Читать книгу Фатум. Том второй. Голова Горгоны. - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 22

Лишь на пятый день своего пребывания в гостеприимной миссии дон Диего почувствовал, что рана его боле серьезно не беспокоит и он в силах продолжать путь. Дол-гожданная цель была близка как никогда, и никакие уговоры доброжелательных монахов не могли убедить горячего андалузца повременить с отъездом.

«Это решение вряд ли возможно наречь разумным, – рассуждал сам с собою отец Игнасио, – ибо какой рассудительный человек, подвергшийся немалым напастям судьбы и чудом вырвавшийся из когтей смерти… отправится, едва встав на ноги, снова в путь без эскорта надежной охраны? Странный сеньор… одержимый…»

Между тем, благодаря ревностным стараниям паствы под руководством вездесущего сержанта Аракаи, карете была дана вторая жизнь. Правда, своим перезалатанным видом эта штуковина напоминала теперь скорее цирковой фургон, если не сарай на колесах. Зато багажник был щедро набит самой разнообразной снедью: дынями, персиками, арбузами, абрикосами, калифорнийским виноградом, замечательными яблоками в два кулака, лепешками-тортилли и несколькими фунтами отборной копченой телятины. Ко всему перечисленному настоятель распорядился залить дорожные фляги родниковой водой; а две из них, каждая в два английских галлона, наполнить драгоценным напитком веселья – золотистым агурдиенте.

Все время сборов сержант Винсенте Аракая, в окружении черноглазой камарильи, покряхтывал; поднимал пыль вокруг экипажа; стучал кулаком по переборкам; тыкал со знанием дела пальцем туда-сюда; плевал на колеса и хмурил брови. За всем этим магическим действом наблюдала толпа краснокожих; они сидели чуть поодаль, совершенно неподвижные, на корточках, и в их блестящих глазах читался священный трепет.

Отъезд наметили на утро следующего дня, сразу после мессы – так советовал падре Игнасио, так мыслил и сам де Уэльва. Но воистину главным известием, которое взбудоражило миссию Санта-Инез, было решение сержанта Аракаи сопровождать уважаемых путников до Монтерея, быть возницей-проводником.

– Господин майор! – рявкнул Винсенте. Швабра усов его верноподданнически застыла в карауле навытяжку, каждым волоском. – Эти места я знаю, как они меня. И если ваша милость не воспротивится… почту за честь сопровождать вас к его сиятельству губернатору Калифорнии дону Хуану де Аргуэлло.

Лучшего Диего и желать не мог. Перчатка была снята, и крепкое рукопожатие явилось красноречивым доказательством согласия.

* * *

Утро выдохлось, когда взбудораженное до кишок необычайной развязкой население миссии разошлось по работам. От земли вверх потянулся едкий запах жары, – солнце набрало силу; но здесь, в Санта-Инез, оно лишь сильнее подогрело и разлило ароматный коктейль запахов, которые источали лимонные деревья, жасмин, магнолии и розы.

Дон стоял в тени iglesia, опершись одной рукой на посох брата Оливы, другой – об узловатый ствол орехового дерева. Рядом из медного желоба бесшумно струилась хрустальная бахрома воды. Жаркий ветер лохматил завитки виноградных лоз, густо опутавших стены церквушки, нырял в глубь могучих крон, будоража затейливые кружева из света и тени, брошенные на землю буйной листвой.

Шумное атрио опустело, выставив напоказ одиноко стоящий империал. Майор улыбнулся скучающему экипажу как старому товарищу и с любопытством принялся рассматривать миссию.

Три цвета царили здесь: густая синева небес, белизна стен из адобы⁴⁸ и глубокая зелень дерев. Собственно, сама миссия ничем особым не удивила испанца, уже давно привыкшего к спланированному однообразию всех католиче-ских поселений. Вот и Санта-Инез представляла собой наглухо замкнутый четырехугольник с примыкающим к нему храмом; довольно большим, чтобы вместить почти все население миссии.

Даже неискушенному путнику во всех строениях сразу бросались в глаза элементы крепостной архитектуры. Так, все внешние стены, служившие одновременно жилищами для индейцев и складами, были напрочь лишены окон; единственные въездные ворота всегда запирались на ночь и охранялись поочередно местным ополчением; как, впрочем, и всюду по Калифорнии.

Самовольный выход за пределы поселения был запрещен под страхом телесных наказаний.

В течение пяти дней, проведенных в Санта-Инез, Диего слышал, как с наступлением ночи венесуэльский колокол Игнасио привычно извещал начало «комендантского» часа, после чего краснокожим запрещалось переступать порог своей хижины. И надо отдать должное коррехидору Аракае: каждые три часа сменявшийся патруль самым тщательным образом обшаривал все закоулки пресидии. И случись, ему попадался припозднившийся индеец, его без проволочек тащили в канцелярию Аракаи, где ярый поборник порядка устраивал разнос «в хвост и в гриву»…

Без кнута и шор туземец мог только лить пот на по-лях, молиться Христу-Спасителю и пузатить жену. Сие приветствовалось и поощрялось! О сем глаголило Писание, а значит, дело это было угодно Господу.

Диего улыбался: при обработке так называемой «соб-ственности Божьей» выказывалась вся хитроумная ловкость благочестивых отцов: каторжную работу гримировали в праздник.

Население еще по потемкам грудилось на главном атрио в ожидании выноса статуи какого-либо святого, кою водружали на носилки; после чего вся процессия с пением псалмов покорно стирала ноги к полям Господним. На месте работы статую ставили на алтарь из ветвей или камня, и всё мотыжение производилось под ее зорким оком. Когда же солнце зажигало запад, святыню вновь устанавливали на импровизированный паланкин и под песнопение тащили обратно.

Такие поселения, как уверял брат Олива, возводились миссионерами различных католических орденов по всей стране каждые три года. А начиналось строительство, как правило, с одной-единственной дощатой или тростниковой хижины, двадцати-тридцати мексиканцев и краснокожих, пары фургонов и уймы лопат. Так, кстати, при закладке храмов удачливое кайло какого-нибудь бродяги не раз находило руду, серебро или золото. Имя его, как и могила, конечно, забывались, зато глухие миссии превращались в цветущие города. И, право, не зря в те времена гуляло по Новой Испании присловье: «Не торопись покидать сего места, амиго… Сегодня здесь бурьян, а завтра – райские кущи».

Первые гвозди в Санта-Инез были забиты еще в прошлом веке. Сказывают, что первым коррехидором здесь был назначен отчаянный сорвиголова из племени яна. Через неделю его застрелили у ручья, который позже окрестили в его честь. Последующий список правопорядчиков Санта-Инез был густ, как непрополотая грядка. Бандиты, индейцы продолжали калечить и убивать ненавистных законников… Тем не менее, миссия с каждым годом всё глубже пускала корни и набирала цвет.

Майор перевел взгляд на глинобитные стены, воздвигнутые от набегов враждебных племен и корсаров. Время и прибрежные туманы наложили свой отпечаток: они потрескались, глина облупилась, как скорлупа на пасхальном яйце, обнажив угрюмые черепа камней; местами они густо, точно щеки пропойцы, обросли щетиной ползучих кактусов и по-лыни. Бедность и запустение скрывала, пожалуй, лишь цветущая и благоухающая природа. Побеги плюща, разномаст-ного хмеля, мескито и дикого винограда давно покорили стены, а в примыкающем к атрио саду среди сливовых и оливковых деревьев звенели стайки мелких осколков бриллиантов: колибри величиной с наперсток.

– Как самочувствие, сын мой?

– О, добрый день, падре, – дон широко улыбнулся, коснулся губами протянутой руки. – Сеньорита Тереза…

– Она одевается, сын мой… Еще немного терпения, – отец Игнасио кивнул и перекрестил головы склонившихся под благословение индианок. Женщины продолжили свой путь, а падре посетовал на то, что краснокожие в последнее время стали ленивы и работают не иначе как из-под палки. К тому же частенько стал пропадать скот, и это, на его взгляд, несомненно, дело их рук. Брат Олива, да и люди Аракаи нередко отыскивают в кострищах неведомо как попавшие туда обглоданные кости коров и мулов. И никакие внушения и розги не помогают, хотя в iglesia индейцы ходят исправно и даже, как уверял настоятель, с видимым удовольствием.

– А на исповеди, дон Диего! – монах всплеснул руками. – Боже мой… Эти несчастные несут такую ересь, что голова кругом! – он вздохнул с досады и сокрушенно покачал головой.

Майор слушал доминиканца, а сам не мог отделаться от беса подозрения, что священник, смотревший на раскаленный песок атрио, что-то не договаривает, скрывает.

– И как велика ваша паства, падре? – дон не решался задать мучающий его вопрос в лоб.

Игнасио посмотрел на оранжево-сияющие витражи церкви, в коих отражался огненный лик солнца, и глухо изрек:

– За этот год опустела не одна хижина, обеспечив скорпионов и змей гнездом… – он кольнул серыми глазами собеседника. – Некому будет работать. И хвори подчас нет, а они мрут и мрут. С тоски, что ли?

Майор напрягся. Прямо над ним бил колокол. Падре Игнасио горько качнул головой:

– Проклятье… опутало наш край… Слышишь, сын мой? Это в iglesia внесли еще одного покойника. Простите, меня ждут.

Лицо монаха, слепленное из жестких углов и морщин, извиняюще дернуло бровями.

Дон смотрел ему вслед: доминиканец шел твердым широким шагом, будто хотел перемахнуть злосчастные границы Санта-Инез.

* * *

– Диего!

Он хотел что-то ответить, но горло перекрыл комок волнения. Они молча, как две статуи, стояли и смотрели друг на друга.

Он глядел в изумрудные, со льдинкой испуга глаза и видел, как эти колючие кусочки тают, превращаясь в слезы. Они заставили порозоветь ее веки, накатывались на ресницы, срывались и прозрачными полосками бежали по раскрасневшимся щекам. И тут, как молния раскалывает беспросветность туч, мысль о предназначении мужской снисходительности и женской слабости осенила Диего. Он окончательно осознал, что пред ним стоит искренне любящий, без показного крика друг, все время ждавший его и надеющийся.

Взволнованный, он чувствовал, как путались от глубокого счастья мысли, как через слезы радости, заполнившие глаза, менялись объемы окружающего, как грудь его разрывало нечто большое, как губы облизал горячий язык. В искристой влаге ее глаз он видел себя не особенно бравым, помятым, с монашеским посохом, но, черт возьми, желанным и любимым.

И слезы Терезы, и ее дрожащие губы молчаливо вбирали скопившуюся усталость его терзаний и тягостных дум.

В горячих объятиях Диего она улыбалась, сама не ведая, как пленительна, как дурманяще прекрасна ее улыбка. Майор, словно ослепленный, закрыл глаза. В груди – барабанный перестук: любовь, угрызения совести, радость… Но вновь взглянув на Терезу, в глазах ее он прочел боль.

– Что-то не так? – взволнованно прозвучал его голос.

– Отец! Его… его убили из-за тебя!..