Читать книгу Речитатив - Анатолий Постолов - Страница 11

– Если бы все мужчины были по натуре донжуанами, то к психотерапевтам на прием приходили бы одни женщины. Представляешь сцену: в моей приемной выстроилась очередь, как в женский туалет во время антракта! – выдав эту тираду, Юлиан сам же и рассмеялся, оживляя перед глазами столь необычную картинку.

Они медленно выплывали из тесной круговерти театрального фойе на свежий воздух после премьеры моцартовского «Дон Жуана». Толпа появлялась на выходе, как будто краска, выдавленная из тюбика. И тут же, словно схваченная кистью, расползалась по холсту театральной площади широкими мазками, подмалевками, пуантами, создавая палитру, которая только с высоты птичьего полета приобретала осмысленный рисунок.

У Юлиана на плече висел большой черный футляр, а в нем лежал полевой цейсовский бинокль, когда-то принадлежавший его отцу, военному хирургу. Виола шла рядом и вполголоса мурлыкала мелодию из спектакля.

– Может, посидим в баре? Здесь за углом есть итальянский ресторан, – предложил Юлиан.

– Давай, – Виола встряхнула головой и улыбнулась. – Когда я слушаю хорошую музыку, да еще в таких количествах, мне просто необходимо время, чтобы переварить ее в себе. Тебе легче, ты научился не вовлекать себя в чужие страсти, смотришь на людей через бинокль и анализируешь их поступки… И вот, даже после такой волшебной музыки хладнокровно определил, сколько бы женщин выстроилось в очередь у тебя в приемной. Я так не умею…

– Да, Ключик, ты у меня существо эмоциональное. Боюсь, что в подобной жизненной драме, тебе досталась бы роль донны Анны.

– Под музыку Моцарта я бы, пожалуй, согласилась…

Они зашли в полутемный бар, сели на обтянутые красным

винилом высокие барные стулья. Виолетта поставила свою сумочку на стойку и достала пудреницу. К ним подошел бармен.

– Что ты будешь пить? – спросил Юлиан.

– Коньяк.

– Два коньяка, – приглаживая ладонью волосы на затылке, попросил Юлиан.

– Какой именно вы желаете…

– Хороший… Реми Мартин, пожалуй.

– Милый, – почти пропела Виола. – Ты чертовски щедр. Заказываешь один из самых дорогих. Мой Дон Жуан…

– Мне доктор Зиглер сегодня послал двух новых клиентов. Так что, считай, один из них оплатил свой первый визит парой бокалов коньяка.

– Но ты немножко все же понервничал.

– Разве? Я абсолютно спокоен.

– Я давно приметила у тебя такую интересную привычку. Когда ты приглаживаешь волосы на затылке, это значит ты немножко нервничаешь и таким образом как бы сам себя успокаиваешь. Я права?

Юлиан рассмеялся и поднял бокал:

– За тебя!

– Ты уходишь от ответа.

– Я любил, когда папа меня гладил по голове, – признался Юлиан. – Для меня это была высшая форма похвалы. Не доброе слово, а его рука, которую я чувствовал на затылке. Выражение «отеческое тепло» могло произойти именно от этого жеста… – он замолчал, поглаживая большим пальцем выпуклое стекло бокала.

Рядом с ними кто-то осторожно кашлянул. Юлиан повернулся и увидел на соседнем стуле долговязого американца в очках с толстыми бифокальными стеклами.

– Я прошу прощения, – сказал американец, – на каком языке вы разговариваете?

– На русском, – ответил Юлиан.

– Я так и думал. Мне очень нравятся русские…

Юлиан слегка наклонился в сторону Виолы и скороговоркой произнес:

– Разыгрывается защита Нимцовича. – Затем он посмотрел на американца: – А что вам нравится в русских?

– То, что отсутствует в американцах… Я бы назвал… – он помялся, подбирая слово.

– Загадочность, – подсказал Юлиан.

– Нет, все немножко сложнее… В русских загадочность часто совершенно неожиданно переходит в предсказуемость. Создается впечатление, что загадочность они носят как маску, под которой прячется их предсказуемость, и они даже не пытаются ее контролировать. Такая предсказуемость свойственна людям, которые из закрытого общества неожиданно попадают

в капиталистический бедлам, отпускают тормоза и совершают поступки, часто идущие вразрез с их внутренним компасом.

– Защита Нимцовича отменяется, – не сводя глаз с американца, произнес Юлиан по-русски.

– Извините, что вы сказали? – спросил тот, напряженно улыбаясь. Его глаза за толстыми стеклами казались немного кукольными.

– Был такой шахматист Нимцович. Из многих шахматных начал есть одно очень популярное, и оно носит его имя. Ваши слова о русских вначале строились по предсказуемой схеме, как защита Нимцовича, и вдруг вы отошли в сторону. Хотя должен вас разочаровать: ваши представления лет на десять устарели. Нынешние новые русские совсем другой породы… Как вас зовут?

– О, простите, я должен был представиться вначале: Алекс Хофт.

– Очень приятно. Я Джулиан Давиденко, а это моя подруга…

– Меня зовут Виолетта…

– Какое музыкальное имя! Довольно редкое в Америке. Я на вас обратил внимание еще в антракте. Вы чудесная пара.

– Ах, так вы за нами давно вели наблюдение, – усмехнулся Юлиан.

– Знаете, вас нельзя было не заметить, вы просто очаровательны, – это он уже добавил, обращаясь к Виоле.

– Конечно ее нельзя не заметить, – согласился Юлиан. – Рядом с ней нормальный мужчина кажется пигмеем.

– Не преувеличивай, милый, – сказала Виола, холодно улыбнувшись, и сильно ткнула его в бок острым кулачком.

– Вы очень похожи на Анну Нетребко. Я был совершенно потрясен ее голосом и драматическим исполнением в «Ромео и Джульетте». Вы видели эту оперу? – сияя стеклами очков, тараторил американец.

– Конечно. У Анны восхитительное сопрано. Она еще пела в паре с этим испанским тенором – Роландо Вильязоном. Он, кстати, ниже ее ростом, – последние слова она произнесла не совсем уверенно и еще раз ткнула Юлиана в бок, но на этот раз не так сильно.

– А любовная сцена, где она была почти полностью обнажена и в то же время целомудренна, как ангел. Сцена, которую просто невозможно забыть! – мистер Хофт закатил глаза и еще больше стал похож на куклу.

– Почему ты меня не повела на этот целомудренный стриптиз? – спросил Юлиан.

– Ты в тот вечер пошел к друзьям играть в покер. Сказал, что тебе надо расслабиться, а с Монтекки и Капулетти это вряд ли получится.

– Жаль. А скажите, мистер Хофт, как вам сегодняшний Дон Жуан?

– Если говорить о постановке, она очень современна, порой даже слишком. А вот характер самого Дон Жуана не меняется, как бы новомодные режиссеры ни старались. Это человек на все времена. Он и сегодняшний, и вчерашний, и завтрашний и вполне попадает под тип, определенный Шопенгауэром. Дон Жуан – воплощенное зло, им правит инстинкт, и, хотя это литературный образ и, с точки зрения обывателя – маргинал с гиперболизированными чертами, – он, пожалуй, интернациональный типаж. Потаскун и мужской шовинист, который даже отталкивает своим цинизмом… К сожалению, подобные типы существует везде. Человечество, несмотря на отдельные благородные порывы, в целом эгоистично, неразборчиво в связях, информационный голод оно утоляет низкопробной продукцией зрелищ и потому неизбежно деградирует. В Америке это началось давно, в нынешней России, вероятно, это пока проба пера… то есть, медленное, но неуклонное сползание в прозападную трясину: сначала анархия при выходе из просоветского мышления, потом ранний империализм, необузданный консьюмеризм – пока подражательный, но постепенно захватывающий все большие слои населения.

– Кто вы по профессии, мистер Хофт? – спросила Виола.

– Я бизнесмен. У меня небольшая бухгалтерская фирма. Вы можете называть меня просто Алекс.

– А я решила про себя, что вы профессор в колледже. Вы словно читаете лекцию студентам.

– Знаете, вы почти угадали. Я заканчивал философский факультет университета, но неожиданно умер мой отец, и мне пришлось перенять семейный бизнес; вначале мне казалось это временным занятием, но я втянулся и не жалею. А философией занимаюсь в ночные часы, когда мучает бессонница. А вы, мистер Дэвдженко…

– Просто Джулиан.

– Пока я говорил, вы два раза поморщились, как от зубной боли, или мне показалось…

Юлиан пожал плечами:

– Знаете, Алекс, говорили вы красиво, но все-таки в Дон Жуане есть магическое очарование. Он негодяй, но он привлекает. Его сексдрайв неистребим и заразителен. В глубине души солидная половина мужчин хотела бы слыть этакими донжуанами. И я скажу вам больше того… Вы воспринимаете Америку как необузданное зло, которое затягивает в свою трясину разнокалиберную эмигрантскую массу и использует ее целиком, выжимая все жизненные соки. Эту антиамериканскую арию я слышу довольно часто. Но у меня возникают совсем другие эмоции. Америка сегодня напоминает мне пентхаус в виртуальном небоскребе, как бы в современной Вавилонской башне. Здесь наверху много соблазнов, но и амплитуда колебаний такая, что становится страшно. И то, что любой из обитателей башни может в следующий миг вылететь в окно или быть раздавленным в толчее, мы осознаем куда острее, чем, скажем, голодающие где-нибудь в Африке или нищие в Бангладеш. Мы этими наркотическими затяжками подхлестываем себя по многу раз на день и потому нутром ощущаем критическую высоту небоскреба и размах колебаний. Но именно наш индивидуализм, пусть авантюрный, пусть вызывающий зависть – именно он, как стальные болты, скрепляет блоки пентхауза. Движется ли наш мир к коллапсу? Возможно… но процесс не летальный, его еще можно остановить. Только задача эта не для либеральных паникеров. Вегетарианцам она не по силам, кишка тонка. Здесь нужны мужчины с донжуановским аппетитом, но умеющие держать себя в этических рамках.

– Что совершенно немыслимо для обжор, – съязвила Виола. – Ты, Жюль, пытаешься впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Алекс прав. Дон Жуан – разрушитель, а не созидатель. Посмотри, что он оставляет после себя: ревность, ненависть, разбитые судьбы и вообще… – она сделала паузу. – Я считаю, что единственным и естественным хранителем этики – не как нормы поведения, а просто – как нормальности в этом безумном мире, может быть только женщина, потому что только женщина способна на самопожертвование ради продолжения рода, и ребенок, которого она вынашивает и растит, мог бы стать тем самым этическим эталоном, которого нам не хватает. Я так думаю… Не знаю…

Голос ее неожиданно дрогнул, и глаза заблестели.

К мистеру Хофту подошел официант:

– Такси ждет вас, сэр.

– Как жаль, мне, к сожалению, надо ехать. Было очень приятно с вами познакомиться. Он протянул Юлиану визитку. – Если вам понадобится консультация или помощь в заполнении налоговой декларации, я к вашим услугам. Первая консультация бесплатно, – добавил он с такой гордостью, как будто дарил выигрышный лотерейный билет.

– К сожалению, не могу вам дать свою визитку, – извиняющимся тоном сказал Юлиан. – Я ведь «шринк»,[3] и как-то неловко заманивать вас в свои сети, а потом еще и потрошить вашу душу, пока вы не проговоритесь, что страдаете каким-нибудь трудно произносимым комплексом.

Мистер Хофт несколько секунд переваривал эти слова, после чего хихикнул и сказал, взглянув на Виолетту влажными оленьими глазами:

– В следующий раз, когда соберетесь в оперу, дайте мне знать. У меня постоянный абонемент. Мы обязательно посидим где-нибудь вместе, поболтаем. Вы исключительно милые люди.

– Это тоже свойство русского характера, – с трудом подавляя зевоту, произнес Юлиан.