Читать книгу Фатум. Том первый. Паруса судьбы - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 3

Большой Рождественский бал в Аничковом дворце сверкал пожарами свечей, шампанским и залпами поздравлений. То и дело слышался скрип снега под лакированными полозьями петербургских лихачей, торопливый перестук каретных дверок, ухо ласкал щедрый звон чаевых; а в морозном воздухе сквозили запахи модных духов, переплетающиеся с пахучей елью; мелькали вуали, бобровые шубы, английские каррики1 с пелериной ниже плеч, лоснящийся шелк цилиндров, собольи манто и муфты.

Двери держал нараспашку великан-швейцар, по всему отставной семеновец, при парадной ливрее: при серебре с кумачом и сандаловом жезле, сияющем жаркой позолотой чеканного набалдашника.

По молочному мрамору ступеней уже разливались нежные звуки скрипок; они будоражили душу и заставляли спешить туда, где ослепляла бронза шандалов и люстр.

В центре огромного зала возвышалась карельская ель: семь сажен бесчисленных разноцветных свечей, блестящего серпантина и восковых игрушек.

Гости сожалели, что самого августейшего монарха и великого князя Константина Павловича не было с ними. Оба находились в ставке, сопутствуя французской кампании: триумфальному шествию русских войск из Фрейбурга в Брисгау. Посему Рождественский бал устраивал великий князь Николай Павлович.

Когда все истомились изрядно, вдруг наступила торжественная тишина.

В середину зала вышел всеобщий любимец − церемониймейстер его величества. Он представил только что прибывшего из ставки адъютанта Императора.

Стройный, в вицмундире, тот в одной руке держал у груди треуголку, в другой − воззвание Государя к русским воинам. В звенящей тишине им была зачитана речь Александра:

«Неприятели, вступая в середину Царства Нашего, нанесли нам бесчисленного зла, но и претерпели за оное страшную казнь,− Гнев Божий покарал их. Не уподобимся им,− человеколюбивому Господу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку. Слава Россиянина низвергать ополченного врага, и по исторжении из рук его оружия, благодетельствовать ему и мирным его собратиям!»

После чего было передано Рождественское поздравление его величества и, заглушая победное русское «Ур-р-а!!!», грянул оркестр.

И вот, под виртуозные пассажи скрипок, по блестящему паркету заскользили дамы и кавалеры.

Музыканты играли вальс, и канцлер Румянцев почувствовал, как его тело захватывает этот будоражащий ритм, как сердце обдувает столь знакомый с юности холодок восторга… Но, увы, лета брали свое. Графу почти пробило шестьдесят, и хотя он, как прежде, был осанист и свеж лицом, все же предпочитал наслаждаться шампанским за спокойной застольной беседой.

Министра позабавил горячий порыв его любимца − два-дцатисемилетнего князя Осоргина, доблестного морского офицера, капитана, известного «бомбардира» женских сердец, жившего широко и блестяще… Алексей размеренной походкой подошел к выбранной пассии. Высокий и прямой, как тополь, он был на заглядение хорош. Князь умел носить мундир, равно и фрак, как это умеют далеко не многие. В нем чувствовались порода и та, отчасти надменная, но весьма пикантная уверенность и непринужденность в движениях, которой так завидовали в обеих столицах.

Вышколенный до струнного звучания лакей почтительно склонил голову, задерживая перед графом золоченый поднос. Николай Петрович рассеянно поставил пустой фужер, прислушиваясь к оживленному разговору.

Говорили о том, что армия кровью искупила святой пожар Москвы, который осветил дорогу на Париж, что Наполеон бежит, а вся Европа рукоплещет православному штыку, что решительно не сыскать уголка, где бы не чест-вовали нашего солдата, и что не за горами день, когда Царь-Избавитель въедет на белом коне в Париж…

От таких откровений в душе Николая Петровича разливался бальзам. Брала терпкая гордость за Отечество, за царя и за принадлежность к сему великому, непобедимому славянскому племени.

− А-а-а, вот вы куда запропастились, граф! − ему лукаво улыбался раскрасневшийся после двух туров вальса Михаил Матвеевич Булдаков.− А отчего одни? Без дам?

Румянцев ответил теплой улыбкой первенствующему директору Российско-Американской Компании:

− А вы при интересе, Михаил Матвеевич?

− Полноте, ваше сиятельство, в наши ли лета амуры крутить? Куда нам тягаться взапуски с Осоргиными, не та прыть… А князь один, без своей англичанки? Как, бишь, ее?

− Леди Филлмор,− помог Румянцев, морщась от имени заморской красавицы, и добавил: − Да, как будто один.

− Странно… Впрочем, какое мое дело.

Булдаков усмехнулся, расправив плечи; взгляд серых глаз схватился строгостью, губы сомкнулись в прямую линию.

Сквозь смех и шум донесся голос церемониймейстера:

− Mesdames, messieurs, j’invit vous la polonaise!2

Когда зазвучал оркестр, канцлер в сопровождении своего старинного друга уже шел в игорный зал, где на зеленом сукне азартно и свежо раскладывался белый атлас карт, делались ставки и крутилось колесо Фортуны.