Читать книгу Железный поход. Том второй. Рай под тенью сабель - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 6

Несчастья, к которым готовишься, никогда не приходят; случается нечто худшее. Недолгой оказалась радость влюбленных. Уже к вечеру того же дня в Аргуни объявился отряд всадников из людей Ахильчиевых. С криками и ружейной пальбой помчались они по узким, горбатым улочкам к сакле Бехоевых.

Кто знает, был бы край ласкам влюбленных в тот день, если бы не неумолимая поступь судьбы, постучавшей каменным кулаком в двери их сакли.

При первых же выстрелах Дзахо вскочил с ложа, судорожно затянул учкур⁴⁰ на поясе, рванул бешмет с сундука и черкеску… Бледная Бици со слепыми от страха глазами подала ему ружье и кинжал.

А у ворот уже харкал на непрошеных гостей захлебывающийся до хрипоты лай сторожевых псов, который перекрывал налитый свинцовой грозой голос Тахира:

– Эй, Бехоев! Выходи, вор! Если у тебя хватило смелости выкрасть нашу Бици, докажи, что ты мужчина! Выходи из своей норы, ламорой⁴¹… Мы всей Чечне докажем, что ты не таков, как думаешь!

От этих слов Дзахо вспыхнул, как порох, ворвался в кунацкую с обнаженной шашкой, оскалив зубы. Но повис на его руках верный Ахмат, а плечи сдавил Омар-Али.

– Погоди, брат! Успеем друг другу горла резать. Узнать надо, за кровью они пришли или…

– Пустите, псы! Трусы! Клянусь Аллахом, порублю вас вместе с Ахильчиевыми!

– Волла-ги, талла-ги! Не надо говорить таких слов, брат, от них делается больно… У тебя что, две головы? Подумай о своей Бици! – зарычал Ахмат. – Посмотри, в руках их ружья, в сердцах злоба! Смертью от них пахнет, брат!

Вздрогнул Дзахо, заскрежетал зубами. Тряхнул головой и, будто во сне, посмотрел на своих друзей. Пламя обиды угасло. Дзахо пришел в себя. Суровая, жестокая правда лишала его всякой надежды на счастье. Только что предававшийся безрассудной страсти, он был брошен чужой волей с небес на землю. Сознание своего положения потрясло его, и искры отчаянья вновь обожгли душу. «Выходит, зря пело мое сердце в ожидании счастья? И я напрасно обнадежил Бици, склонив ее к побегу со мной, опозорив девичью честь?!» Мысли одна черней другой бешено стучали в его голове, когда они все трое, ощетинившись ружьями, припали к бойницам-окнам, вглядываясь в силуэты всадников.

Их было семеро, увешанных оружием, гарцевавших на лихих скакунах вокруг своего вожака, потрясавших сверкавшими шашками и кремневыми ружьями. Тот, кто был одет богаче прочих, на поясе которого мерцало оружие с золотым и серебряным набором, и был Тахир – дядя Бици по линии матери, прославленный воин из рода Ахильчиевых.

Двое человек соскользнули с седел; высокие, с плоским верхом, как крыши саклей, папахи мелькнули у ворот. Длинными стволами ружей они пытались отгонять набрасывавшихся на них зубастых псов. Чуть погодя прозвучали два выстрела, в которые ввинтилось предсмертное скулье и жалобное подвывание издыхающих собак. И тотчас снова раздался хриплый, яростный голос Тахира:

– Дэлль мостугай! Не чеченцы вы, что ли, Бехоевы?! Позор хотите принять на ваш род? И ты хороша, племянница, точно оса! – знала, коварная, куда больнее ужалить свою родню! Что молчите? Вижу, что вы оба трясетесь за этой дверью.

– Несправедливые слова бросаешь, Тахир! Зачем вражду сеешь? – выкрикнул в окошко Дзахо, которому по-прежнему кунаки не давали выйти за дверь. – Разве обычаев гор не ведаешь со своими людьми? Зачем ворвался в мой дом, как враг, зачем собак застрелил, почему «селям» не услышали мои уши?! Знай, Тахир, мы с Бици любим друг друга! Перед Богом клянусь – жизни своей не пощажу ради нее! Призываю в свидетели Аллаха в Небесах и Мать-землю под ногами нашими, что буду любить Бици, буду служить ей как брат, даже больше, чем брат! Оставь оружие за воротами, Тахир, заходи в мой дом гостем и родственником… Будем друзьями… Назови свою цену, я выплачу за Бици калым, наши аксакалы готовы торговаться с вашими почетными людьми о маслаате. Зачем проливать кровь, разве соседи-аргунцы враги вам? Давай закончим все миром!

Все слышал Тахир, сидя в седле своего боевого коня… Но, видно, высоко в стременах от Матери-земли были его ноги, а в сердце его звенели иные струны. Зло рассмеялся Тахир над словами Дзахо. Где это видано, чтобы ему – прославленному джигиту, из знатного рода, указывал место бесславный аргунский пастух, чей кинжал не идет к благородному покрою одежды Ахильчиевых.

– Ты еще смеешь торговаться со мною, щенок? – Смех дяди Бици оборвался. Загорелое лицо его превратилось в смуглую бронзу, а глаза налились кровью. – Это правда, Бици, по своей ты воле с ним?

Забившаяся в угол девушка вздрогнула всем телом, заслышав грозный голос дяди. Накрыла голову одеялом, сжалась в комок. Тихий глубокий стон вырвался из ее груди, сердце сильнее забилось в тревоге.

– Так ты покажешься мне на глаза, трус? Будь проклят твой род и да растащат грязные псы ваши кости! – Конь взвился на дыбы под Тахиром, лицо его перекосила судорога бешенства.

Дзахо родился горцем, чеченцем, пусть байгушом⁴², но из храброго, гордого рода. Чеченская честь кровавой метелью ослепила глаза. Зарычав зверем, вырвался он из цепких рук Ахмата, бросился с шашкой к двери, но вперед него выскочил на двор дружка Омар-Али.

Сухим разбоистым залпом встретили его вынырнувшие из-за забора папахи… Семь выстрелов, один за одним. Весь двор заволокло едким дымом. Когда тот рассеялся, у Дзахо, выбежавшего следом, потемнело в глазах и зноем налился рот.

Омар-Али, его названый брат, огромный балагур и весельчак аула, не знавший, куда деть избыток жизни, всегда веселый, легкомысленный, но по-собачьи преданный дружбе, играющий своею и чужими жизнями… лежал перед Дзахо, распластав по сторонам свои волосатые богатырские руки. Распахнутые глаза его были устремлены к хмурому небу, грудь дырявленна пулями, словно по ней несколько раз кто-то сплеча ударил граблями. Пузырчатый ком блестевшей и лопавшейся крови торчал из его разверстого рта, похожий на красную гроздь винограда.

Закачалась земля под ногами Бехоева. Перед глазами выжегся, словно тавро, только лик торжествующего убийцы. Дзахо видел, как люди Тахира быстро перезаряжали ружья; подсыпали из рога пороху на полку, ловко доставали из газырей завернутые в промасленную тряпицу пули… Но быстрее оказалась его месть. Сбивая стоявшую у порога полупустую матару⁴³, прыгнул Дзахо в сторону, цепко подхватил с земли винтовку Омара-Али и, не целясь, спустил курок…

Пуля Дзахо, точно свинцовый овод, вошла в левый глаз Тахира. Голова раскололась, как переспелый орех. Мозги вперемешку с кровью брызнули в разные стороны, роняя в клубы пыли горделивую папаху. Ошалевший жеребец, не чуя поводьев, понес зависшего в стременах хозяина, чертя на камнях его окровавленным челом алую вязь… Громкие крики отчаяния и горя огласили аул. Люди Тахира вскочили на лошадей и, рассыпая угрозы, помчались за конем своего господина.

* * *

Убийство одноверца на Кавказе отнюдь не простое дело, даже у горцев. Убийство близких соседей, соплеменника тяжелее вдвойне. Это равносильно тому, чтобы подписать себе смертвый приговор, «высечь из гранита кровавый ключ, коий будет клокотать для многих поколений. Но сейчас счеты как будто уравновесились»⁴⁴. Пули Тахира убили Омара-Али, Дзахо убил Тахира. «По адату чаши крови и канлы должны были кончиться. Мудрые и спокойные старцы обоих селений будут ходить от Бехоевых к Ахильчиевым и обратно и в конце концов помирятся. На пиру, куда соберется вся мужская половина аула и где фамилии, пролившие кровь, прольют друг перед другом слезы сожаления и раскаяния, случится внегласный мир»⁴⁵

Так думал Дзахо, но иначе – любящая своего избранника Бици.

– Нет, родимый! – едва слышно сказала она. – Здесь нельзя тебе оставаться. Я воспитывалась у дяди… хорошо знаю и его родню. Тахир был алдары⁴⁶ – не верь языку богатых: кто из них миром отдаст меня за тебя? Ахильчиевы будут мстить… Вот если ты бы попросил у Ханапаши…

– Замолчи, женщина! Для меня просить – хуже нет. Все сказано и так – языком оружия.

– Тогда беги в горы… – задыхаясь от слез, прошептала Бици. – Я буду ждать тебя… уходи.

В самое сердце ужалили Дзахо эти слова. Его скулы окаменели, а изо рта, как показалось Бици, вырвался пожирающий огонь:

– Трусость рождает предательство. Если я уйду в горы, как же ты, моя бедная? Я не смогу взять тебя с собой.

– Это мертвые слова… в данном случае, брат. – В кунацкой объявился Ахмат. Бязевый бешмет его был весь перепачкан кровью Омара-Али, бездыханное тело которого он отвозил к кузнецу Буцусу.

При его появлении Бици без слов перешла на женскую половину, предоставив возможность мужчинам самим решить ее судьбу.

– Ты хочешь делиться мыслями с другими, Ахмат? – Дзахо блеснул подозрительным взглядом из-под воздетых бровей. Ахмат стоял у дверей сакли и вытирал с лица пот папахой. – Брось это занятье. На одного тебя хватило бы мозгов.

– Да пойми ты! Небом клянусь, права твоя Бици – уходить тебе надо! – Ахмат вдруг сорвал с бритой головы шапку, которая будто жгла его, с силой швырнул ее себе под ноги. Голос его дрожал, словно надорванный. – Бери коня и уходи, Дзахо, не будет тебе жизни в ауле, не будет покоя и остальным.

Ожесточенное сердце Бехоева смягчилось от этих речей – братская тревога слышалась в них.

– А как же Бици?! – Судороги страданий исказили лицо влюбленного. На бледном лбу его проступили бриллианты холодного пота. – Ее красота – жизнь моя!

– Согласен, красавица, глаз не оторвешь, ангельская красота, брат… Да только не жена она никому. – Глаза Ахмата от напряжения выкатились из орбит, в пачканной кровью бороде мелькнул влажный проблеск белых зубов. – Иная ягода – мимо не пройдешь, а съел – и могила. И знай, невеста еще не жена… Помнишь, что она сказала тебе? Ахильчиевы вернутся взять с тебя кровь.

Слова брата упали на Дзахо, как гром. Страшен он был в своем исступлении, схватившись за рукоять кинжала, и даже храбрый Ахмат отшатнулся от него.

Дзахо замолк. Скрестив руки на груди, он не отвечал больше ни на один вопрос. Тяжелым камнем легло на плечи Ахмата его молчание.

– Если женщина распустила язык, его сам шайтан не завяжет, – переломив себя, выдавил наконец Дзахо, посмотрел на перегородку, что отделяла женскую половину, а сам подумал: «Лучше умереть сейчас же, чем расстаться с Бици». Дзахо боролся с собою, следовало принимать решение. О, как не хотелось ему произносить всуе имени той, которую продолжал любить больше всех на свете, не хотелось делать ее мишенью пересудов и сплетен… Но правы были суровые доводы брата, истиной были и слова Бици. Что он и его любовь в сравнении с благополучием Аргуни? Сердце не хотело мириться со случившимся, но разве он, сын своей земли, вскормленный грудью горянки, мог изменить своему аулу и ради личного счастья навлечь на близких и родных людей горе? До кровной ли вражды сейчас в их горах, когда над всей прекрасной Ичкерией и над всем священным Кавказом сгущаются тучи беды и враг, стоящий за Тереком, в Кизляре, Моздоке, Внезапной и Грозной, вот-вот готов сотрясти Мать-землю и низвергнуть на нее небеса!..

– Пусть будет так, Ахмат. Богом клянусь, я уйду из аула. Ты знаешь, да и все люди наши знают: никогда в моем сердце не рождалось дурного, не было и не будет в нем ничего враждебного к вам! И больше не жаль вопросами, ответы не спасут меня, а лишь отравят последние наши минуты.

– Я с тобой уйду в горы, брат, – Аллах тому свидетель! Так хотел и Омар-Али. – Ахмат засветился огненной силой, взбадривая себя горячей клятвой, но Дзахо, глядя в раскаленный, преданный уголь его глаз, отрицательно покачал головой.

– Ты знаешь, Ахмат, с недавних пор у меня нет ни отца, ни матери… Бици – единственная отрада… И свет, и солнце она для меня, в ней одной заключена моя жизнь. Никого, кроме тебя, нет в нашем ауле, кто мог бы оберечь и позаботиться о ней… Так будут защитой ей ты и честь твоя! Будь ей отныне названым братом. Не так я думал строить нашу жизнь… но, видно, на то воля Всевышнего.

Все слышала Бици на своей половине, молчала, ломая в отчаяньи пальцы, кусала до крови нежные губы, царапала щеки, умываясь слезами от близкой разлуки с любимым… Но что могда сделать несчастная девушка, не смевшая ослушаться мужа, не смевшая пойти против обычаев своего народа, не смевшая покрыть себя несмываемым позором?..

На дымном, тревожном рассвете, после ночного намаза, увешанный оружием, закутанный в бурку и башлык, тайно уехал из аула Дзахо Бехоев.

Проводить его в путь вышли Ахмат и Бици. Было промозгло, угрюмо и ветрено. В ущелье Аргуна стоял густой и белый, как взбитая вата, туман. Чудилось, что все окрестные селения сами укрылись в нем. Лишь кое-где высокие пики хребтов прорывали седые космы, высились над туманом, будто зависли в воздухе. А еще выше, в брюхатой хмури туч – восходящее солнце румянило робким пурпуром свинцовое крыло неба.

– Прощай, Ахмат. Жди меня, Бици. Да хранит вас Аллах. Ля илляха иль алла…

Путники воздели руки ладонями кверху и, закрыв глаза, прочли молитву, потом отерли лица руками, спуская их по подбородкам и соединяя одну с другою.

Плетка рассекла воздух, конь сорвался с места, всадник истаял в тумане. Ахмат и Бици еще долго стояли на месте, мелкий колючий дождь царапал им лица, а ветер слизывал со щек мокрую сыпь. Каждый думал о своем, глядя на поглотившую горца тьму и стену тумана, но в одном сходились их мысли: «До сего дня Дзахо был подобен клинку, зарытому в землю. Похищение невесты, месть за друга – убийство Тахира, уход в горы – все это вырвало его из небытия, отчистило от ржави, и он заблистал во всей красе джигита-воина. Весть об этом облетит Чечню птицей, и старики, сидя у огня, скажут: “Хоть этой храбрый юноша и был всегда горцем, но только сейчас он поднялся на вершину горы”».