Читать книгу Фатум. Том первый. Паруса судьбы - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 8

В миниатюрном конверте покоилась любовная запис-ка, всего три слова, но каких: «J’aim, espere, t’attende! 10»

Каждое из них князь поцеловал в отдельности, радуясь, что в карете он был один, и положительно никто не зрел его глаз, так как в них легко читалась известная смесь страха и надежды…

Бусогривые орловские рысаки, вычесанные скребницей на масляных крупах в щегольскую «бубновую шашку», шли бойким наметом.

Прохор, подбитый морозцем, застуженно «нукал», на совесть возжал лошадей в угоду барину и скорому горячему чаю с мясным пирогом, коим уж непременно попотчуют на конюшенном дворе графа Румянцева, и строжился: «Ну и мороз: плевок стекляшкой по мостовой бренчит!»

Алексей привалился к дверце. Только сейчас он почувствовал, как продрог, и уже без куража запахнулся покрепче шубой. Холод в карете стоял, что на улице. Тончайший, сверкающий глянцем хром сапог ноги не грел. Пальцы сделались словно гипсовые, икры и бедра покусывал холод: забирался в рукава, за воротник, стягивал кожу студеными мурашками и ужом полз по телу.

За цветным оконцем вьюжил снежок, мелькали дома и люди, чугун мостов и бравая «вытяжка» заиндевевших фонарей. Столица вяло, подобно бурлаку, тянула лямку делового дня. Она вздыхала, любезничала, ругалась, потела и мерзла, оглашая свое пасмурное чрево храпом лошадей, стуком каблуков акцизных11 и звоном колокольцев в приемных.

Народ на улицах, серый, что мокрицы, расползался кто куда, некоторые кривыми гвоздями жались у ямских пристаней, нервничали, стучали зубами в ожидании лениво тащившихся крытых саней; когда последние прибывали, люди заскакивали в них на негнущихся, одеревеневших ногах и уезжали, тая в промозглых лабиринтах города.

Хлыст Прохора застрелял чаще, карету пару раз дернуло: кони подзамялись на схваченной ледком мостовой, взялись недружно, но в следующий миг снег под полозьями взвизгнул шибче, и карета полетела вдоль гранита Невы.

Угревшись теплом шубы, Осоргин предался любезным воспоминаниям. Аманда… Он был пропитан ею, как парус морской солью.

* * *

Леди Аманда Филлмор объявилась в Санкт-Петербурге под осень, когда листья дубов и кленов Летнего сада завершали свой век, кружась и падая на темное стекло Лебяжьей канавки.

«Кто она? Откуда? Зачем?» − об этом мозолили языки в каждом салоне. Ровным счетом никто не ведал о существовании леди Филлмор, и вдруг… ее видят во дворце Юсуповых на Мойке, у Шереметьевых на Фонтанке, в салоне у Воронцовых на Садовой… «Да Боже мой! Вполне довольно оказаться меж первых двух фамилий, чтоб имя простого смертного уже стало бессмертным… А она?.. Однако, господа, однако!»

Она была неотразима и тотчас заметна. Ее изумительные платья из атласа, шифона и шелка, ее прическа, уши, шея и руки, искрящиеся бриллиантами, были вершиной изысканности и совершенства. Многие, очень многие дамы кусали губы, полагая, что их туалеты по-азиатски тяжелы и вульгарны в сравнении с загадочной англичанкой.

Манеры ее были под стать нарядам: изящны, в меру беспечны и строги. На приемах она легко говорила, но более расточала улыбки, полные обескураживающей снисходительности и той учтивости, которой взрослые одаривают детей. И многие умудренные мужи тушевались, как лицеисты, вставали в тупик и, глухо раскланиваясь, бранились в душе:

«Вот чертова баба! Свяжись с ней… попадешь как кур в ощип!»

С каким умыслом на брегах Невы леди Филлмор, никто не знал. Сама она отвечала просто: «Хочу посмотреть снега России, которые погребли великую армию Голиафа»12.

Однако, в салонах спорили до пота:

− Бьюсь об заклад: она фаворитка Великих Князей! −и тут же «на ухо» журчало имя.

− Вот как! Первый раз слышим! Но это колоссально! Пирамидально!

− Ах полноте, сударь, время и стыд иметь! Суть надо знать, а уж потом «вокать»! Лучше меня послушайте, нынче-с провел время меж двух высокопревосходительств… признаюсь, сердца наши с графиней разбиты, но справедливость неумолима: с миссией она, господа, у нас, с миссией… Так сказать, невеста с приданым − засланная птица. Тсс!

− Однако!

− И по всему, секретная.

− Ей-ей, последние крохи собрал, из первых уст, так сказать…

− И что?

− А то, что остановилась она во дворце графа Нессельроде. Самого нет − в ставке с Императором… При ней компаньонка. Та тоже, шепнули, не из простых… Но это не суть, первостатейно другое: по всему, сия пташка завязана в узелок с лордом Уолполом. Слыхали, надеюсь, о таком?

− Новый посол Англии у нас в Петербурге? Тот, что сменил Катхарта?

− Он самый, господа…

− Вот так игра!

Однако, эта досужая болтовня оставалась за ширмой курительных комнат да душных спален… На поверку все были влюблены в леди Филлмор, боготворили ее и втыкали записки в шоколадные пальцы посыльных арапчат: «Премного просим… премного будем рады… ежели вы соблаговолите осчастливить наш дом…»

«Викториями» Аманда не пренебрегала, но при этом всегда ограждала себя удивительными шорами английского такта. Была мила, но учтиво сдержанна с тем «звоном шпор», что силился наскочить в знакомстве поближе, пока судьба не свела ее с синеглазым князем Осоргиным. Флотский офицер, капитан Алексей Михайлович Осоргин, служивший при графе Румянцеве, жил неподалеку от Фонтанки в славном особняке, где на каждом шагу ласкала око рос-кошь, но не скороспелая, а та особенная, с глубокими корнями, коя дается не «бешеным выигрышем», а «наследственным червонцем», переходящим из поколения в поколение. Единый сын в семье, он во главе грядущего наследства имел повадку широкую и гордую, но более того пылкую, любящую свободу.

В столице жизнь Алексея была бурной, кипучей, но силы и нервы тратились трезво, во славу Отечества; болел душою капитан за дело Румянцева, начатое еще незабвенными Григорием Шелиховым13 и камергером Николаем Резановым14, был предан ему без остатка, до мозга костей.

Зван на балы бывал часто, но выезжал «в год по обещанию», еще реже принимал у себя, как приговаривал сам: «Каюсь, други, до времени жаден стал; прошли деньки, когда табак переводили, да шпаги совали в пунш».

И не капризы то были: дел у Российско-Американской Компании открывался край непочатый!

Но в сентябре случилось ему оказаться на балу у мецената Строганова, куда помимо иной знати приглашена была и американская миссия. Птенцов гнезда Вашингтона он видел и ранее − послы давненько, с июля, топтали мостовые Санкт-Петербурга в молитвенном ожидании решения его величества Александра.

Крепкий и свежий был сей народец, но шумный зело, под стать морской птице. Злые языки жалили: дескать, янки грубиянством полны, расчески в кармане не носят и не знают, в какой руке вилку с ножом держать. Однако на деле оказалось иначе: все знали − американцы не хуже других, а во многом и поравняться на республиканцев было не грех. От одного морщился Осоргин: уж больно горластые были «просители», перекликались во все горло, точно в лесу, трескали друг друга по плечам при встрече, трясли руки, будто оторвать хотели, и оглушали взрывами хохота.

Именно там, у Строгановых, князь впервые увидел леди Филлмор, и…

Он никогда еще не танцевал так ни с одной из своих пассий, как в ту ночь в банкетном зале у старого графа.

Музыка и ее глаза, блеск зеркал и ее волосы, тысячи свечей и ее грация околдовали князя, подчиняя ноги танцу, а душу − желанию быть непременно с ней, непременно долго, хоть до утра, хоть…

Когда отзвучал последний такт и разрумянившаяся анг-личанка, опомнившись, хотела сделать реверанс, он придержал ее локоть и тихо молвил, прилично склонившись к уху:

− Прошу, не покидайте меня, мисс. Умоляю, продолжим. Вы − само совершенство! Котильон15 тоже мой!

И вновь они закружились, прекрасные, как юные боги. Ноги, казалось, существовали помимо них и, раз начав, без устали исполняли с детства заученные движения. И все же Аманда высказалась:

− Вы слишком настойчивы, князь. Так не принято.

− Однако, сие волнует и вас, и меня? − парировал он.

− Но мы не одни… − она не давала покоя пышному страусовому вееру.− Вы должны знать приличия, князь.

− Гости тоже,− офицер не отрывал от нее глаз.

− О Боже, к нам идут!

− Всех к черту! − рука Алексея легла на ее талию.

Задиристо грянула мазурка, и Осоргин, сверкнув веселой улыбкой, сильным поворотом увлек ее в танец.

* * *

Минула неделя, следом другая, третья…

И они встретились вновь, все так же случайно, но теперь у Синего моста, что был перекинут с груди Исаакиев-ской площади на другой берег Мойки. Алексей возвращался из правления РАКа16 домой, когда услышал знакомое, теплое, женское, с акцентом:

− Вы так невнимательны, князь.

Он оглянулся и увидел ее. Аманда, прищурившись на редком осеннем солнце, сидела в лаковой коляске «визави» с открытым верхом и поигрывала упругим стеком. И опять его покорила ее уверенная, изысканная красота.

− Вы! − он порывисто подошел и, коснувшись губами ее прохладной перчатки, замолчал, чувствуя, как перехватило горло, как вспыхнуло в груди и стало горячо и волнительно.

− Я тоже рада, что снова вижу вас… Хочу надеяться, не в последний,− в голосе ее были надежда и ожидание.

− Господи, где вы были, мисс? Я с ног сбился! Искал вас… но…

Она тихо рассмеялась, игриво наклонив голову:

− А вот! Не надо было меня терять,− поправила лазоревые ленты «кибитки»17 и распахнула изящную дверцу коляски.− Садитесь, места довольно на двоих. Я подвезу вас, князь.

Он поблагодарил англичанку взглядом, но, прежде чем подняться в экипаж, махнул перчаткой Прохору. Тот, в плюшевом кафтане, при чутком дозоре, согласно дрогнул «адмиральскими» усами, щелкнул кнутом и пустил в неспешливую нарысь четверку игреневых красавцев вдоль Вознесенской.

− Вы служите здесь, князь? − леди Филлмор, подобрав тисненые вожжи, кивнула на особняк, принадлежавший Российско-Американской компании.

В знак согласия Алексей прикрыл веки и тут же поинтересовался:

− Вы всегда так блестяще догадливы?

Она гордо откинула голову и умело подхлестнула лошадей:

− Нет, князь, но я привыкла наблюдать и делать выводы.

Коляска пересекла Исаакиевскую площадь, по которой, развевая свой красно-желтый сарафан листьев, без оглядки бегала за ветром влюбленная в него поземка.

В тот день они наслаждались итальянской оперой, ели бисквиты, запивая «Вдовой Клико»18, а позже много катались вдвоем до одури.

− А bientфt!19,− бросила напоследок Аманда и исчезла в сопровождении степенного швейцара, стуча каблучками по наборному мрамору вестибюля.

В памяти Осоргина цветно и живо запечатлелся вишневый ковер, перехваченный сияющими латунными прутьями, и ускользающая вверх прелестная женская фигурка.

Выйдя на улицу, князь, прежде чем отправиться домой, постоял еще малость у скучных, присыпанных налетевшей чернобурой листвой ступеней дворца Нессельроде. Видный издалека, графский особняк в тот вечер горел, как резной фонарь. Стрельчатые окна светились веселыми огнями.

После этой встречи была другая, уже не случайная, а за ней еще, еще и еще…

Так потекли недели чудесные и восхитительные… Алексею Михайловичу хотелось, чтобы они тянулись вечно. Помыслами и душой он теперь был целиком с любимой. Но разум подсказывал невозможность счастья, отчего князь премного серчал и печалился.

* * *

Наконец кони поравнялись с мраморным громадьем Иса-акия; впереди вздыбился застывший в веках Медный всад-ник. Прохор зычно гаркнул, дернул вожжами, кони свернули с Петровской площади налево и полетели вдоль набережной Невы с ее упругим холодным гранитом.