Читать книгу Фатум. Том второй. Голова Горгоны. - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 23

Наступило особенно чудесное в Калифорнии сине-алое время. Лик солнца уже почти полностью скрылся за горизонтом, но лучи его, отражаясь от ланит облаков, еще озаряли землю каким-то необыкновенным рассеянным светом. Зелень превратилась в бронзу тончайшего литья. Всё замерло, смолкло. И казалось, сам воздух стал вязким, словно каучук, топящим всякие звуки. В такие минуты душа ощущает беспричинную светлую грусть и нежность, будто легкие персты ангела перебирают в груди сокровенные струны.

Однако на душе испанца скребли кошки. Тереза точно воды в рот набрала, занимаясь последними сборами, она обращала на него внимания не более, чем на дорожный сундук. Задумчиво наблюдая за ее ловкими движениями, за упавшей прядью на упрямый лоб, он ощущал, как в душе его разгоралась обида. Нет слов, он сочувствовал ее горю: потерять отца, и столь дико! Но обида перерастала в гнев: «При чем тут я?!»

– Тереза, – Диего взял ее за плечо. – Ей-Богу, довольно… Лучше давай используем наш шанс для сведения счетов чикано с гринго.

Он крепче сжал ее локоть, но на прекрасном лице не было ни тени эмоций. Вырвав руку, она направилась через всю комнату к стулу, на котором были сложены ее вещи.

– Тереза! – он не шутил. Кровь идальго подхлестнула его.

Она повернулась. Хлопковая рубаха потемнела под мышками и спереди, где ничем не стесненная грудь натягивала ткань. Впервые зеленые глаза казались серыми и смотрели как будто мимо него.

– Прошу, не трогай меня сейчас. – В глазах ее проступили слезы. – Уходи, я хочу побыть наедине с отцом.

– Как?.. – глаза дона округлились. – Разве…

– Прошу, не надо об этом, – голос ее дрожал. – Люди отца Игнасио… они нашли его и похоронили здесь… в Санта-Инез. – Она закрыла лицо руками и зарыдала. Сейчас ей одно хотелось сказать: «Прости, па, я вела себя с тобой как последняя дрянь».

– Терези, – майор кусал губы. – «Эх, Антонио, смешной человек, великий враль, трус, скотина и скряга… Вот и твоя смерть на мне… Печально: я почему-то думал, что ты умрешь от вина или скупости…» – Дорогая, – майор подошел к ней, обнял дрожащие плечи. – Ну, перестань… Слышишь, нельзя так, нельзя… Ему теперь уже никто не нужен… Всё в прошлом…

– Зато он нужен мне! – она зло вырвалась из его рук, отбежала к окну и тихо, но жестко сказала:

– Лучше не подходи. Ты меня знаешь…

Между ними студеной водой разлилось молчание. Диего сжал губы: «Ужели мы на разных берегах?»

Пауза далась ему нелегко.

Последний оранжевый луч солнца сломался о гребень гор, перестав стучаться в мутное стекло окна, когда он открыл дверь и сказал:

– Прости, видно, я привык думать лишь о себе. Suum cuique⁴⁹.

* * *

Брат Олива проводил дона Диего в трапезную, что вековала по соседству с канцелярией коррехидора Аракаи. Это была не жадная до места, но с низким, крепко закопченным потолком зала, разделенная надвое толстыми продольными балками. На стенах красовались картины грубой работы, выполненные в подражание знаменитому Мурильо⁵⁰. Стены играли цветами библейских сюжетов, кои сменяли один другой: младенец Иисус с хлебами для благонравного вида паломников; ангелы, спускающиеся с небес; пастор в черной широкополой шляпе, раздающий убогим похлебку…

Посреди залы за дюжим дубовым столом восседали монахи во главе с настоятелем, слева от них ковырялся в зубах сержант. Карминовые отблески камина наполняли причудливым дроглым светом пространство, делая его нереальным, похожим на театральную декорацию, а собравшихся – на средневековых панцирников.

Майор любезно поклонился, не ущемляя своего дворянского достоинства, и присоединился к столу. Немало оробевшие в присутствии столь высокого гостя хозяева натянуто улыбались, смиренно храня молчание.

Опрятная пожилая индианка, лоб которой венчала аккуратно зачесанная назад копна смоляных блестящих волос, подала первое блюдо из рубленого мяса.

Воздав хвалу Господу: «Benito sea tal pan…», мужчины приступили к трапезе; и, найдя, что она весьма недурна, воздели высокие пенные кружки за тех, кто в пути; за сим последовало сочное чавканье: запеченные в хрустящем тесте перепела, жареная баранина с тушеным луком; а позже, через сытую отрыжку, прозвучал тост за всех великомучеников. Диего вздохнул: на столе залоснились томленные в бараньем сале бобы; все выпили за Святую Инессу; после чего, вдогонку бобам, появился поджаренный молодой сыр на перченых с чесноком хлебцах…

Брякнулись нестройно кружки, и Винсенте, хлопнув себя по животу, квакнул: «Ваш-ше здоровье!»

Лед скованности треснул и растаял под натиском винных паров. Словоохотливый белозубый андалузец вскоре завоевал всеобщую симпатию и расположение, пооткровенничав о своем путешествии через континент… При этом майор весьма изящно направлял застольную беседу в нужное ему русло, касающееся отношений с северным соседом.

– Полный прошлый год русские промышленники плавали вдоль всего побережья, – раскрывался отец Игнасио, помешивая ложкой чай из лимонных листьев.

– Это уж точно: до самой Санта-Барбары докатились! Ну? И на что же это похоже? – рявкнул с угла сержант.

Настоятель вполоборота повернул сухое лицо. Оно было непроницаемо:

– А что же здесь плохого, сеньор Аракая? Право, только теперь, через торговлю с русскими мы и имеем возможность поправить наши захиревшие запасы инструментов, платья, пороха, наконец.

– И добавьте, – в речи старого жителя пограничья брата Оливы звучали горячие нотки, – выгодно сбыть наши злаки, шкуры и овощи. Христос щедрой десницей рассыпал по сим местам свои благодати. Но что толку?

Известно ли вам, уважаемый сеньор де Уэльва, что здесь, в Калифорнии, ежегодно сгнивает на корню свыше ста тысяч кинталов чистого, как золото, зерна? А домашний скот, расплодившийся без счету, дичает, скитаясь в лесах, не ведая хозяйской руки. И всё это в то время, как армия короля нуждается в провианте, а на Аляске христиане пухнут с голоду! Русским приходится везти туда хлеб сухим путем через всю великую Сибирь, а это без малого тысяча лиг, да еще океан!.. Стыдно сказать, ведь мы до сих пор вручную перетираем зерно! – Седой монах горько покачал головой и, тяжело опершись на засаленный край стола, воскликнул:

– Но русские-то!.. Построили мельницу на Славянке! Ближайшие миссии беды не ведали! Муки, что песка на отмели было… Так нашлись дьяволы – анафема на их головы! – сожгли мельницу. Э-эх… нам бы плуги сюда, Мать Мария, ведь корягами пашем…

Все это время коррехидор, с трудом сдерживая свое нетерпение, накручивал на свою медвежью ладонь витки длиннющего куатро. Последние слова брата Оливы вконец лишили его душевного покоя, он грозно поднялся и, выкатив глаза, ехидно изрек:

– Что это вы, брат Олива, мне все кукурузой в рыло-то тычете? Да еще и при госте из Мадрида? Я, лопни моя селезенка, католик! Солдат короля! И лучше я буду с голым задом бегать, как последний индеец, чем пущу чужаков на священную землю Испании! Не слушайте его, ваша светлость. Всё это бредни – не более, чем звон на ветру! Моя кавалерия и моя гвардия – лучшее лекарство в этих местах!

Коррехидор, набычившись, замолчал, напустив на себя вид оскорбленного достоинства.

– Подозрительно всё это, святые отцы, – протянул он минутой позже. – То-то я стал примечать, что в последнее времечко у вас объявилась престранная любовь к русским бородачам.

Монахи лишь пожевали губами, оставив вызов, брошенный хмельным сержантом, без всякого внимания.

– Всё не так просто, сеньор де Уэльва, – задумчиво начал падре Игнасио. – Господин Кусков – главный у русских, – занял дикие земли, купив их у краснокожих, это знает любой… Так что святость и честь короны Мадрида не пострадали.

– Ну-ну! – сержант хватил глиняным днищем кружки по доскам стола. – Волки прячутся в овечьих шкурах! Волки, сеньор! Вы уж поверьте тертому солдату. И скоро они, вот увидите, покажут нам свои зубы! Эти бородачи, – продолжал кипятиться Аракая, – что псы, коим надо давать пинка, – пусть знают, кто здесь хозяин. Им дай волю, так они начнут наших женщин раскладывать прямо на площадях! Клянусь Святой Инессой, чем скорее мы вышвырнем их из Калифорнии, тем лучше будет для Калифорнии! Вот вы вспомните, падре, и вы, братья, – сержант смахнул пот с кирпичного лица. – Когда наш старый губернатор дон Аррилага помер, земля ему пухом, вместо него пришел дон Хуан де Аргуэлло Эль Санто. И что же он первое сделал? Ну?! – Винсенте Аракая торжествовал. – Что, память отбило молитвами? Ну, так я напомню. Первое, что сделал Эль Санто, он посоветовал бородачам убираться отсюда к чертовой матери! И будь я проклят, губернатор был тысячу раз прав. Эти бестии спят и видят, как бы прибрать к рукам Сан-Франциско, да обратить нас в свою православную ересь!

– И откуда такие сведения? – Де Уэльва нахмурил черные брови, сурово взглянув на раздухарившегося сержанта.

Тот – смущенья ни в одном глазу – даже отхлебнув красного вина, ухмыльнулся. Его рука сделала неопределенный финт и с глухим стуком бухнулась на стол.

– А вот… известно! Почему бы нет?

Майор – монахи и глазом не успели моргнуть – сгреб Винсенте за шиворот и так угостил наглеца кулаком в брюхо, что тот выронил кружку и едва не выпростал кладовую желудка на стол.

Когда же испанец вновь рывком притянул его к краю стола, в глазах Аракаи стоял крик боли, но ему не хватило время докатиться до глотки. Диего сдавил его горло и бросил в лицо:

– Да потому, что я не позволю здесь попусту чесать язык и распускать лживые слухи. Отвечайте, сержант, что вам известно.

– Ни за что! – прохрипел побагровевший Винсенте. – Это военная тайна, а когда сержант Аракая узнаёт тайну, он хранит ее до могилы. Долг прежде всего!

– Ну, разумеется, ты прав. Только вспомни, кому ты здесь служишь, навозный жук, кого охраняешь и кто тебя кормит и поит вином, кое ты хлещешь не хуже любого эскадронного мерина!

С этими словами дон Диего гневливо встряхнул еще раз зарвавшегося сержанта, и в голосе его прозвучал приказ:

– А теперь продери глаза и уразумей, мерзавец! Перед тобой майор лейб-гвардии уланского полка, а не трактирная вошь, которой ты можешь завязать парик на семь узлов!

Пульсирующий страх нарастал и убыстрялся в такт чеканным словам майора где-то за глазными яблоками Аракаи.

– Слушаюсь, команданте! – просипел потный сержант и всхрапнул носом, при этом на заросший подбородок его вылетели лягушками сопли. Он виновато утерся дырявым платком и затараторил:

– Из Охотска вышло судно, сеньор, с десантом на борту. Как только оно бросит якорь у форта Росс, русские дерзнут захватить либо предать огню Фриско, Монтерей, и бес знает… – он перешел на шепот. – Может, заглянут и сюда! – Взъерошенный коррехидор перекрестился и бойко подытожил: – Это всё… ваша светлость, что мне ведомо.

– Дьявол! Но откуда такие вести?

– Лейтенант Сальварес. Младший сын дона Хуана… Это он шепнул мне.

– Сальварес? – брови падре Игнасио приподнялись на полдюйма.

– Да, он, святой отец, – сержант одернул залатанный на сто рядов сюртук. – А уж кому как не ему, ястребу, знать? Он высоко парит, а будет еще выше! Нет, он даже не Луис…

– А что Луис? – испанец насторожился.

– Смел и отчаян, капитан, но больно уж нежен он к этим русским… Порода не та, а вот дон Сальварес, тот в отца: и говорит, и вершит, что мечом рубит.

– Что верно, то верно: младший де Аргуэлло характером крут, но уж больно умом зелен, сын мой, – падре Игна-сио посмотрел на Диего. – Оттого и риск – кончит плохо.

Все замолчали: то ли обдумывая сказанное, то ли прислушиваясь к волчьему ветру в каминной трубе.

Меж тем брат Олива взбодрил кружки вином, а настоятель, опершись на локоть, потряс пальцем в сторону молчаливо взиравшего на всех распятого Христа и сказал:

– Он всё видит воистину, как есть.

– И что же? – Винсенте с суеверным трепетом пе-рекрестился, нервно брякнув артиллерийским тесаком. Ноздри его зачесались от любопытства.

– Вы удивляете меня, сеньор Аракая. – Настоятель пригубил вино. – Разве вам не ведомо, что младший сын губернатора в последнее время якшается со всяким сомнительным сбродом, что шныряет по лесам, грабит на дорогах, не брезгует подниматься на борт к пиратам? Ну, скажем, к убийце Геллю. Надеюсь, слышали о таком? Прекрасно. Так вот, этому висельнику из Бостона уж точно есть за что точить клыки на северян. Особенно после того, как люди господина Баранова вышвырнули его из Ситки. Вместе с Барбером Генри. Эти стервятники сбывали там краснокожим оружие и ром… Вот что настораживает!

– О, Бог мой, святой отец! – сержант в два ужасающих булька осушил кружку и кисло сморщился.

– Настораживает – не настораживает. Верите или нет! Времена пошли такие, что надо нос держать по ветру, а палец – на курке! Не ровен час инсургенты прорвутся, да и свои уже появились гниды. По мне, так одна надежда на таких людей, как лейтенант Сальварес. Такие творят суд без проволочек! В смутные времена нужна железная рука.

Жесткие волосы коррехидора вновь воинственно топорщились, как щетина вепря. Из узких прорезей в мешочках жира по монашескому воинству пальнул горячечный взгляд.

– Тоньше, тоньше, сеньор Аракая. Лично я не вижу никакой разницы между дикими ордами мятежников и волонтерами лейтенанта, – категорично заявил отец Игнасио. – И те и другие – отпетые душегубы.

– Ну, вы уж хватили, падре! У дона Сальвареса в отряде славные люди, баб нет – одни степные волки.

– Вот именно: волчья стая!

– Пусть так, – сержант яростно чихнул, – но, клянусь Святым Августином, от этой «стаи» не скроется и блоха!

– Даже Vacero?

Суровый лик настоятеля передернула судорога. Винсенте вздрогнул. При одном этом слове страх свел его мышцы. Они извивались под кожей как черви.