Читать книгу Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах - Andre Lwow - Страница 34

То, что говорил негр со своим лондонским акцентом, понимал только австралиец, англичанин и, может быть, немец, владевшие этим языком, тогда как поляков с их тупорылым языком понимали все остальные волонтёры, включая и Бориса. Их речь сводилась к тому, что новоприбывшие – это не кто другой, как собаки, и с ними будут обращаться как со зверьём, т. е. будут гонять и драть по семь шкур с каждого. Легионерам из числа франкофонов ничего из такого плохого представления как бы слушать и не полагалось. По команде весь взвод бегом поднялся на этаж, где каждому новобранцу определили его кровать, около которой велено было стоять по стойке вольно или смирно всё свободное время, все последующие четыре месяца учебного процесса. Быть может, в других учебных взводах правила поведения были мягче, но во взводе адъютанта Менара было именно так, что волонтёр не мог сидеть без дела на табуретке и тем более, упаси его бог, лечь на кровать. Он должен стоять около первой кроватной ножки и хором вместе со всеми учить французский язык, да так, чтоб у него от зубов отскакивал Кодекс легионера, и, как вода горного ручья, изливались песни Иностранного легиона. Для этого в этот же день всем новобранцам были розданы сборник песен, которые надо было петь, петь и ещё раз петь. После команды «Отбой» изучение песен с фонариками в руках продолжалось порой до утра. А утром, когда голова совсем не соображает, и ты видишь отца-командира сквозь призму помутнённого сознания, то начинается строевая подготовка, в которой взвод должен порадовать его исполнением очередной песни. Благо, что марш Иностранного легиона не такой быстрый, как во французской или советской армии, и чем-то напоминает своей медлительностью движение по песчаным дюнам, что можно немного вздремнуть на ходу и продолжать горланить очередной текст легионерской песни, смысла которого ты совершенно не понимаешь. Так продолжалось несколько дней, разве что волонтёры получили многочисленные комплекты обмундирования: майки, трусы, гимнастёрки и панталоны, на которых, стоя около кровати, должны были вышить свой войсковой номер и идеально, вплоть до миллиметра, сложить одежду в свой персональный шкаф. Ночью звучала команда «Подъём!», и фут-футы выбрасывали из шкафов всю идеально сложенную одежду в коридор до кучи, и до утра надо было выбрать свою одежду и по-прежнему идеально сложить в своём шкафу. И пока все не сложат свою одежду в шкафы, то все остальные волонтёры будут стоять по стойке смирно, исполняя очередную песню. Если кому казалось, что это ад, то на самом деле это были всего лишь цветочки, ибо в обеденные часы новобранцы могли спокойно поесть, вдоволь напиться кока-колы и набить свои карманы белым хлебом, чтобы хоть как-то, забывшись на время в еде, снять стресс от такой жизни. Всё стало гораздо хуже, когда взвод был переведён на целый месяц на ферму, расположенную в Пиренейских горах. Это действительно была когда-то чья-то ферма, т. е. в ней имелся дом хозяина, в котором жил командир взвода адъютант (прапорщик) Менар, исполнявший роль Господа Бога, и два его сержанта-архангела – по стечению обстоятельств первый добрый, а второй злой. Добро, как правило, плохо запоминается, и поэтому про доброго сержанта и говорить как бы нечего. Тогда как про злодея по фамилии Модит (в переводе «проклятый») будет, что ещё рассказать.

Даже сам адъютант Менар, зная особые наклонности своего злого заместителя, любя называл его мон Моди Садик, т. е. «мой проклятый садист»! На ферме был большой металлический ангар, в прошлом используемый как сеновал, и на весь холодный октябрь там расположился личный состав взвода, и там же был для них и учебный зал, и столовая. Стоит сказать, что в октябре в Пиренейских горах на высоте восемьсот метров над уровнем моря не так уже было и тепло. Именно тут надо было очень хорошо выучиться военному делу, чтобы по окончании этого мероприятия получить заветную Белую Кепку легионера и настоящий зелёный берет. Если раньше, находясь в расположении учебного полка, командование взвода хоть немного, но всё-таки стеснялось напрягать вверенный ему личный состав, из страха, что кто-то из новобранцев может сигануть через невысокий забор, и потом его ищи-свищи в городе. Тогда как тут, на ферме, если хочешь, то беги по лесам и по горам, но всё равно внизу тебя поймает военная полиция, и хочешь-не хочешь, но все четыре месяца учёбы всё равно тебе придётся испытать всё, что для тебя уже предопределено! Самое страшное испытание было едой, т. е. всё обеденное время личный состав взвода должен был петь песни или учить хором французский язык, и внезапно давалась команда «Миска», т. е. за пять минут надо было всё содержимое обеда проглотить, а всё несъеденное также по команде выбрасывать в мусорный ящик.

Борису круто повезло, потому что он с раннего детства умел хорошо готовить еду, тогда как адъютанту Менару вдруг захотелось отведать русской кухни. Также учитывался тот факт, что у этого русского не было во взводе земляков, с которыми он мог поделиться продуктами с кухни. После тестового испытания его назначили поваром взвода. Конечно, и ему приходилось маршировать и бегать по утрам десятикилометровые марш-броски, но большее время он всё же проводил на кухне, что вызывало, в свою очередь, ненависть у венгров и у одного чеха, которые не могли ему простить трагические события пятьдесят шестого и шестьдесят восьмых годов. Про то, как Борис лакомился всевозможными сырами, ветчинами и прочими деликатесами своего собственного производства по рецептам из «Книги о здоровой и вкусной пище» под редакцией самого А. Микояна, что шли на стол «Богу-отцу» и его «архангелам», сильно распространяться не стану. Что же касается всех остальных узников фермы, то первыми «крякнули» немцы: порой по ночам их можно было увидеть роющимися в поиске пищи около помойного ящика. Потом они двинулись в бега, но уже следующим утром их доставила обратно военная полиция, и тем самым они сделали свою жизнь ещё хуже. Помимо песен типа «Вот она, кровяная колбаса, для всех, кроме бельгийцев, которые стреляют в зад», «Против вьетнамцев, против врагов…» и прочих шедевров шансона, написанных под такты эсэсовских маршей дивизии «Мёртвая голова», новобранцы каждое утро пробегали налегке десятиметровую дистанцию по горам, то вверх, то вниз.

В почёте также были ежедневные строевые упражнения с оружием и даже тактика перемещения в шеренгу по открытому полю перед лицом воображаемого противника. Раз в неделю был восьмикилометровый забег с полным снаряжением, т. е. с рюкзаком, но пока без автомата. Справедливости ради стоит признать, что по воскресеньям личный состав не кантовали и даже позволяли в кредит взять несколько бутылок настоящего пива, шоколад и печенье. Каждое утро после пробежки и принятия душа имело место построение личного состава по стойке смирно, которое длилось до тех пор, пока его величество адъютант Менар не соизволят допить свою чашечку кофе и выйти к народу.

Звенящая тишина в горах, где тихо падает белый снег, покрывая собой легко одетых легионеров, застывших в строю, и если кто вдруг пошевелится, то из тёплого барского домика не спеша выходит лёгкой походкой сержант Моди Садик и на ходу так же не спеша надевает лайковую перчатку на свои белоснежные пальчики. Улыбнувшись в глаза своей жертве своими белёсыми глазами, он бьёт наотмашь в скулу провинившегося бедолаги. К слову, получить удар кулаком было куда приятнее, чем пощёчину. Помимо зуботычин, которые раздавались налево и направо, сержант Моди Садик очень любил устраивать дикие кавалерийские бои, когда одна половина взвода верхом на другой половине не на шутку месили друг друга. На десерт предпочтение отдавалось «расстрелам», которые проводились после чистки автоматов. Проверив чистоту автомата при помощи ватки на палочке, он организовывал построение восьми или десяти человек и кого-то обязательно «расстреливал». Если это был немец, то он, стоя с завязанными глазами на коленях под дулами автоматов, должен был крикнуть: «Хайль, Гитлер!» – тогда как румыны кричали: «Здравицу Чаушеску», а без русского вообще «расстрелы» потеря ли бы всякий шарм. Поэтому Бориса с его кличем «За Сталина!» «расстреливали» настолько часто, что он потерял им счёт, и в самом начале ему это дело очень не нравилось, особенно момент, когда лязгали затворы автоматов и раздавались щелчки, но со временем он к этим экзекуциям как-то попривык.

За этот голодный и холодный месяц доведённые бессонными ночами до исступления новобранцы появление сержанта Моди Садика и тем более адъютанта Менара воспринимали как явление Христа народу, т. е. с чувством ужаса и приступом бесконечной любви. Товарищ Сталин мог бы им только позавидовать! Но всему и вся приходит когда-то логический конец; этот очень неприятный месяц завершался трёхдневным маршем имени Белой Кепки. Эти три дня марша по хребтам Пиренеев были не из лёгких, но это было куда легче, чем быть под ежедневным гнётом отцов-командиров. А тут знай себе топать и топать да любоваться величием матушки-природы в Пиренейских горах! В дороге каждый кормился сам из своего обеденного рациона, а по вечерам на биваке у легионерского костра многонациональный коллектив устраивал импровизированные концерты для своих командиров. Там пелись польские песни, немецкие, и от русского песню «Катюша» и «Калинку-малинку» тоже им подавай.