейбович не спрашивал. Полтора года русского держали в мансарде, на третьем этаже. Специально для него соорудили потайную комнату. Ни гости, ни родня, ни прислуга не должны были знать об этом. Потом удалось построить лабораторию. Это на десяток метров ниже гаража. Ее хорошо оснастили. Чтобы соседи не заподозрили, сказали им, что рабочие роют котлован под гараж для двух автомобилей. Из гаража в лабораторию можно спуститься через потайную дверь.
– Дорого! – восхитился Лейбович.
– Продали пару аптек, – сказала Селестина, – заложили драгоценности.
– Ну, так показывай же! – воскликнул Лейбович, отодвигая блюдце с чашкой и недоеденное пирожное. – Я сгораю от нетерпения!
Они спустились в гараж.
Хейзер нажал на кнопку, бетонные панели раздвинулись, образуя проход, вспыхнуло электричество, освещая лестницу.
Внизу оказалась еще одна дверь, металлическая, с винтовым замком, как в бомбоубежище. Хейзер открыл, и они оказались в довольно просторном помещении, уставленном приборами. В особой нише стояла барокамера, к которой тянулись трубки и провода.
Под стеклянным колпаком Лейбович увидел Гардаша.
Судебный медик замер, разглядывая знакомое лицо русского. Он не похудел и не пополнел, почти не изменился, если не считать отросшей, но аккуратно постриженной бороды.
– Царица небесная, он спит с октября пятнадцатого года! – воскликнул Лейбович. – Сейчас весна шестнадцатого. И за это время ни разу не просыпался?
– Нет, – ответил Хейзер, – он в глубочайшем сне. Его нервная система работает нормально, но он не реагирует на болевые раздражители. – Хейзер потыкал иголкой в разные части тела Александра. – Ранки на голове, как видишь, полностью зажили, остались небольшие шрамы. Он полностью здоров.
Лейбович обошел вокруг барокамеры, освещаемой изнутри голубоватым светом.
– Интересно, он слышит нас?
– Неизвестно. Может, и слышит, только ответить не может.
– Алекс, – позвал Лейбович, дотронувшись до плеча Гардаша, – если вы слышите меня, моргните.
Лицо Гардаша оставалось неподвижным.
– А если он вдруг проснется в твое отсутствие?
– Лучше бы он пока не просыпался, – заметил профессор, закрывая крышку барокамеры. – Ничего хорошего в этом мире его не ждет.
В этот момент Хейзеру показалось, будто Спящий улыбнулся уголками губ. Профессор тряхнул головой, снял пенсне и принялся нервно протирать его замшей.
За обедом Лейбович рассказал другу про неудачную попытку Шлоссера конфисковать аэроплан «Желтая Рыба». Про его бегство, поиски обломков, и про вдову Гардаша, которая поселилась в доме Шлоссера. После похорон ее никто нигде не видел. Ни один житель Граца. Может быть, она уже покинула Австрию, а Генрих обзавелся любовницей?
Но Катя никуда не уехала. По приказу Шлоссера, его мать, похожая на старую ворону, заперла графиню в ее комнатах и не выпускала из дому. Это произошло после того, как пьяный Шлоссер залез в постель Кате, взял ее насильно, и потом делал это так часто, как ему хотелось. Она сопротивлялась, царапалась, плевала в лицо, – ничего не помогало.
Дважды она пыталась бежать, но оба раза ее ловили, связывали и возвращали в дом.
Возможно, Генрих отпустил бы наложницу раньше, но Катя поклялась испортить карьеру полицейскому-насильнику. Она обещала написать жалобу начальству и даже добиться приема у самого императора.
На самом же деле, – и Шлоссер отлично понимал это, – с поддельным паспортом ей было рискованно ехать в Вену.
Так что шли дни, и ничего не менялось.
Все та же рыжая туша наваливалась на графиню так, что у нее трещали кости, все тот же запах сивухи и кислой капусты душил Катю, все те же побои начинались тотчас же, когда комиссару полиции казалось, что жертва не отвечает взаимностью.
Наконец, Катя забеременела.
С ней это случилось впервые в жизни, поэтому сначала она принимала тошноту и рвоту за отвращение к Шлоссеру и к той жизни, которую он ей устроил. А сильный аппетит и гастрономические капризы могли возникнуть как защитная реакция организма.
И лишь когда совсем прекратились месячные, она поняла, что у нее будет ребенок.
Ребенок от Генриха.
Катя решила скрывать положение до тех пор, пока ее не станет выдавать живот, и он ничего не замечал. Зато фрау Клара Шлоссер однажды застала Катю за жадным поеданием прямо из бочонка квашеной капусты, любимой заготовки, которую она использовала для тушения со свининой. Она бесцеремонно сорвала с Кати блузку и юбку, стала ощупывать ее со всех сторон, и сомнений не осталось.
Графиня Лозинская думала, что мать Генриха, ненавидевшая ее из-за ревности к сыну, что-нибудь сделает. Либо ударит по животу, чтобы спровоцировать выкидыш, либо отравит. Но ничего подобного не произошло.
Наоборот, с этого дня Шлоссеры изменили отношение к женщине.
Генрих прекратил ночные визиты в ее спальню, поскольку возвращался домой глубоко за полночь. Катя думала, что он вернулся к прежней любовнице, жене ветеринара.
Клара потакала всем кулинарным прихотям Кати, не давала поднимать тяжести, и когда уже на ней из-за большого живота не застегивалась ни одна юбка, сшила просторный сарафан.
Однажды, войдя в свою комнату, Катя увидела, как Шлоссер пытается открыть бирюзовую шкатулку, а вокруг разбросаны письма Алекса.
Он засыпал графиню вопросами.
О каком таком гардарите писал ей муж? Чего он опасался? Каковы истинные причины, которые заставили Гардаша перебраться из Вены в Грац, а Катю – приехать к нему с риском быть пойманной на границе? Не проще ли было самому Александру вернуться в Россию? И в чем секрет чертовой шкатулки? Если она из цельного куска бирюзы, то какой в ней смысл?
Графиня спокойно объяснила, что ничего не знает о гардарите. И если уж Генриху нравится шкатулка, он может оставить ее на память или подарить этой старой вороне, своей матушке, а чужие письма может читать только отпетый сукин сын.
Да, у нее скоро родится ребенок от него, но Шлоссеру нет до этого никакого дела. Будущие роды не дают ему права вторгаться в ее личную жизнь. Она по-прежнему графиня Лозинская и жена Александра Гардаша.
Это взбесило комиссара полиции. Он стал толкать Катю и орать, что от нее уже больше ничего не зависит. Что ему ничего не стоит уничтожить ее. И только ребенок, его ребенок и внук фрау Шлоссер сдерживает его желание прикончить чертову девку на месте.
Наоравшись и порвав в клочья письма, Шлоссер рухнул на колени. Он обливался слезами, обнимал женщину за живот, просил прощения и признавался в любви. Он влюбился в русскую красавицу с того момента, когда увидел ее. И не мыслит без нее жизни. Он согласен на что угодно. Лишь бы она забыла о Гардаше, приняла протестантство, и они бы пошли под венец.
Выходить за Шлоссера Катя отказалась наотрез.
В этих разговорах, – то в истерике, то в мольбах, – прошла безумная зима и наступила весна 1916 года.
Ребенок брыкался внутри Кати, она чувствовала, как бьется его сердце, и за ужином хозяева развлекались, гадая, кого она родит, и в честь кого из предков назовут дитя.
До родов оставалось два месяца.
Мысль о том, что возможно ребенок надолго, если не навсегда свяжет ее с этим мрачным домом, была Кате невыносима.
И она задумала третий побег, в котором старалась учесть ошибки предыдущих попыток.
Она выбрала момент, когда начальство вызвало Генриха в Вену. Она подсыпала его матери тройную дозу снотворного, собрала драгоценности и документы. Затем она спустилась в гараж, завела полицейскую машину и, совершенно не умея управлять, все же каким-то образом выехала на дорогу и направилась в сторону границы.
В сильном волнении она не заметила, что за ней неотступно следует черный кабриолет.
Катя заметила слежку, когда ее машина заглохла. Кончился бензин. Решив, что это полиция, она выскочила из машины, побежала в лес.
Но с таким животом бежать было нелегко.
Чувствуя, что совсем задыхается, она переходила на быстрый шаг, останавливалась, оглядывалась, прислушивалась, нет ли за ней погони.
Стоял солнечный майский день, пели птицы, и кроме них никто не нарушал тишину леса.
Катя шла, пока были силы, а потом начались дикие боли в животе. Она не сразу поняла, что это схватки.
Преждевременные роды не входили в планы графини. Катя рассчитывала укрыться в какой-нибудь деревне, отсидеться, и когда придет срок, разрешиться от бремени с помощью повитух. Но в лесу она была одна. Ей было так плохо, что она согласилась бы прибегнуть к услугам врагов. Чувствуя слабость, она прислонилась к дереву.
Молодой организм выдержал и защитил ее, роды прошли нормально, и появилась девочка.
Катя не услышала голоса ребенка, послушала сердце, оно не билось.
Девочка родилась мертвой.