Читать книгу Железный поход. Том второй. Рай под тенью сабель - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 7

С уходом в горы другая жизнь закружила Дзахо. И вновь перед ним встал непростой выбор: уйти ли под знамена имама Шамиля, стать мюридом и бить русских или вступить на суровую тропу абречества⁴⁷, посвятив свою жизнь грабежу и мести. «Хороший абрек, настоящий абрек должен иметь много верных друзей. В каждом ауле, в каждом далеком пастушьем хуторе. Абрек, который хочет быть большим абреком, обязан иметь своих людей не только в Чечне. В Дагестане. В Ингушетии. В Осетии. В Кабарде и Черкессии. И еще – он должен знать дороги. Тропы людские, звериные тропы. Пещеры, лесные поляны и родники. Приметы погоды. И горы, вершины которых вместо звезд. В селениях горцев он должен знать не столько кривые улочки и переулки, как задние, скрытые дворы. С их сапетками, в которых кукуруза. С их садами, плетнями, канюшнями и амбарами.

Настоящий абрек, помимо того, что известно всем, вынужден знать и то, что обыкновенных людей не интересует вовсе. Он обречен первым взглядом отличать друга от врага. Многое должен знать истый абрек, выбравший путь волка»⁴⁸. И еще, по рассказам отца помнил Дзахо: «Абреческая судьба не ведает оплакивания погибших. Убитого абреки могут оставить врагу. Абречество – это не война. Абречество – это единоборство. В абречестве ты один за себя, один за всех и один против всех. Но главное, абрек не должен иметь семьи – это его ахиллесова пята – слабое место, куда в первую очередь стараются пустить свои острые жала враги».

К последнему доводу не был готов недавний отшельник Дзахо. Выше сил его было сие испытание. Больше жизни своей любил он Бици. Много костров пережег Дзахо, скитаясь в дремучих лесах и угрюмых ущельях Чечни, многое передумал, прежде чем сделать выбор.

Как-то, охотясь на оленя, будучи в харачоевских лесах близ Ведено, столкнулся Дзахо с отрядом Занди.

Кто-то из его воинов-разведчиков, ехавших в авангарде, услышал тающий в скалах хлопок далекого выстрела, крикнул своим:

– Дже!⁴⁹

На зов примчались мюриды Занди, спешились, выслушали Алаудди и разлетелись по чаще пчелами. Выследили, окружили, вышли с ружьтями наперевес к месту, где свежевал оленя Дзахо. Завидев чужаков, юноша прыгнул барсом за поваленное дерево, взвел курок, решив дорого продать свою жизнь. В висках застучала кровь, вызванивая напутственные слова Ахмата: «Будь осторожен в горах, брат. Тропы Ичкерии безопасны для горца, но опасны на этих дорогах кровники…»

– Воллай лазун! Мы не будем стрелять, человек. По виду ты горец, коль носишь папаху на своей голове. Биллай лазун. Выходи с миром. Я хочу только поговорить с тобой.

Высокий, гололобый горец, с закинутыми за спину концами белого башлыка, властным жестом приказал своим людям опустить ружья.

– Уо! Селям алейкум, уважаемый. Отчего же не поговорить нам с тобой.

Дзахо с оглядкой тоже опустил к земле ствол своего ружья, доверился словам краснобородого мюршида, папаху которого оплетала белая чалма. В обращении к нему его назвали человеком, а это для горца не пустое понятие.

«Уходя на войну, горец клянется на оружии: человеком родился – человеком умру! Правило горцев гласит: продай поле и дом, потеряй все имущество, но не продавай и не теряй в себе человека. Проклятие горцев: пусть не будет в вашем роду ни человека, ни коня».⁵⁰

Вплотную подошли они друг к другу, остановились. Дзахо напряженно смотрел в жгучие глаза незнакомца. Несмотря на то, что тот был облачен в линялую, видавшую виды черкеску и папаху, он был величаво надменен и спокоен, как шейх⁵¹. Юношу поразила и отчасти сковала многозначительность и суровая строгость выражения на его лице.

– Аллах милостив к тебе. Хороший выстрел. – Незнакомец едва уловимым кивком головы указал на тушу убитого оленя, чьи ветвистые рога поднимались над жухлой травой.

– Аллах велик… – согласился Дзахо и предложил почтенному мюршиду с его послушниками разделить с ним трапезу.

На тонких губах Занди, растянутых в краях, отобразилось подобие усмешки. Смелый юноша все больше вызывал симпатию у слуги имама. И то правда, Дзахо был красив: по-чеченски красив, по-осетински, по-мужски. Не столь лицом, как станом и плечами в косую сажень. Недаром рыдала всю ночь Бици, а провожая любимого, глядя вослед, шепнула своему сердцу: «Такой красивый, такой красивый, и должен скрываться, как зверь, от людей…»

…У рубиновых углей, на которых жарились на деревянных вертелах почки, сердце и прочие сочные куски оленины, Дзахо скупо поведал свою историю. Все рассказал гонимый судьбою юноша, ничего не утаил от ушей внимательно слушавшего его Занди. Ничего не ответил мюршид, лишь огладил пальцами бороду.

Когда мясо было готово, люди свершили омовение и на разостланных бурках прочли полуденную молитву. Лишь после трапезы Занди подозвал к себе юношу и, пристально глядя тому в глаза, молвил:

– Тяжела твоя история, Дзахо… тянет камнем на дно… Но ты уже носишь усы, а это честь для мужчины…

Наставник, сидя под деревом на скатанной бурке, вытянул вперед затекшие ноги. Их ступни были в синих потрепанных чувяках, а икры туго обтянуты черными ноговицами, обшитыми простым кожаным шнурком. Перебирая в руках костяные четки, не шевелясь, он долго глядел на далекие горы и вдруг, задержав в пальцах очередное зерно, глухо сказал:

– Каждый человек, коли родился на свет, еще не человек. Каждая птица, которая летает, еще не орел. Однажды наш проповедник Шамиль спросил у своего слуги Магомеда Тагира аль-Карахи:

– Сколько человек живет в Дагестане?

Магомед Тагир взял книгу с переписью населения и, заглянув в нее, ответил.

– Не об этой цифре спрашиваю я! – разгневался наш имам. – Я спрашиваю о настоящих людях.

– Таких данных у меня нет, почтеннейший, – склонился до земли писарь.

И знаешь, что ответил ему Шамиль? – Занди мельком взглянул на сидевшего у его ног Дзахо и, вновь отвернувшись в сторону гор, щелкнул костяшкой на связке.

– В ближайшем бою не забудь их пересчитать, Магомед, – приказал имам.

Ты сам родился в наших горах, Дзахо, а потому слышал, у нас говорят: «Чтобы узнать настоящую цену человеку, надо спросить у «семерых»:

У беды

У радости.

У женщины.

У сабли.

У серебра.

У вина.

У него самого.⁵²

Да, человек и свобода, человек и честь, человек и отвага сливаются в одно понятие. Горцы не представляют, что орел может быть двуликим. Такой орел, – наставник презрительно улыбнулся и сплюнул себе под ноги, – может быть только у русских свиней. Мы же таких двуликих «орлов» называем ворóнами. «Человек – это не просто название, но звание, притом звание высокое, и добиться его не просто. Посмотри, Дзахо. – Занди указал рукой рукой на сапфировый купол небес. – В нашем небе парят орлы. Правда, их много? Но ведь немало и храбрецов, сложивших голову за родную землю. В каждом орлином крике весть о подвиге, об отваге. Каждый крик – это песня битвы. Да… орлы летают высоко, – наставник трякнул крашенными в красный цвет ногтями по колену, – в то время, как другие птицы вечно суетятся и шумят возле проса. Иные из них, как только повеет холодом, изменяют Кавказу и улетают в чужие края. Орлы же, какая бы ни случилась зима, сколько бы выстрелов ни пугало их, не покинут родных высот…»⁵³ То, что наши погибшие воины превращаются в орлов,.. я знаю, вымысел… красивая легенда. Людям хочется, Дзахо, чтобы так было. Но знаю я и другое, что одному наибу⁵⁴, который вознесся в своей гордыне и славе слишком высоко, Шамиль сказал: «Даже орлы, чтобы стать людьми, спускаются на землю…» Спускайся и ты, – мюршид похлопал по плечу юношу, – со своих высот. Все люди родились здесь, на земле. Горец потому и называется горцем, что он человек гор, человек земли. А в песнях и легендах пусть люди летают… Когда в сакле рождается сын, говорят: «Циар бугеб, циар батаги. – А имя ему пусть принесет слава». Так уж повелось: имя без дела – пустой звук. Нет награды больше чем имя, нет сокровища дороже жизни. Береги это!

А теперь ответь мне! – Занди с силой сжал плечо Дзахо и колко впился взглядом в лицо аргунца, точно желая заглянуть в его душу. – Кому на руку будет твоя месть? Твоей Бици, твои родственникам, твоему аулу?! Я слышал об Ахильчиевых – смелые люди, их род воинов. Скорее всего, они рано или поздно отыщут тебя и убьют. Но даже если Аллах осветит твой путь удачей и ты убьешь их всех… что изменит это? Твоя невеста к тому времени станет седой, а ты не сможешь зачать и воспитать детей – воинов, которые так нужны нашим родным горам. Кровная месть не рождает людей. Так ответь мне – для кого на руку будет эта резня?!

Поник взором Дзахо, склонил чело перед наставником, пред которым преклонялась не одна сотня горячих голов, чье слово для них было законом.

– Теперь ты понял, кому согреет сердце твоя смерть или смерть Ахильчиевых?.. – Занди испытующе опять заглянул ему в глаза.

– Да, учитель… – смущенно пробормотал Дзахо и еще ниже опустил голову, не выдержав взгляда мюршида.

– Ты, конечно, свободен в выборе… У каждого ковра свой узор. На каждой сабле своя надпись. – Занди неторопливо провел мозолистой от шашки и узды ладонью по своему наголо выбритому бугристому черепу, по-лисьи прищурил умные, чуть навыкате глаза и добавил: – Но помни и другое: здесь, в наших хребтах и долинах, в наших снегах и горах Творцом была явлена миру колыбель человечества. Отсюда по всему свету разошлись различные племена… Здесь, закованная камнем и льдом Кавказа, хранится тайна мира, и мы – горцы – поставлены Аллахом охранять эти тайны, беречь их для наших потомков. Священный Газават⁵⁵ – вот дорога в рай. А потому… рай наш под тенью сабель! И последнее. – Краснобородый гази⁵⁶ страстно и жадно воззрился на юношу, словно хотел выпить из него остатки сомнения. – Пока ты будешь со мной, твои кровники не посмеют тронуть родню вашего тейпа. Не посмеют Ахильчиевы поднять руку и на тебя… потому что общая борьба с внешним врагом объединяет враждующие между собой аулы, а кровников делает братьями. Но и ты, Бехоев, если примкнешь к нам, дашь клятву, что не будет точить свой клинок о скалы на род Ахильчиевых.

Дрогнули скулы беглеца-отшельника, кровь ударила в виски, но вспомнился мирный дымок Аргуни, лица родни: дядя Халид, тетя Резеда, осиротевшие кузнец Буцус со своей старухой, верный Ахмат и Бици, маленький, только севший на коня Арби и кудрявая Дзеди – озорная сестренка Омара-Али, без колебаний отдавшего за него свою жизнь… вспомнилось и многое другое, что согнуло месть Дзахо в бараний рог.

«Если в семье рождается сын – под подушку кладут кинжал. На кинжале надпись: “У отца была рука, в которой я не дрожал, будет ли у тебя такая?”»

Дзахо посмотрел на свой кинжал – на его лезвии покоилась такая же надпись. Потом оглянулся по сторонам – его окружали суровые, сосредоточенные лица послушников-воинов.

– Богом клянусь! – кратко прозвенел в напряженной тишине его ответ краснобородому Занди.

* * *

С того дня прошло более года. За этот срок Дзахо трижды побывал в Дагестане, дважды издалека видел имама, не раз участвовал в набегах за Терек, ходил в Кабарду – страну быстроногих лошадей, корабчил⁵⁷ скот, не раз скрещивая оружие с идущим по пятам врагом.

Из их последнего похода к Амир-Аджиюрту, занятому русскими, отряд Занди вышел победителем: сабли правоверного гнева обагрились кровью гяуров, а плетки храбрых джигитов угнали в Чечню целый табун лошадей неприятеля. «Аминь, – сказало солнце, освещавшее поле брани. – Аминь, – сказали и горы, – пусть в огненную пасть джаханнама ⁵⁸ попадут те, кто сам на земле творил ад!»

Но не угнанные лошади русских, не серебро, не отары овец, не ковры и невольницы, прежде добытые их саблями в Табасаране вместе с аварскими воинами Хаджи-Мурата, наполняли сейчас думами отряд мюршида Занди. Все это вряд ли обрадует их вождя – великого Шамиля из Гимры. Имам с нетерпением ожидал в своей ставке от похода Занди самых свежих и самых точных вестей о дислокации русских войск, о их состоянии и намерениях.

Увы, худшие опасения Шамиля подтверждались: русские солдаты, много русских солдат Белого Царя готовились перейти бурливый Терек, усилить и укрепить разбросанные по равнинной Чечне форты и, по всему, двинуться с огнем и мечом вглубь ичкерийских лесов и гор Дагестана.

Все эти черные мысли равно кружились и в голове Дзахо, стерегущего в Качкалыкской балке вместе с пятью часовыми угнанных лошадей, но сердце его замирало в ту ночь от других настроений. Нынче, с разрешения Занди, пока их отряд не ушел далеко от Аргуна, он собирался в очередной раз навестить свой аул, увидеть родительский дом, крепко обнять любимую Бици, а главное, рассчитаться с калымом – отдать последних пять лошадей к прежним двадцати, что затребовали за невесту ненасытные Ахильчиевы.

Дзахо не сомневался: преданный Ахмат, оберегавший все это время Бици, отгонит лошадей Ханупаше, как это было уже не раз, а он наконец-то сбросит с себя обязательства, тяжелым ярмом давившие его плечи.