Читать книгу Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах - Andre Lwow - Страница 32

По приезду в Марсель их разместили в центре для добровольцев, где на тот момент находилось не меньше сотни человек. К счастью, среди всей этой многонациональной толпы нашёлся один русский человек, представившийся ему как Ванька Щеглов из Москвы. Борис ему верил на слово, и это несмотря на то, что в разговоре этот здоровенный детина допускал украинский говор, а иногда и просто переходил на полтавский суржик. Ванька, будучи не по годам продвинутым молодым человеком, уже сколотил в Москве хороший капитал на жевательной резинке и прочей фарцовке, что позволило ему прилететь во Францию самолётом осознанно, имея при себе настоящий русско-французский словарь. В центре он находится уже вторую неделю и уже всё и про всех знал. «Когда ты будешь проходить психологические тесты, то не буксуй на том, что не можешь решить, и сразу переходи на следующие вопросы, а когда тебя вызовут в гестапо, то обдумывай каждое слово, что будешь говорить! – напутствовал он Бориса и с каким важным видом добавил: – А под конец, если получишь лычку на погон, то на собеседовании у полковника тоже не расслабляйся». В будущем он признался, что не гнушался поставками в столицу нашей Родины мелких партий просроченных копчёных сарделек со своей малой родины, за что был в последующем прозван Сосичкиным.

Большинство кандидатов в легионеры были одеты в синие спортивные костюмы, тогда как другие уже были в военной форме с зелёной или даже с красной полоской на эполете, что свидетельствовало об их удачном продвижении по карьерной лестнице. Каждое утро на построении капрал вызывал людей из строя, после чего их увозили в город, а на смену им приходила куча новых кандидатов.

Если верить Ивану, то на тот момент конкурс был до сорока человек на место. Кто-то не мог пробежать дистанцию в восемь километров или подтянуться до десяти раз на перекладине, но большинство заваливалось на тестах или не проходило фильтры гестапо. Вскоре и его пригласили на допрос в гестапо, которые проводили два поляка в чине капрал-шефов, а после них ещё и сержант турок, опять-таки при помощи польского переводчика, познания которого в «великом и могучем» желали быть лучшими. Польские капралы наперебой задавали кандидату каверзные вопросы, а потом ещё по несколько раз переспрашивали каждый раз одно и то же. Видно было, как у них заиграл интерес к разоблачению, когда русский им сказал, что, имея чин лейтенанта, служил на должности заместителя командира роты. После гестапо ему надели на погон лычку зелёного цвета, а потом и красного. Для него это стало как бы пропуском в новую жизнь, ведь за долгие дни пребывания в центре он уже привык мягко спать и вкусно есть, и прощаться с этим ему явно не хотелось.

В солдатском баре, где по вечерам можно было выпить бутылку безалкогольного пива, стоял телевизор, по которому часто показывали сообщение об августовском путче в Москве, но только в начале сентября Бориса вызвали на ковёр к полковнику. Со слов всезнающего Ивана, «этот полковник забраковал уже несколько русских. Один из которых на вопрос о возможной войне с СССР обещал идти убивать коммунистов». Зайдя в просторный кабинет, наш кандидат в легионеры увидел перед собой поджарого офицера с благородной сединой на висках и уже знакомого толстого капрал-шефа из гестапо, который и переводил их собеседование. После нескольких явно формальных вопросов полковник, прищурившись, спросил: «А не стыдно ли вам, лейтенанту Красной Армии, будет служить в чине простого солдата?» Видимо это и был тот самый каверзный вопрос! На что Борис, почти не задумываясь, выпалил: «Я слышал то, что профессиональные солдаты на Западе ничем не хуже советских молодых офицеров!» Этот ответ так пришёлся по душе французскому полковнику, что тот, покраснев в лице от удовольствия, выпалил сильно прокуренным голосом: «Карашо!» – это, должно быть, означало «Хорошо!». В конечном счёте в центре была отобрана очередная группа из сорока четырёх волонтёров для отправки в учебный полк, и в их составе был Борис, тогда как москвича Ваньку продержали на две недели больше, но и он всё-таки прорвался.